Дети природы. Возрождение (СИ) - Мишина Юлия. Страница 10

Ясмина, увидев, что рыбаки справляются, стала выбираться из укрытия. Она горячо благодарила Соленого Бога Воды: он услышал ее молитвы! Странные ощущения отступили, только крупная дрожь продолжала сотрясать ее тело. Приближаясь к поляне, видела, как Гратий успокоил Гризэуса, Артемис расправился с толстяком и пронзительные крики смолкли. Только черноволосому чужаку в латах удалось рассечь Демидию ногу и броситься прочь.

Артемис подбежал к рыбаку, быстро осмотрел рану и ринулся в погоню. Латы и меч мешали разбойнику быстро передвигаться, и Артемис догонял его. Беглец постоянно оглядывался, отмахиваясь от преследователя рукой. Запыхавшись, он остановился и крикнул сиплым, дрожащим голосом:

— Оставь меня!

Тогда рыбак замер и резко метнул в противника нож. Тонкое, легкое лезвие, несколько раз перевернувшись в воздухе, ударило бродягу в лоб. Кровь покрыла его лицо, раненый верещал и, закрыв голову руками, припал к земле. Рыбак развернулся и направился обратно к поляне.

Когда он вернулся, Г ратий уже привязал коня, Ясмина прижимала рану на ноге Демидия.

— Не стал добивать, истечет кровью без нашей помощи, — хмуро отчитался Артемис.

— Вот тебе и путешественники! Пускают на остров всякое отребье! — ворчал Демидий.

— Надо заняться раной, — сказал Г ратий, — глубокая?

— Нет, — скривившись, ответил рыбак, — но прижечь придется.

— И повязку с пеплом надо приложить, — добавила Ясмина, — мама так учила.

— Давайте быстрее сделаем и уберемся отсюда, — заключил Артемис.

Глава 10

В середине дня лес сменился зелеными лугами, а за ними потянулись бесконечные усеянные пшеницей, кукурузой и рожью поля. Они расстилались так далеко, куда только мог достать человеческий взгляд. Тысячи высоких колосьев, сливаясь воедино, плавно покачивались на ветру, будто бескрайнее золотое море. До общины пахарей остался час пути. Артемис управлял повозкой, Гратий ехал верхом. Демидию расчистили место в кузове, чтобы тот мог удобно улечься. Нога рыбака выглядела неплохо, но сам он был слабым и бледным. Ясмина заняла место на задке телеги, часто оглядывалась на больного, поила водой и проверяла, нет ли жара от его тела. Время от времени доставала прибереженные ягоды и заставляла Демидия съесть хотя бы одну.

Дорога ушла на пригорок, и вдалеке показались очертания домов. Гратий всматривался вперед, прикрыв глаза от солнца ладонью.

— Там что-то не так, — задумчиво промолвил он.

Артемис, сонный от плавного хода телеги по хорошо утоптанной тропе, встрепенулся. Вскинув свободную от поводьев руку ко лбу, прищурил глаза.

— Ты прав, мальчишка, — хмуро согласился рыбак. — Поля сожжены.

Через полчаса пути они добрались до земли, черной от бушевавшего пожара. Три огромных поля выгорели дотла. Языки пламени сожрали бы все колосья в округе, а затем занялись домами общины, если бы не перекопанная по периметру земля, местами щедро засыпанная песком. Путники угрюмо осмотрелись, и повозка продолжила движение.

В высоких деревянных воротах общины их встретили трое мужчин. Одеты они были в белые рубашки и бежевые штаны, головы покрывали соломенные шляпы.

— Добро пожаловать, рыбаки, — улыбаясь, сказал один из них, — глава обедает.

Пахари остались на воротах, а путники проследовали во внутренний двор. Ясмина с интересом рассматривала общину. Дома здесь тоже были белые, невысокие, только с кровлей, устеленной из длинных стеблей ржаной соломы, и тонкими, деревянными рамами на окнах, выкрашенными в яркие синие, оранжевые, зеленые цвета. По дорожкам бегали босоногие, в удлиненных легких рубашках малыши. За ними приглядывали женщины, одетые в белые платья и перевязанные широкими мягкими янтарными поясами. Под окнами и на земле между домами, там, где в рыбацкой общине росли деревья, кустарники и цветы, почва была занята огородами. С зеленых кустов свисали крупные перцы, по туго натянутым веревкам вились томаты, был тесно усажен пышный высокий горох. Если же по пути встречалось дерево, то оно было плодовым: яблоня, груша, абрикос, айва или слива.

