Королевский тюльпан. Дилогия (СИ) - Лебедева Ива. Страница 16

Я только вздохнула. Честно говоря, было страшно. Потому что в этом мире я словно котенок слепой, толком еще не разобралась. И выбора — доверять лешим или не доверять… нет у меня особенно. Куда я пойду одна, а тем более с больным ребенком?

Еще порадовалась где-то в самой глубине души, что мысли бросить мелкого даже не возникло. Значит, не совсем я падаль последняя — хоть это утешает. Всегда боялась обнаружить в себе больше страха и мелкой подлости, чем совести и нормального человеческого сострадания. А то читать про подвиги в трудные времена легко. И осуждать тех, кто струсил, проявил слабость или еще как напортачил, тоже легко. Особенно лежа на теплом диване с плюшкой в зубах.

А как оно на деле повернется — про себя заранее никто знать не может. Остается только надеяться, что не оскотинишься вкрай…

Поэтому я поколебалась да и пошла за лешим. Тетушка Франсуаза на моих глазах уже влезла в яму с листьями, где досыпал мальчишка. И взяла его на руки. Может, мне и показалось, но обращалась она с ребенком бережно, ласково и как-то… не по обязанности тепло. Трудно, конечно, по двум минутам наблюдения о таком судить. А что делать?

Надеяться на свою интуицию и удачу, что еще. Вывела же она нас обоих из подземелья. И дальше, глядишь, вывезет.

Уходить из рощи было тяжело. Но я все равно внимательно оглядывалась по сторонам и не могла не заметить, что мы с найденышем попали сюда каким-то иным путем. Вот этих гор пахучего мусора под ноги нам не попадалось и мимо старой полуразрушенной башни, похожей на кривую водокачку, мы тоже не проходили. А когда начались узкие улочки среди сложенных из камней заборов, я вообще чуть не потеряла ориентацию в пространстве. Потому что они петляли, как кишечная система травоядного.

Я так загрузилась этой затейливой топографией, страхом не найти обратную дорогу к малышу, тревогой за то, что там Франсуаза вообще делает с ребенком, что, кроме особых примет местности, вообще ничего вокруг не видела.

Даже скупщик проскользил по поверхности моего внимания, как камень по ледяной поверхности замерзшего пруда. Корзинка с какой-то провизией, кусок полотна и бережно завернутый лешим в несколько слоев тряпки то ли вялый бутон, то ли горсть лепестков — все как сквозь мутное, да еще и рифленое стекло. И даже страшно не было наткнуться на своих похитителей, этих, с поползнем на щеке.

На секунду заметила взгляд какого-то сонного бродяги, работавшего дополнительной подпоркой стены обшарпанного здания. Бродяга посмотрел на меня, потом на моих спутников, мотнул башкой и вернулся к дреме.

Зато обратно в рощу ноги сами бежали, на удивление безошибочно сворачивая в лабиринте узких улочек каждый раз куда надо. Тревога нарастала, мне вдруг показалось, что вот сейчас придем — а в яме никого и…

— Ну, куда, куда несешься, — ворчал Луи, едва поспевая за мной. — Коза длинноногая. Где это видано — девка в штанах и скачет что твоя кобыла… не съели твоего мальца, куда торопишься? Подождет пару лепестков, чай, не помрет!

Но я даже не пыталась притормозить. И как оказалось — не зря. Все же интуиция обострилась. То ли от стресса, то ли мир этот цветочно-извращенский так влияет.

Но в яме под знакомым кустом никого не было. Только старые сухие листья.

Как у меня сердце не выпрыгнуло с перепугу — непонятно. Хотя казалось бы — да я этого ребенка знаю чуть больше суток, с чего так переживать? А не знаю вот. Просто ребенок. Один. С ним и так случилось что-то очень нехорошее, иначе он не оказался бы в подземелье под «песочницей».

Беззащитный, маленький. Все внутри скручивало от одной мысли, что мелкий мог пострадать, пока я где-то ходила, курица наивная. Как чувствовала, что не стоит оставлять ребенка с малознакомыми лешими!

Накрутила я себя знатно, короче говоря. А потому чуть не села на землю, когда из-за соседнего куста раздался ворчливый голос тетушки Франсуазы:

— От ить неслух! Ды полей ты этот куст и дело с концом, где я тут тебе уборную найду? Тоже мне, принц нашелся!

