В интересах государства. Орден Надежды (СИ) - Хай Алекс. Страница 37

Мустафин слушал меня очень внимательно. Казалось, взвешивал каждое мое слово. Из меня, конечно, был тот еще декабрист, да я и не успел толком подготовиться к возможному собеседованию в Тагматис Эльпидас. Так что работал с тем, что было.

— Ладно, — наконец вздохнул куратор. — Будем считать, в какой-то степени ты убедил меня в том, что с тобой можно попробовать сотрудничать. Голова у тебя работает, раз ты смог выйти на мой след. Это обнадеживает и пугает одновременно. Слишком уж ты прыткий, Соколов.

— Положение обязывает. Когда стоишь в самом конце списка аристократии, клювом не щелкаешь.

Мустафин усмехнулся.

— Пожалуй.

Я собрал со стола обгорелые бумаги и фотографии и, стараясь даже не глядеть на добытые с таким трудом трофеи, передал Мустафину.

— Это ваше. Забирайте. А еще лучше — уничтожьте прямо сейчас. Ни я, ни Денисов не успели их посмотреть. За это ручаюсь. Что до имени…

Куратор поднял руку, приказывая мне молчать.

— Рано. Буду с тобой честен. Считай, это моя благодарность за твой щедрый жест.

— Слушаю.

— Если та информация, что ты нам дал, окажется верной по итогам всех проверок… Возможно, тебя и Ронцова будут рады видеть в наших рядах. Особенно рады будут те, кто выступает за мирный исход конфликта. После борьбы с Темной Аспидой мы хотим сосредоточиться на отстаивании наших интересов в обществе и Сенате. И просвещенные дворяне, которые разделяют наши интересы, очень помогут.

Я кивнул.

— Но?

— Но. Всегда есть “но”, — мрачно продолжил куратор. — Даже если у тебя получится оказаться среди нас, не думай, что долго останешься с чистыми руками. А как только замараешь их, вернуться к прежней жизни не сможешь. На тебе будет висеть столько всего, что хватит на несколько пожизненных на каторге.

Я не выдержал и расхохотался.

— Это вы мне рассказываете? Боюсь, меня поздно просвещать. После той ночи…

— Я хочу сказать, что подобное повторится и не раз. Приходится защищаться от врагов, защищать тайны… Все это ведет к кровопролитию. Если ты к этому не готов, значит, на этом наш разговор закончится. Я даже не стану спрашивать у тебя имя — просто попрошу своего помощника поработать с твоей памятью.

Я огляделся по сторонам.

— Значит, с вами группа поддержки? То-то вы так легко остались со мной наедине.

Мустафин улыбнулся.

— У нас имеются способы и возможности обезвредить даже тебя, Михаил. У тебя роскошный потенциал, и родовая сила во многом универсальнее Благодати. Но и у этого дара есть слабые места.

А вот это было интересно. Что он имел в виду? Ладно, сейчас все равно речь не об этом.

— Я понимаю, что это кровавый путь. Мне это не нравится, но иначе никак, и я это осознаю. Если будет возможность избежать лишних жертв, я буду выбирать этот путь. И ни в чем подобном тому, что вы устроили на Смотре, я участвовать не стану.

Лицо Мустафина исказилось гримасой презрения.

— Это были не мы.

— Ой ли?

— Нас подставили. Это были не мы, клянусь.

— А на мою семью тоже не вы тогда напали? Там, на кладбище. Да и вообще неплохо так прорядили по списку.

— Той операцией руководил не я, — отрезал куратор. — И, если тебе интересно, я был против. Но некоторыми из нас движет не желание сделать мир немного справедливее, а жажда мщения. Месть ослепляет и превращает здравомыслящих людей в озлобленных радикалов.

Миленько. Значит, Орден Надежды и внутри не так сплочен, как может показаться. Что ж, известное явление — любая социально-политическая структура рано или поздно сталкивается с внутренними разногласиями. Выходит, мне нужно выяснить, кто из них еще более-менее вменяемый, а кто — отбитый на всю голову. И, судя по всему, Мустафин принадлежал к нормальным.

А вот информация о том, что тот ужас на Смотре устроила не Эльпида, была весьма интересной. И если это и правда была подстава, то на удивление искусная. Ох, дядюшка Корф, сколько новостей я приволоку тебе в котомке…

— Но вернемся к насущным проблемам, — Мустафил взглянул на часы и, поднявшись, навис над столом. — Есть несколько условий, выполнив которые ты сможешь стать частью Эльпиды.

