Империя Греха - Кент Рина. Страница 20

Ее щеки все еще красные, выражение лица как у оленя, попавшего в свет фар, но она воспринимает движение, когда я открываю дверь, как означающее, что я закончил с ней, и наклоняется, чтобы взять сумку для ноутбука.

В тот момент, когда она это делает, я выхватываю его из ее пальцев.

Сначала она замирает, словно не понимает, что только что произошло, затем ее щеки покрывает румянец. Свет, проникающий через дверь, делает ее карие глаза более светлыми, почти с голубыми прожилками. Уверен, что это ее настоящий цвет глаз.

— Отдай!

— Сначала расскажи мне что-нибудь о себе настоящей.

Она вскакивает, но я держу ноутбук. Учитывая нашу разницу в размерах, она не сможет дотянуться до него, как бы ни старалась.

Но она именно это и делает — пытается. Она хватает меня за руку и использует ее как рычаг, чтобы подпрыгнуть выше. С каждой секундой ее лицо становится все более красным, а дыхание резким и гортанным.

Наконец, она отталкивается, ее брови хмурятся, прежде чем она поднимает нос.

— Ты все равно не сможешь его включить. Он защищен паролем.

— Я найду способ. — я трясу ноутбуком в воздухе. — Интересно, какие скелеты я здесь найду.

Она поджимает губы.

— Почему ты хочешь знать обо мне?

— Потому что я не очень люблю обманщиков. Кроме того, ты так много знаешь обо мне из всего этого гугления, будет справедливо, если я тоже буду в курсе.

Она смотрит на мою руку в течение секунды, и могу сказать, что именно в этот момент она решает предпринять последнюю попытку.

Но даже когда она прыгает, ей не удается преодолеть и половины расстояния.

— Хорошая попытка. — я ухмыляюсь.

Она оглядывается, но лишь на долю секунды разрывает зрительный контакт. Я заметил, что она не часто так делает, глядя в чужие или мои глаза, будто избегает чего-то, избегая их.

Приседая, она хватает свои очки, которые я выбросил ранее, и надевает их, используя их как своего рода броню, оружие против мира. А может, просто против меня.

— У меня есть условие.

— Условие? С чего ты взяла, что у тебя есть условие? У меня твой ноутбук, не забыла?

— Я ничего тебе не расскажу, пока ты не согласишься на мое условие.

— И какое же?

Она глубоко вдыхает, кладет руку на грудь, затем говорит:

— Ты можешь взять дело той девушки?

Я сужаю глаза.

— Ты шпионила за мной?

— Я просто... случайно проходила мимо.

— Для такой превосходной обманщицы ты сейчас плохо работаешь со своей речью. Но это не имеет значения, потому что ответ нет.

Между ее изящными бровями появляется хмурый взгляд, и она опускает руку с груди.

— Почему нет? С ней явно жестоко обращались.

— Откуда ты это знаешь?

— У нее были фиолетовые следы на запястье, которые она скрыла косметикой. Это типичное поведение женщин, подвергшихся насилию.

— И ты эксперт, потому что...

— Мама находилась в жестоких отношениях, и я была свидетелем всего этого. От побоев до лжи и вздрагивания. Всего. Я была там, когда она использовала тональный крем, скрывая синяки, но меня не было рядом, когда она отправила меня к соседке с целью защитить меня. Необходимо много мужества, чтобы пойти против своего обидчика. Я знаю, потому что мама не смогла, а когда смогла, было уже слишком поздно. Поэтому, пожалуйста, помоги этой девушке, если сможешь.

Я делаю паузу, опуская руку с ноутбуком на бок. Эмоции в ее голосе такие необработанные и настоящие. Более реальные, чем все, что я слышал от нее до этого. Я всегда подозревал, что она что-то скрывает, что она хитра и коварна по какой-то причине, но никогда не думал, что все будет так.

Она уже даже не сосредоточена на ноутбуке, только на мне. В ее жесткой позе, в том, как она постоянно поправляет очки и прикасается к груди, словно это удерживает ее на месте, чувствуется отчаяние.

Я сгибаю пальцы на ноутбуке.

