Исповедь палача (СИ) - Меркушев Арсений Викторович. Страница 51

— Ты знал, кто такой Яша?

— Давно. Уже лет пять или шесть. Но тот был идейным, рыцарь без страха и упрека…Не думай о секундах с высока, трам-пам-пам, — лежащий на спине человек сделал нарочито неуклюжую попытку спеть дирижирую при это м руками воображаемому оркестру. — Он мог пообещать с три короба, а потом кинуть, и сообщить технарям что пара их людей давно раскрыта, а когда все начнется — будут еще и вскрыта. Потому две маленькие девочки и любимая жена стали такой себе соломинкой, что сломала ему стержень.

— Она его любила. И любит.

— Полюбит снова. Уже другого. Ей и 20 нет. Тем более, что скорее это он ей любил, а она давала себя любить.

— И что ей теперь делать?

— Выходить снова замуж и рожать детей. Тем более что в Обители Веры скоро соберется уйма холостых полубратьев и их отпрысков. Сколько она сейчас весит?

— Под сотню…

— О! По нынешним временам — Афродита. Несбыточный идеал красоты. Не пройдет и месяца, как она под стойким мужским напором напрочь забудет своего Яшу.

— Не забудет.

— Да, не забудет. Но будет помнить как страницу своей биографии — давно прочитанную, и перевернутую.

— Скорее всего.

Появление третьего участника прерывает диалог.

— Все достал.

— Хорошо, Савва. Теперь быстро яму зарой, и закидай. камнями. А сверху разожги костерок. Небольшой.

— А бандуру куда?

— Бандуру?

— Бандура, рояль, швейная машинка. Отец Савус называл это по-разному.

— Ну, Савва, тогда тащи этот рояль в те, кусты.

Старик вдруг сгибается. Его спина дрожит.

Первой и единственной мыслью горбуна Савуса было — «Инфаркт!».

Но через мгновенье он понимает, что его спутник просто бьется в припадке истерического смеха.

Наконец, проржавшись, старик говорит. — Да, Саввушка, аккуратно тащи эту рояль в те кусты. — А потом отхекавшись вдруг спросил, — Савус, ты знаешь что означает фраза «Рояль в кустах»?

— ??

- Это раньше означало заранее подготовленный экспромт. То, чего тут просто не могло быть потому, что не могло, а оно есть…и играет.

— Могли бы взять другой рояль, тот, что полегче.

— Могли бы. Но, во-первых, когда мне было 18 или 19 лет, точно уже не помню, я пару месяцев играл именно на таком «рояле». Я его знаю и помню. И это важно.

— Это единственная причина?

— Главная. Из двух главных. Помнишь наш разговор, Савус? Ты в поле работаешь последние лет 15. Почему ты уверен, что они пройдут именно тут.

— Я же уже говорил. Степь широкая, но путей в ней немного.

— Щляхов, — поправляет горбуна старик. И про себя нараспев декламирует, — выбить крымского хана с изюмского шляха.

— Ну, хорошо, шляхов так шляхов. Шлях — широк, но у них несколько тяжелых повозок.

Повозки пройдут не везде.

Тут, — Савус топнул ногой землю, самый кроткий и удобный путь от Данапра до Технограда. И тут же одно из бутылочных горлышек, через которое проходят все.

— Но ты забыл упомянуть еще об одной детали. Отсюда до Седьмой Цитадели три недели лошадью, а до первых застав Технограда — день пути пехом.

То, что ты назвал малой бандурой, можно быстро донести от Седьмой Цитадели, и даже от Обители Веры — сюда.

А вот это, — старик кивает в сторону «рояля» стоящего в кустах, — нереально. Слишком велик, слишком тяжел. А допустить, что его заранее сюда притащили, осмолили в ящике и спрятали заранее, за пару месяцев до стрельбы у Седьмой цитадели — это слишком фантастическое допущение.

Проще и удобнее поверить, что стрелял кто то из своих или, что более вероятно, некая неведомая третья сила, чем предположить нечто невероятное…

— Так ведь все равно допустят.

— Допустят, мой друг, обязательно допустят. Но к тому времени всем будет уже глубоко насрать как оно было на само деле.

Да, в стерильных условиях, при наличии времени и заинтересованных сторон — да. Они бы дошли, поняли, осознали и попытались бы найти контрмеры, играть, а не быть ведомыми. Но этого не будет.