— Внимаю.

— Первое — ты должен доказать, что тебе можно доверять. Твой щедрый жест я оценил. Имя?

— Павел Антиохович Зуров. Советник ректора по вопросам Вступительных испытаний, — ответил я. — Он писал записку и связывался с княжичами и Денисовым.

— Благодарю. Однако этого недостаточно. Тебе потребуется оказать нам еще одну услугу. Дело непростое. И если справишься так, что мы останемся удовлетворены, твоя кандидатура будет рассмотрена кругом. Если ее утвердят, то с тебя снимут кровавые оковы.

Я кивнул.

— План ясен. Что я должен сделать для того, чтобы меня начали воспринимать всерьез?

— Это тоже своего рода испытание, Михаил. И учти, отныне за тобой будут наблюдать так пристально, что попытка сообщить об этом разговоре пресечется моментально. Если попытаешься доложить ректору, тебя обработают мои помощники и отправят в тюрьму за несколько убийств — мы подсуетились и добыли подтверждения о случившемся той ночью. Или же мы просто отдадим тебя на растерзание князьям. Это тоже довольно легко устроить. Иными словами, не советую юлить.

— Сейчас-то зачем стращаете? — огрызнулся я.

— Для того, чтобы ты уяснил — этого разговора бы не случилось, не имей мы действенных методов на тебя повлиять.

Кругом одни шантажисты. Что Корф, что эти — те же яйца, но вид сбоку.

— Так что я должен делать?

Мустафин вытащил из внутреннего кармана фотокарточки, пролистал, выбрал и протянул мне одну.

— Ты должен избавиться от этого человека. То, что он знает и видел, представляет для нас угрозу.

Со снимка мне широко улыбался Константин Денисов.

Глава 19

— Да вы, мать вашу, издеваетесь?! — рявкнул я, вырвав фотографию из руки куратора. — Мало вам смертей за этот год? Сперва Смотр, потом княжичи…

Что-то обожгло меня между лопаток с такой силой, что я захлебнулся словами от резкой боли. Лицо Мустафина не дрогнуло — он лишь чуть прищурил глаза и с неподдельным интересом наблюдал за моими мучениями.

Казалось, в спину вонзили раскаленное копье. Боль пронзила позвоночник и мгновенно растекалась по нему во все концы тела, лишая меня возможности двигаться и дышать. Я скрючился, повалился на каменный стол и бессильно хватал ртом воздух. Но сколько ни глотал его, никак не мог насытить легкие. Спина горела, на грудь словно положили пудовую гирю. Сердце было готово сбежать отсюда, проломив ребра…

— Я ведь предупреждал, Михаил. Не нужно глупить и проявлять грубость, — Мустафин склонился надо мной и провел ладонью по спине. Боль тут же уменьшилась, и я наконец-то смог говорить.

— Я… Я… Хррр… Да не собирался я нападать!

— Орать тоже было необязательно.

Не знаю, что он сделал, но боль ушла так же внезапно, как и нагрянула. Я оперся ватными руками о камень, а затем, поймав равновесие, привалился лбом к заиндевевшей стене грота. Вот… вот так, так было хорошо… Ох ты ж черт…

— Что вы со мной сделали? — не отрывая головы от источника живительного холода, спросил я.

— Использовали несовершенство родовой магии.

— А конкретнее?

— Ну уж нет, Михаил, — усмехнулся куратор. — Всех карт я тебе не раскрою. Иначе мы с тобой перестанем быть друг другу полезными.

— Справедливо.

Я отлип от стены и поднял с вымощенного гранитными плитами пола фотокарточку Денисова — выронил, когда меня скрутило той жуткой болью.

— Итак, повторю свой вопрос более спокойно. Вы уверены, что смерть еще одного студента пойдет вам на пользу? — Спросил я и спрятал фотографию в нагрудный карман. — Чем больше народу погибнет в стенах Аудиториума, тем сильнее здесь закрутят гайки. Думаю, это не пойдет на пользу вашим интересам.

Мустафин тем временем создал еще один огонек “Жар-птицы” и отправил его к лежавшим на столе бумагам — тем, что я спас из огня. Все же решил последовать моему совету и уничтожить улики. Жаль, ни я, ни Денисов не успели их хотя бы пролистать. Огонь пожирал один лист за другим, фотографию за фотографией, и вскоре на столе осталась лишь горстка пепла да мешок с торчавшей из него книгой.