Повитель - Иванов Анатолий Степанович. Страница 78
Степан Алабугин втыкал лопату в землю и подходил к председателю.
— Ну? — произносил Григорий.
— Роем помаленьку, — каждый раз одно и то же отвечал Алабугин. — Да много ли втроем нароешь?
— Где я тебе больше людей возьму?
— Да хоть бы вместо этих баб мужиков прислал! Женское ли дело землю кидать?
— Ништо… У них жилы крепче…
Затем, когда котлован был почти готов, Степан спрашивал Бородина:
— Где же кирпич-то? Чего не везут?
— Привезти плевое дело. Достать его сперва надо.
— Я говорил — деревянные бы лучше стены сделать. Лес-то свой…
— Строить — так уж капитально. Чтоб столько лет помнили… нас, сколько простоит электростанция.
— Так давайте строить, доставай кирпич…
— А куда тебе торопиться? Трудодни же идут? Идут. Чего еще?
— Чего еще?! — взрывался Алабугин. — Да зачем их зря растрачивать! Щедрый колхозным добром бросаться…
— Ну, ты… — шевеля усами, произносил Бородин. — На выгодную работу поставил тебя, а ты… Все к Ракитину гнешься, к Туманову.
— Э-э, брось, Григорий Петрович, надоело уж, — махала рукой обычно робкая и стеснительная жена Степана.
Григорий замечал, что не только Алабугиной надоели его разговоры о Туманове и Ракитине, которые стараются якобы убрать его, Бородина, с председательского поста. Недаром Федот Артюхин заявил как-то при всех:
— Что-то незаметно этого… То есть, ничего они не стараются, ведут себя по-обыкновенному. Зря ты, Григорий Петрович, на них… — Потом обернулся к народу: — А, товарищи мужики?
Рыболовецкая бригада готовилась к отплытию. С крайней лодки Евдокия Веселова заметила негромко:
— Вот и зря, что не стараются…
Григорий ничего не ответил Артюхину и Евдокии, но уже тогда подумал: «Евдокии глотку не заткнешь, а другим надо попробовать…»
Зимой на отчетном собрании Григорий заявил:
— Помните, говорил я вам однажды, что дал бы на трудодни побольше, да государству хлеб нужен, разрушенное немцами хозяйство надо восстанавливать… И сейчас, конечно, восстанавливаем, но уже полегче нам… Нынче хоть и получили на трудодни крохи, но все же таки побольше, чем в прошлом году. Даю слово, что из года в год колхозники на трудодни будут получать все больше и больше. Потому к лучшей жизни идем. Я, как председатель, настойчиво заботу буду о людях проявлять. А мое слово, вы знаете, крепкое. Насчет электростанции…
— Забота — это хорошо, спасибо за заботу! — крикнул с места неугомонный Федот Артюхин. — А вот почто колхозников за людей не считаешь? Смотришь на нас, как на холопов? Идешь по улице и… того… отворачиваешься от людей…
Григорий поморщился и продолжал, оставляя слова Федота без ответа:
— …насчет электростанции вон обещал — и строим. В будущем году закончим, за клуб примемся. Надо нам хороший клуб, товарищи, позарез…
После собрания Григорий окликнул Артюхина:
— Пойдем-ка вместе, Федот.
Но почти всю дорогу Григорий молчал. Федот семенил следом за председателем, хлопая в темноте дырявыми рукавицами по задубевшему от мороза полушубку.
— Холодно ить, дьявол, — сказал наконец Артюхин. — А ты куда же тащишь меня по морозу. Дом то мой позади остался!..
Григорий остановился и обернулся к Федоту:
— Ты вот что… Чего на собрании язык распустил? Кто просил тебя?
— Так ведь критика-самокритика, Григорий Петрович… Я к тому, чтобы как лучше…
— Смотри, Федот… — угрюмо проговорил Бородин, втянув голову в воротник волчьей шубы. — Народишко забыл, что ты Колчаку служил, у Гордея Зеркалова против Советской власти в отряде воевал. А я помню… Веселова нет, прикрывать тебя некому теперь…
И пошел дальше, оставив опешившего Артюхина на морозе.
С тех пор Артюхин надолго прикусил язык, на собраниях сидел молча, выбирая место где-нибудь подальше, в темном уголке.
На следующий год электростанцию не достроили, но на трудодни в самом деле получили почти по килограмму хлеба, по нескольку рублей деньгами.