— Не совсем понимаю.

— Савус, у тебя свои дети есть?

— Дочь. Ты же знаешь. И внучки. И племянница.

— Ну, вот представь другого отца, у которого дочь зверки изнасиловали, а дом ограбили. И все улики указывают на соседского парнишку. Но чуток поостыв, ты, присмотревшись, понимаешь, что улики неоднозначные и дутые, вещи можно подбросить, а у убитого тобою парня есть алиби. Ты извиняться будешь?

Молчание….

— Так как, Савус?

— Я промолчу. И постараюсь вырезать под корень весь род насильника, чтобы не осталось мстителей.

— Правильно. После определенного Рубикона правдой становится не то, что было, а то, что ты хочешь считать правдой.

В худшем случае Орден заявит, что все что случилось — чистой воды злая воля сумасшедшего иерарха Седьмой Цитадели Домиция и его ближайших приспешников.

А в лучшем…. Если придать событиям ускорение, то разбираться, откуда ноги растут, будет некому, некогда и неинтересно. Действительность это не то что было, а то, что мы об этом думаем. И даже хуже — то, что желаем о ней думать.

Большая степь.

Широкий шлях.

И бутылочное горлышке между двух холмов.

И группа людей. Авангард из пятерых технарей на своих низеньких лошадках, и такая же группа сзади, а посередине, в двух повозках, четверо старших иерархов Обители веры — практически вся партия мира Ордена. С благословения их лидера — Маркуса-Доброго, добровольно идущая в заложники к врагу, лишь бы избежать войны — бессмысленной и безнадежной.

А потом Савус увидел, как эта самая швейная машинка умеет строчить.

Лента боепитания того, что десятилетия назад назвали «Кордом» вмещала 250 патронов.

Как стрелок отец Домиций был отвратителен, но в узость походной колонны шириной 10 метров было трудно не попасть.

Осечка случилась, когда в пулеметной ленте оставалось не больше дюжины выстрелов. Но, это было уже не важно.

Отступление:

— Передохни, мой мальчик. Работы еще много.

— Мне постоять?

— Зачем? Три шага назад…Правильно, теперь еще пол шага назад и один вправо…А теперь присядь. Там хороший выступ.

— Учитель…

— Да, мой мальчик.

— Когда мы говорили в прошлый раз…

— Да. Я помню.

— Учитель, ведь то, что вы рассказали — это война? Но что есть война? Я наверне глупый, раз задаю такой вопрос. Но я не знаю ответа. Простите.

— Мангума, это зависит от того, что ты хочешь услышать. Например, Война — это мир. Или Война — это продолжение политики. Или пусть будет так — война — это то, чего все разумные люди должны избегать.

— Мне кажется, вам не нравится ни первое, ни второе, ни третье сравнение.

- Правильно кажется. А у тебя, Мангума, есть свое слово для войны? Ты спрашиваешь меня, так и ты ответвить что думаешь. У тебя есть что сказать?

— Да.

— И?

— Шахматы.

— Ммм… Хорошее сравнение. Разумное. Довольное таки распространенное. Но, как мне кажется — банальное и неверное.

— Почему?

— Потому что обе стороны находятся в равных позициях, а их силы равны. Нельзя начать шахматную партию, заранее выведя офицерские фигуры впереди пешек или не дождавшись, пока противник начнет выставлять фигуры. Если уж ты сравниваешь войну с игрой, я бы предложил тебе мельницу.

— Что это такое. Тоже игра?

— Да. Куда примитивнее шахмат, но она лучше показывает ситуацию до, в момент возникновения и сразу после начала войны. Не глубже, но ширше.

— И как в нее играют?

— Правила совсем не сложные. Вначале берется игровое поле, которое, что важно, пустое. И игроки по очереди начинают выставлять свои фишки на любое свободное место, таким образом, чтобы, выставить три своих фишки в один ряд. Это продолжается пока не будут выставлены все имеющиеся фишки.

Заметь, еще никто никого не бьет. Просто ты ставишь фишку, а твой враг в ответ тоже ставит фишку — вы просто пока что танцуете. Пытаетесь занять лучшую позицию для начала, и, что не менее важно, помешать своему врагу сделать то же мое. Но вот когда у кого то получается выстроить ряд из трёх фишек (мельницу), то этот игрок забирает с поля любую фишку противника — так сказать проливает первую кровь, получает преимущество первого удара.