Ветки затряслись, там за ними кто-то хихикнул и послушно зажурчал, а еще через полминуты к спальной яме выскочил босой, лохматый и чумазый чертенок в моей рубашке до колен. Увидел меня и застыл на мгновение, а потом кинулся и…

Моя рубашка была ему велика — она и мне-то не по размеру, модный нынче плюс сайз на худущей палке. Так что неудивительно, что, пока мальчишка бежал ко мне, а потом обнимался с моими ногами, одеяние сползло с тощего плеча.

Я обняла мальчишку, а потом и вовсе подхватила его на руки, мимолетно удивившись, как он умудрился выпачкаться по уши за какие-то мгновения бодрствования. И только потом обратила внимание на то, как застыли лешие.

Тетушка Франсуаза и дядюшка Луи стояли посреди полянки натуральными статуями. Мало того что окаменели, так еще и челюсти у них упали, а без того круглые глаза вытаращились. И смотрели они на то самое тощее мальчишеское плечо. На котором цвел очень реалистично вытатуированный тюльпан.

— Матерь моя бутонная, — тихо просипел Луи через полминуты. — Итить…

— В корешок, — согласилась Франсуаза, оседая под куст.

Я не очень поняла, что с ними происходит, но на всякий случай поправила на ребенке рубашку и спрятала странную татуировку. Червяку безмозглому ясно, что в ней все и дело. А раз оно — цветок, да еще не какой попало, тюльпан, то… ох ты. Во что я вляпалась?

— Тебя как зовут, радость моя? — Что бы ни было на ребенке нарисовано, это не повод его пугать, ругать или перестать тискать. — Давай знакомиться, раз проснулся.

— Нико, — тихонечко пропищал пацан и снова спрятал лицо у меня на груди.

И прижался так, словно сейчас нас силой начнут в разные стороны растаскивать.

— Вот и умница. — Я решила не форсировать события и вести себя так, словно вообще ничего необычного вокруг не происходит. Оно, конечно, я ни разу не специалист по маленьким деткам. Но примерное направление действий представляю. — Ты есть хочешь, радость моя Нико?

— Я твоя радость? — удивленно и слегка настороженно переспросил пацан, не отрывая лица от моей футболки.

— Еще какая, — заверила я. — Ну? Как насчет… что мы там прикупили, дядюшка Луи? А! Есть лепешка и сливы. Хочешь?

— Эдак ты щас ему все скормишь и нам одни запахи останутся. — Леший опомнился и сделал такое лицо, словно и правда ничего не случилось. Только с теткой своей переглянулся быстро, да и все. — На всех дели! По справедливости. А кутенку твоему уж достанет, чай, голодом не уморим.

Поначалу Нико говорил неохотно. Но я его буквально втянула в разговор. А потом не стало нужно и подталкивать — мальчик очень долго ни с кем не говорил, так что со мной наконец-то выговорился.

Все, что я услышала, напоминало сказку. Впрочем, я и так уже третий день в ней нахожусь. Так что сказкой больше…

* * * * *

Оказывается, Франсуаза как в воду глядела и наш Николя — принц. И даже наследник престола. Свои самые первые, золотые годы помнит смутно. Основное ощущение — ни одной свободной минутки. И просыпался, и засыпал, видя чье-то лицо. Конечно же, не мамы и не папы, а камердинера или учителя. Запомнил свою первую мечту о первом указе, когда наденет корону: немедленно дать отдых всем педагогам на год. Тогда он тоже отдохнет. А если королям так не положено, то сбежит из дворца.

Приключения начались раньше и оказались неожиданными. Самым страшным был не звон колоколов, не грохот выстрелов, не запах гари, а нарастающий страх на лице слуг. Он даже решил их успокоить песней рыцаря Гоналда о том, что бессмертным смерть не грозит, а смертным — зачем удивляться? Но слуги продолжали бояться, а самые высокопоставленные даже избавлялись от дорогих ливрей, как офицеры охраны — от эполет.

Потом ему ненадолго стало страшно. Потом — грустно, когда узнал, что погибли отец и мать, а он, оказывается, их любил.

Потом жизнь стала одновременно неприятной и интересной. Он жил в ободранных залах дворца с прежде незнакомыми сверстниками, тоже сиротами. Неприятными были холод, дрянная еда, которой не хватало, и побои. Интересными — игры и разговоры. Нико скоро понял, что детям запрещено даже думать, что он принц. Но дети — не взрослые, они о запретах долго не помнят.