— Почему было слишком поздно?

— Что?

— Ты сказала, что твоя мать не могла попросить о помощи, а когда попросила, было уже слишком поздно. Почему?

— Потому что... — она поглаживает край своих очков, сжимает рубашку в кулаке, затем сглатывает. — Потому что... человек, которого она попросила о помощи, был не совсем рыцарем в сияющих доспехах.

— И ты думаешь, что я рыцарь?

— Ты адвокат.

— Это не делает меня героем.

— Герой — это последнее, что нужно таким женщинам, как моя мама и эта девушка.

— Почему это?

— Потому что герои следуют правилам и думают о благополучии мира. Они скованы устаревшими кодексами чести и самонавязанной моралью, и это может работать в черно-белом платоническом идеализме, но это не реальность, это не то, как все работает. В жизни иногда герой должен превратиться в злодея.

— Так вот кто я? Злодей?

— Я слышала, что ты можешь им стать, если того требует ситуация.

— Значит, я по совместительству злодей?

— Я предпочитаю термин — темный воин справедливости.

— И ты веришь в это? В справедливость?

— Я должна, потому что если нет, то мне не во что будет верить, не на что надеяться, а это просто... слишком мрачно, чтобы думать об этом. — она смотрит на меня в течение доли секунды, затем опускает голову. — А ты?

— Верю ли я во что?

— Веришь ли ты в справедливость?

— Не совсем.

— Тогда... почему ты стал адвокатом?

— Потому что правосудие меня когда-то поимело, и я имею его в ответ. Это своего рода обида. У нас с правосудием то, что люди называют отношениями любви-ненависти.

Не знаю, какого черта я ей все это рассказываю, если я ни с кем об этом не говорю, даже с Тил.

Мое представление о справедливости было искажено с самого детства, и по мере взросления оно только усложнялось. Большую часть времени я ненавижу справедливость, но ее использование придает моей жизни смысл.

Однако я не люблю, когда другие узнают о моих отношениях с этим, поэтому тот факт, что я только что рассказал ей обо всем этом, первый.

Возможно, это из-за того, что она открылась о своей матери. Возможно, из-за того, что она украдкой поглядывает на меня, хотя обычно ее голова опущена, поклоняясь земле.

Или, возможно, из-за того, что я обнаружил в ней другую глубину, ту, что играет с моими гребаными тенями, и я хочу, чтобы они исчезли.

Глубина и тени.

А может, я хочу, чтобы они столкнулись вместе, достигли дна, чтобы я мог наблюдать за тем, какой хаос это вызовет.

— Правосудие и их поимело, — шепчет она. — Таких людей, как та девушка и мама, я имею в виду. Никто не слышал их криков и не видел их скрытых синяков. Никто не остановился, чтобы протянуть им руку помощи или даже выслушать. Но ты можешь.

— Я не совсем доброжелательный человек.

— Тебе и не нужно им быть. Просто делай то, что у тебя получается лучше всего.

— И что же?

Она улыбается, и ее улыбка мягкая и в то же время грубая, как и ее предыдущие слова. Как будто она не только обнажает зубы, но и часть своей скрытой души в процессе.

— К черту правосудие от их имени.

Я не могу сдержать нотку веселья в своем голосе.

— Я думал, ты веришь в справедливость. А теперь ты хочешь, чтобы с ним покончил?

— Когда это ведет себя как сука, да. —

она смотрит на меня сквозь ресницы. — Ну?

— Я все еще не убежден. Тебе придется постараться.

В ее глазах загорается решительный огонь.

— Я постараюсь.

— Уверена? Я не из тех, кто легко меняет свое мнение.

Она выхватывает ноутбук из моих пальцев, и хотя я это предвидел, я не останавливаю ее.

Ликующее, победоносное выражение покрывает ее черты.

— А я не из тех, кто с лёгкостью сдается.

***

— Я в деле.

Я опускаюсь на место напротив Аспен и сосредотачиваюсь на человеке, сидящем за столом.

Нейт, Уивер, представитель фирмы Уивер&Шоу и управляющий партнер фирмы, смотрит на меня так, будто у меня выросли две головы.