Качели Хроноса (СИ) - Максимовский Глеб. Страница 15

Отряд продолжал споро двигаться по лесной тропе, пока дорогу ему не преградило поваленное дерево. Воинам пришлось спешиться для того, чтобы оттащить ствол в сторону. Сделать это в тяжёлых доспехах было нелегко. Рыцари, включая графа, наравне со всеми принялись расчищать завал.

— Чёртово бревно. Откуда оно здесь могло взяться. Не такой уж сильный ветер, чтобы валить такие деревья, — Антон на минуту остановился и вытер вспотевший лоб. В этот момент на ветку перед ним сел большой чёрный ворон. Смирнов мог поклясться, что у птицы было бельмо на правом глазу. Парень ошарашено потряс головой, перекрестился и на мгновенье увидел перед собой совершенно пустую дорогу и два десятка мужиков, которые с усилием пытались передвинуть воздух. Это была самая натуральная, но почему — то не смешная, пантомима. Их потуги выглядели, как комический цирковой номер. Ворон укоризненно взглянул на парня. Что — то гортанно прокричал на своём языке и, мощно взмахнув большими крыльями, полетел вдоль дороги.

— Ты чего? — Айвенго толкнул его локтем в бок, — давай — ка поднапрягись.

Всё стало по — прежнему: поваленная сосна и люди, пытающиеся сдвинуть её с места.

Антон вернулся к тяжёлой действительности, продолжая тягать неприподъёмное дерево, но его не оставляло чувство нереальности происходящего.

— Бред какой — то. То волки с человеческими глазами, то птица с таким же бельмом, как у старухи. Вернусь домой, надо будет сходить к врачу. Может и все мои приключения в этом средневековье обычные галлюцинации, — Смирнов стал реально бояться за свою голову.

Тем не менее, бревно, наконец, сдвинули в сторону, и всадники устремились к конечной цели своего путешествия. Ехать оставалось не более получаса. Знаменосец развернул знамя с графским гербом, а глашатай достал свой рог. Воины выехали из леса и быстрой рысью понеслись к морскому побережью. В этой быстрой езде верхом мысли у Смирнова несколько успокоились, и он всецело отдался эйфории скачки на лошади, когда ветер бьёт в лицо, а под собой ты ощущаешь мощное и подвластное тебе существо.

Замок, стоящий на крутом скальном обрыве, вырос перед рыцарями совершенно неожиданно. Хотя это и было целью их экспедиции, отряд встал перед ним, как вкопанный. Каменная крепость возвышалась над всей округой неприступной цитаделью.

Даже всегда невозмутимый граф, старавшийся всячески подчёркивать свою значимость, оторопело, совсем по — мальчишески, взирал на возникшую перед ним громаду:

— Это когда же он успел так отстроиться? Без моего ведома! Прямо у меня под носом. На какие деньги?! Немедленно увеличить рельеф — подать в пять раз! Нет! В десять! Судье произвести дознание, на какие доходы построена сия цитадель.

Вальтер Майер добросовестно делал пометки на дорожной суме.

Зазвенела сталь обнажаемых клинков.

К удивлению воинов перекидной мост был опущен, а ворота крепости открыты. Кавалькада вихрем ворвалась во внутренний двор замка и замерла перед каменной лестницей, ведущей в хозяйские хоромы — палас. На ступенях лежал огромный бордовый ковёр с высоким ворсом. Второй раз за последние десять минут Оттон фон Штайерн и его люди впали в состояние полного изумления, соотносимого с состоянием глубокого ступора.

На ковровой дорожке, стояли, широко улыбаясь, хозяин замка риттер Гоц — Ульриха фон Гранц, барон Генрих Церинген и прекрасная Ангелика в красном платье, расшитом драгоценными камнями и жемчугом.

Тяжелее всего Антону было смотреть именно на девушку. Слишком уж цветуще и жизнерадостно она выглядела. Лицо графской дочери светились неподдельным счастьем, а сама она была воплощением женственности и смирения. Смирнов не верил собственным глазам.

Немая сцена слишком затягивалась.

— Приветствую вас, граф, — на правах хозяина, наконец, заговорил Гранц, — я рад приветствовать вас и ваших спутников в моём скромном жилище.

Оттон фон Штайерн лишь небрежно кивнул головой, продолжая внимательно вглядываться в лицо дочери.

Та, в свою очередь, будто стесняясь, опустила веки, спрятав свой взор под пушистыми, длинными ресницами. Щёки девушки зарделись ярким румянцем.