В Локтях долгие годы овес сеяли по овсу, пшеницу по пшенице. Поля так и назывались: ржанище, овсянище… Истощенная земля, не знавшая к тому же всю войну удобрений, дохода почти не давала, урожаи собирали низкие.
То же самое было с животноводством. Приехав из армии и на другой же день заглянув в скотные дворы, Тихон ужаснулся: везде грязь, коровники почти рассыпались, догнивали.
Приняв молочнотоварную ферму, Ракитин навел понемногу кое-какой порядок в животноводстве, некоторые скотные дворы отремонтировал с помощью доярок и телятниц. Сам целыми днями тесал бревна, конопатил стены, стеклил окна. Теперь животноводство, если не давало доходов, то не приносило и убытка.
А колхозникам, получившим по килограмму хлеба на трудодень, вдруг показалось, что Бородин поставил наконец хозяйство на ноги. Многие, получая деньги и хлеб, благодарили Григория. Он на это ничего не отвечал, только усмехался как-то странно в усы и думал: «Хватайте, хватайте…» И вспоминал почему-то далекие-далекие слова Зеркалова: «Надо, Григорий, подрубить сук, на котором они все сидят…»
Частенько наезжали в Локти уполномоченные из района. Разные это были люди. Иной приедет, возьмет какие-нибудь сведения — и тотчас обратно. Другой для вида сходит в коровник, в телятник, на конюшню, а если летом — выедет вместе с председателем на поля. Осмотрев посевы, скажет: «Ничего пшеница», или: «Да, всюду неважный нынче урожай. Засуха». И тоже отбудет в район, будто за тем и появлялся, чтобы сообщить председателю о засухе. Уполномоченных этого сорта Бородин определял на квартиры к Бутылкину, Тушкову или Амонжолову, много с ними не разговаривал.
Но приезжали и такие, которые как-то пытались разобраться в хозяйстве. Бородин научился отличать таких с первого взгляда, с первого слова, на квартиру ставил только к себе. Со всеми замечаниями и советами соглашался безоговорочно: да, плохо, недосмотрели, упустили, исправим… И сам вел показывать хозяйство: вот коровник ремонтируем, вот рыболовецкую бригаду создали, вот электростанцию строим, клуб заложили…
Однажды Григорий повел очередного уполномоченного на берег, где колхозники выгружали улов.
— Вот организовал я бригаду рыболовецкую несколько лет назад, — охотно рассказывал Григорий. — В районе хвалили эту инициативу… Рыбу в потребкооперацию сдаем, своих людей, занятых в поле, кормим, в станционном поселке продаем…
— Спекулируем, скажи, — заметила Евдокия Веселова, таскавшая корзины с мелкой рыбешкой…
— Ты!.. Опять встреёшь куда не надо! — прикрикнул на нее Григорий. И обернулся к уполномоченному: — Ну что за бабенка настырная! Все не по ней, все, что ни делаем, плохо ей кажется… Несколько тут у нас недовольных: Ракитин есть такой, кузнец Туманов…
— Да чему же быть довольным? — подступила Евдокия к Григорию. — Бригаду рыболовецкую организовал, верно. А что ловим? Мальков. Вот посмотрите… — Веселова подвела уполномоченного к карбузам, на дне которых блестела рыбья мелочь.
— Да, да… — сказал уполномоченный.
— Что «да»? Рыбу губим, вот что. Крупноячеистые, большие сети надо. Сколько раз говорила председателю об этом. Негде купить? Да за одну зиму сколь сами навязали бы, если бы ниток достал где. А карбузы? Того и гляди, перевернешься в воду. Мы все у бережков ловим, опасаемся на простор выходить. Новые надо строить лодки, с моторами. Уж давно пора понять бы вам в районе, что такая наша рыболовная бригада не дает колхозу прибыли. Кабы не спекулировали чебаками в станционном поселке, давно прогорели бы с такой затеей…
— Ты насчет спекуляции брось! — прервал ее Григорий. — Себе, что ли, деньги я в карман кладу?
— Да рука не дрогнет при удобном случае… — отрезала Евдокия.
— Вот, вот, видите… — обернулся Бородин к уполномоченному… — Что, как не клевета? Тут о людях заботишься, все силы ложишь…
— Ты-то заботишься?! — насмешливо бросила ему в лицо Евдокия.
Бородин поспешно увел прочь уполномоченного.
— Вот так и живем… Споры да крики. Недовольных много. Потому и тяжело, — говорил Григорий, смотря себе под ноги.