Рыбаки проследовали через всю общину и остановились у тропы, ведущей к богатому, раскидистому саду. В самом его начале возвышалась просторная беседка из темного дерева, внутри которой стояли накрытые белыми скатертями длинные столы и занятые людьми узкие лавки. Артемис нашел глазами главу пахарей, тот тоже заметил гостей, отставил тяжелую кружку и направился к ним. Ранас был среднего роста, широкоплечий, его голову покрывали густые золотистые волосы, а руки и ноги, мускулистые, натруженные, выдавали работящего хозяина. Он носил широкие усы, плавными линиями уходящие к подбородку.

— Артемис, Демидий, — обнимал рыбаков, похлопывая по спине, — а это — не младший ли сын Валентия? — спросил, улыбнувшись.

— Так и есть, — ответил Артемис, — вы его видели совсем мальчишкой.

— Это Ясмина, дочь Миро, — представил Демидий, и девушка кротко улыбнулась.

— Ну что ж, сначала трапеза, потом дела. Присоединяйтесь, пожалуйста, — пригласил Ранас к столу.

Старших рыбаков посадили за центральный стол. Ясмина обедала рядом с Гратием. Перед девушкой стояла тарелка с ароматной овощной похлебкой. Не смотри на нее сотня любопытных глаз, она проглотила бы еду за секунду. Но приходилось аккуратно набирать ложкой и медленно пережевывать бульон с большими кубиками картошки, моркови и лука. На столе стояли овальные глубокие блюда с резанным вареным мясом. Гратий уже пару раз набрал полные пригоршни и бросил кусочки в суп. Еще на обед подавали горячий хлеб и клюквенный морс.

Ощущая на себе чужие взгляды, Ясмина невольно осматривалась. Жители сидели за столами вперемешку: старики и молодые, девушки и парни, малыши и мужчины. Они с аппетитом обедали, переговаривались и были заняты своими тарелками, но все равно постоянно посматривали на гостей. Прямо напротив Ясмины сидел молодой пахарь. Его голову покрывали золотые кудри, а по лицу рассыпались мелкие веснушки.

— Никогда не видел таких белокурых девиц, — вдруг сказал он, и люди вокруг замолчали, с еще большим любопытством поглядывая на гостей. Ясмина залилась краской. Гратий, сквозь смешок, ответил:

— Она у нас одна такая — редкая рыба.

Девушка бросила на рыбака гневный взгляд. Тот в ответ довольно ухмыльнулся, откусывая хрустящую краюшку хлеба.

— Будто поцелованная луной, — задумчиво протянул пахарь, не уловив насмешки.

Ясмина подняла глаза. Жители смотрели на нее с интересом, но по — доброму. Она улыбнулась и ответила:

— Может быть, в других общинах или в городе я встречу похожих на меня людей…

— Ах вот зачем ты без разрешения влезла в повозку?! Глупая мышка ищет сородичей! — дразнился Гратий. — А еще зовешь себя рыбачкой! — добавил укоризненно.

Ясмина дрожала от злости. Глаза наполнились слезами. Ей так хотелось схватить спутавшиеся волосы обидчика и со всей силы стукнуть о стол его задранный нос. Но они были в гостях, а Гратий и так вел себя слишком привольно. "Позорит рыбаков", — сердилась Ясмина.

На шум обернулся Артемис. Увидев перепалку своего молодняка и изумленные, растерянные лица пахарей, он привстал и громко сказал:

— Спасибо, Ранас, — рыбак слегка поклонился. — Спасибо жителям за гостеприимство.

— Всегда — пожалуйста, — отвечал глава, тоже поднимаясь с лавки, — теперь пройдем ко мне.

В доме Ранаса гости разместились в небольшой комнате. Стульев хватило только старшим, поэтому Ясмина и Гратий стояли позади их деревянных спинок, у стены. Глава смотрел в окно, сложив руки за спиной, и рассказывал:

— Это произошло неделю назад. Сборщики вновь явились за податью. В который уже раз за этот месяц? И сам не припомню… — Он обернулся от окна и занял мягкое хозяйское кресло. — Я ведь ездил к Королю Ромару. Лично говорил, что подать собирается не по уговору. Слушал от него про нужду и обстоятельства. И что вы думаете? Еще пыль за моей лошадью не улеглась на тропе, а сборщики постучались в ворота. Я отказал им, а ночью вспыхнули колосья. — Глаза Ранаса сверкнули злостью. — Три поля с пшеницей! Уже готовые к покосу. С рассветом люди должны были заняться ими. Сколько труда уничтожено, — с горечью говорил глава. — Только благодаря сноровке жителей и безветренной погоде мы справились с огнем. Так что, Артемис, община пахарей с вами. Щедрый Бог Земли видит — терпения нашего больше нет.