— Здравствуй, отец. Не смотри на меня так строго. Мы с Генрихом давно любим друг друга и решили связать себя узами брака. Надеюсь, сейчас ты смилостивишься над нами и дашь своё родительское благословление.

Словно грозовая туча пробежала по лицу маркграфа. Оно, как — будто, окаменело. Скулы заострились. Оттон с трудом разомкнул, стиснутые судорогой обиды, губы и тихим голосом произнёс:

— Ангелика, ты же знаешь, как я тебя люблю, и готов всё отдать ради твоего благополучия. После смерти твоей матери ты единственное живое существо на земле, которому я безразмерно доверяю. Но зачем тебе этот, нечистоплотный в своих деяниях и поступках, злобный хлыщ. Он погубит тебя, обратит в прах наше имя и состояние. Опомнись! Вот тебе моё слово, а не благословение!

— Дорогой мой, маркграф Оттон фон Штайерн, зачем же так резко. Сейчас решается судьба вашей любимой дочери, а вы в этот радостный день хотите покинуть нас, — барон сделал шаг вперёд, — мы с вашей дочерью обожаем друг друга.

При этих совах Церинген быстро взглянул в сторону Антона и с пафосом продолжил:

— Этой ночью, с вами ли или без вас, мы обвенчаемся. Сегодня четверг — венчальный день. Святой отец из местной церкви здесь. Невеста уже облачена в, подобающее церемонии, платье. В конце концов, вы видите, что Ангелика идёт под венец добровольно. Да, думаю, после побега со мной, соискателей её руки больше не предвидится, — он опять посмотрел на Смирнова, — поэтому лучше сделать всё правильно, достойно, чтобы имя вашей семьи и в дальнейшем не было запятнано грязными сплетнями.

При этих словах граф задумался, а Антон наклонился к уху своего английского товарища и тихо спросил:

— А что, у вас разве не принято совершать таинство брака в церкви? И почему подвенечное платье красного цвета?

— А какого ещё оно должно быть? — Уилфред с непониманием посмотрел на своего друга, — и к алтарю ходить совсем не обязательно. Это делается по желанию. Обычно священника приглашают домой.

— Надо же. Всего — то восемьсот лет прошло, а какие изменения, — пробормотал про себя житель двадцать первого века и печально стал смотреть на то, как сломленный граф заводит свою дочь в ненавистный замок. За ними двинулись все остальные.

Внутри убранство поместья ещё больше впечатлило гостей. Всё говорило о неслыханном богатстве. И золотые канделябры подсвечников, и серебряные двузубые вилки, тарелки, украшенные драгоценными камнями. На столах лежали самые настоящие скатерти, а на полу были разостланы персидские ковры. Ярко горели камины, в которых на больших вертелах жарились свиные и бараньи тушки

Сама церемония прошла достаточно быстро. Правда с небольшой заминкой, когда невеста не смогла поцеловать крест. Некоторые обратили внимание на то, что молодые ни разу за всё время обряда не перекрестились. Но, видимо, священник был опытным церковнослужителем, поэтому почти никто ничего не заметил.

После соблюдения всех необходимых формальностей таинства брака, все присутствующие подходили к новоиспеченным супругам и поздравляли их с этим событиям. Кто — то искренне, кто — то равнодушно, а кто — то, и с, едва скрываемой, неприязнью. Антон не подошёл вообще. Не было смысла притворяться. Сегодня его враг женился на, предавшей его, любимой девушке. Поэтому Смирнов первым уселся за стол и начал пить вино, которое ему услужливо подливали слуги.

На первое подали жареного оленя, разрезанного на большие куски, обильно политого острым соусом. Смирнов с отвращением отодвинул тарелку с ароматным мясом. Его мутило от выпитого натощак вина. Было муторно на сердце и в желудке. Вокруг все орали пьяные здравицы. Свистели в свои дудки и били по струнам мандолин приглашённые менестрели.

Антон решил проветриться и пошёл к морю.

Чёрные волны монотонно и шумно бились о скалистый берег. Брызги летели во все стороны, обдавая солёной водой прибрежные камни и молодого человека, который горестно стоял на них. Постояв так несколько минут, Антон направился к деревянному причалу, уходящему вглубь бухты. Рыбацкие лодки, привязанные к сваям, жалобно скрипели несмазанными цепями и бились друг об друга тёмными бортами. От этих звуков, как показалось Смирнову, веяло какой — то кладбищенской замогильностью.