Королевский тюльпан. Дилогия (СИ) - Лебедева Ива. Страница 5

— Эй ты! Совсем окосела, что ли? Стареешь, девка, чтоб раньше Филь-Филь да развезло с одной бутылки кислого пойла?

— Дык это она, небось, со страху. Песочек, он кого угодно напугает. Досуха-то не велено, но кто Уху указ? Он насчет наказания непокорных дурочек удержу не знает. Эй ты. Вставай. Ну вставай сама, а? Лезть за тобой лениво. Если не станешь дуреть, мы тебе за шиворот пару лепестков сунем, прежде чем на песок волочь. Глядишь, и полегче будет.

Я бы, может, и попыталась ему помочь. Да вот только встать на ноги попросту не могла. Туман в голове почти рассеялся, зато ноги и руки отказались сотрудничать с такими дурными мозгами. Поэтому, вяло потрепыхавшись на полу, я бросила попытки встать и затихла.

— Вот мокрица! — выругался тот, что постарше. И полез в темницу сам. — Ну, не жалуйся теперь, никаких тебе лепесточков. Засыхай на корню, если такая пакостная натура у тебя.

Без всякой нежности вздернув слабое тельце на ноги, охранник поудобнее перехватил меня за шиворот и выволок из темницы.

— Шевели побегами, Филь-Филь, не зли меня еще больше! — прошипел тюремщик, тычком направляя меня в сторону своего напарника. — Грабли-то вытяни, не в первый раз песочат. Не строй бóльшую дуру и стерву, чем ты есть!

— Ты погодь, дядька, — всмотрелся в мое лицо тот, который помоложе. — Кажись, не в себе она. Может, вино пропавшее было? Ты где его брал, у тетки Клуазетты небось? Так она ж для крепости туда крысиного яду подмешает и не поморщится. Глянь, глаза-то у нее мутные, чисто обесцветилась.

— Не мое дело, — отмахнулся старший. — Надевай ошейник да пошли отведем, иначе Ухо нас самих на сушку определит. До завтрашнего полудня велел не трогать и даже не подходить к песчанке. Ежели выживет — ее счастье. А помрет дня через три — так это она сама, Ухо тут не ответчик. И приказ мара не нарушен, и остальным беглянкам наперед наука. Поостерегутся бунтовать.

— Эх, Филь-Филь, хорошая ты была девчонка, — посочувствовал мне молоденький. — Шагай, чего ж теперь.

ЭТЬЕН

Цроп, цроп, црып, црып.

Над краем стола появились две мягкие лапки, а потом возникла лукавая мордочка. Черные глазенки сосредоточенно оглядели столешницу — что можно сегодня стянуть на пол и объявить добычей?

Каждое утро, сев за стол, я придвигаю к краю несколько предметов — хватай, сбрасывай, играй. Сегодня выбор был обычный — сломанное перо, ложечка от кофейной чашки, бумажка из-под пилюли.

Что предпочтешь, Крошка?

Год назад она предпочла вспрыгнуть на стол и опрокинула чернильницу на квартальный отчет о внешней торговле. Через пять секунд в кабинете были оба секретаря. Они извинялись, будто испортили документ сами, мгновенно переписали его и заменили скатерть. Каждый получил в награду охапку вчерашних тюльпанов — можно использовать, можно продать.

С Крошкой я просто поговорил, когда она вылизывала в углу чернильную лапу.

— Не делай так больше. Если тебе лень идти за мышью и хочется найти игрушку на столе, я дам ее сам.

Говорят, что катланк втрое больше обычного кота, а умнее — вчетверо. В случае Крошки так и есть. Надеюсь, она не обиделась на имя. Почти всех домашних катланков называют Крошками. Как круглую собаку — Шарик, а худую — Стручок.

Между тем Крошка остановила выбор на обертке от пилюли. Стянула и принялась охотиться, недовольно пофыркивая, когда в ноздри попадали остатки снадобья.

Принимать его я повадился два года назад.

«Не надо пить такой крепкий кофе, — сказало сердце, — мне тяжело».

«А мне без него сонно», — ответил мозг.

Сердце и мозг заспорили. Как всегда, победил мозг и предложил запивать кофе лекарством. Теперь каждое утро к черному подъезду приходит не только молочница, зеленщица и мальчишка из пекарни, но и ученик аптекаря с недавно сделанной пилюлей. Она стала условием моего ежедневного кофе, а бумажка от нее — любимой игрушкой Крошки.

Любимой, но недолгой. Основное удовольствие от бумажки в том, что ее можно порвать в клочья. Когда обрывки стали такими мелкими, что не поиграешь, над столом опять возвысилась мордочка, а цепкие лапы утянули ложку. Она не успела долететь до паркета, как Крошка ухватила ее зубами и начала перекатываться на полу, подбрасывая добычу, будто вместо пойманной мышки забавлялась рыбкой.

Интересно, как сохранились катланки? Они не только живут в диких зарослях, но встречаются и в засохших садах Города. Может, дело в суеверии: убить катланка — к несчастью? Может, им просто везет? Может, их боятся?

Как выжил я — тоже непонятно. Я, князь Этьен зи Ома, уже пятый год один из четырех столпов Совета блюстителей Добродетели. Каждую неделю «Листок свободы» выходит с заглавной статьей, объясняющей, за что меня пора казнить. Странно, не правда ли?

Все началось с того, что король на меня обиделся за мнение о принципах налоговой системы. Три года спустя простил и пригласил на Осенний бал. Как позже выяснилось, с последствиями различной степени несчастья.

О новом королевском фаворите — графе Оллере зи Бента — я слышал многократно, но уединение не позволяло познакомиться с ним поближе. Другое имя — Оллер зи Реген, владеющий не графством Бента, а самим королем, — тоже было на шепотливом слуху. Граф боролся с некрасивым слухом тем, что не пропускал ни одной из красавиц, побеждал и хвастался победами на весь королевский двор.

Увы, с моей супругой получилось именно так. С разрешения его величества или без разрешения он принес из сокровищницы сундучок покойной королевы-матери, позволил моей жене надеть драгоценности, а лучший придворный живописец уже к вечеру вручил ей почти просохший портрет.

— Если тебя это обижает, дорогой, давай уедем в загородный замок, — проворковала супруга.

Я не согласился — очередная ошибка.

На следующий день у моих дверей были королевский шут и герольд. Шут привинчивал к дверям рога, вестник вручил бумагу, согласно которой мне одному надлежало отбыть в замок, а для утешения, если пожелаю, позволялось охотиться в соседнем королевском лесу.

Если автор этого плана надеялся, что я поколочу шута и заколю герольда — скорее всего, так, неподалеку зевала стража, — то он ошибся. Я перечитал бумагу, она требовала покинуть Город до полуночи.

Солнце едва зашло, когда я уже прибыл во дворец, где давали малый бал. На ходу я так решительно размахивал бумагой с королевской печатью, что легко добрался до Золотого зала и выплеснул бокал вина в лицо обидчика.

— Это… Это смывается… — гневно закашлялся он.

— …в умывальном кабинете, — продолжил я, — слева за дверью. Что же касается другого варианта, не сомневаюсь, такое ничтожество, как вы, скорее выклянчит указ о моем аресте. В любом случае я жду у фонтана.

Фаворит побывал в умывальной, переоделся и прибежал к фонтану в компании друзей, споривших, кому быть секундантом и на какой минуте он пронзит унылого старикашку.

* * * * *

— Крошка, давай проверим, есть ли у меня шансы сейчас, — предложил я, присаживаясь к катланку.

Выбросил правую руку вперед, ухватил ложку, летавшую между лапами.

Почти удачно. Но Крошка все же успела коснуться мягкой подушечкой моей руки. Я понимал — если бы выпустила коготь, пришлось бы звать лекаря.

— Да, ты права, Крошка. Надо сходить в зал не завтра, а сегодня.

* * * * *

Из спорщиков не выиграл никто. Я до сих пор не ощущаю себя убийцей — дурень просто налетел на мою шпагу, будто желая пощупать эфес, и почти в этом преуспел. Мимолетные секунданты толпись над телом до появления стражи.

Потом была камера в старой башне. Относительно просторная, с библиотекой и правом посещений в любое время. Этим правом пользовалась жена, она выполняла мои просьбы и была почти уверена, что я ее простил.