Право на одиночество (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 8

Мне показалось, что в моей голове что-то тикает, перекатывается, щёлкает – я лихорадочно пыталась придумать, как выпутаться из этой ситуации.

– Чувствую. Ну же, отпусти меня, Антон.

Но он меня, кажется, не слышал.

– Я же говорил, что ты очень сексуальна и становишься ещё более соблазнительной потому, что ты этого совершенно не осознаёшь…

– Антон, отпусти!

Меня уже очень давно ничего не пугало, но в тот момент я почти испугалась. Антон смотрел на меня, как в ночь после смерти моих родителей, странным безумно-страстным взглядом. И эта жутковатая ухмылка…

– Зачем? – спросил он, начиная наклонять свою голову к моей.

И тут я вспомнила, что в руках у меня по-прежнему прекрасный толстый книжный том. «Словом можно ранить, словарём – убить», – мелькнула мимолётная мысль. Я размахнулась и обрушила книжку на лоб Антона.

Слава богу, это был не словарь, и обошлось без трупов. Но я добилась своего: Антон разжал руки, и я смогла убежать прочь, в свою комнату.

Несколько минут в квартире была совершенная тишина. Я сидела на постели, боясь пошевелиться, прислушиваясь к тому, что творится в большой комнате. Там тоже было тихо.

У меня на двери нет никаких замков, но тем не менее через пять минут Антон в неё постучался, а не просто открыл. А я боялась, что в таком состоянии он проигнорирует такую мелочь, как стук в дверь, перед тем, как войти.

– Наташ… ты не спишь? – услышала я его тихий голос. – Я… могу войти?

– Если ты не будешь доказывать мне мою сексуальность, то можешь.

Он медленно зашёл в комнату. Вспомнив, что я по-прежнему в прекрасной полупрозрачной рубашке, накрылась одеялом. Вид у Антона был очень виноватый.

– Прости меня, а? Я, наверное, тебя напугал… Меня просто очень бесит, когда ты с таким пренебрежением говоришь о своей внешности. Ты очень красивая, правда.

– Угу, – буркнула я, натягивая одеяло до шеи. – Я поняла. Ты мне объяснил… наглядно.

Друг рассмеялся. Ну наконец-то передо мной прежний Антон.

– Извини, пожалуйста. Но ты не забывай, что я всего лишь мужчина, а ты очень… красивая. Не расхаживай передо мной в таком нижнем белье, там же всё просвечивает и… – он сглотнул.

– Ладно, ладно! Прости и ты, я дурочка. Мне просто показалось, что тебя нет в комнате, вот я и вошла.

– Меня и не было, я под стол залез, пульт уронил. А когда встал и увидел тебя…

– Вот не надо о том, что потом с тобой было, а? – я опять начала натягивать одеяло.

– Слушай, ну я же не насильник какой-нибудь, – он рассмеялся. – Не трону я тебя, пожалуйста, не бойся.

– Ну хорошо.

Наверное, я сумасшедшая, но мне вдруг стало любопытно, что Антон будет делать. И я откинула одеяло и встала прямо перед ним.

Прерывистый вздох – и в глазах Антона снова появилось то дьявольское выражение. Он опустил глаза, разглядывая меня с ног до головы. Я почти физически ощущала его взгляд на каждом миллиметре своего тела.

– Ну что, не тронешь? – я усмехнулась.

Антон со стоном закрыл глаза.

– Да ты просто пчёлка-искусительница! Но не волнуйся, я пока ещё способен себя контролировать… Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – рассмеялась я, глядя, как Антон, по-прежнему с закрытыми глазами, пытается найти выход из моей комнаты.

Через некоторое время я легла спать и, прислушиваясь к звукам работавшего в соседней комнате телевизора, анализировала произошедшее.

Так и не придя к окончательному выводу, я уснула.

Утром, когда я убегала на работу, Антон ещё спал. Друг собирался встретиться с какими-то друзьями и прийти домой практически одновременно со мной.

Я оставила ему записку на кухне:

«Дорогой повстанец! (Намёк тебе на вчерашнее. Когда-то ты утверждал, что я не умею быть пошлой. Это ли не пошлость?)

Хлеб в хлебнице, колбаса и сыр в холодильнике. Если хочешь, возьми с собой что-нибудь пожевать. Только не ешь мясо из зелёного контейнера – оно для Алисы.

Вернусь в семь.

Твоя пчёлка».

Я всегда прихожу на работу первой. Мне нравится идти по пустым коридорам, где каждый шаг отдаётся от стен и потолка, мне нравится открывать нашу со Светочкой душную комнату и кабинет Михаила Юрьевича. Хотя теперь это уже кабинет Максима Петровича.

Каждое утро у меня ритуал – я сажусь перед окном и замазываю свой возраст. В обычной жизни я не крашусь, но здесь… Когда я только начала работать в «Радуге», то не раз слышала от других людей, что слишком молода для этой должности. И поэтому я начала краситься. Косметика ведь не только исправляет недостатки и подчёркивает достоинства, она ещё и прибавляет возраста.

Чуть коснуться тенями век, затем тушью – ресниц… Припудрить щёки… И последний штрих – помада. Только я занесла тюбик над своими губами, как открылась дверь и вошёл Громов.

Он явно удивился, узрев меня на месте за полчаса до начала рабочего дня.

– Наталья Владимировна, доброе утро, – Максим Петрович улыбнулся. – Никак не ожидал, что здесь уже кто-то есть. Обычно я всегда прихожу первым.

– Доброе утро. Это в «Ямбе» вы первым приходили, а здесь будете приходить вторым, – улыбнулась ему я, откладывая помаду. Красить губы при постороннем человеке я не умею.

– Настоящий джентльмен всегда пропускает женщину вперёд, – сказал Громов и прошёл к себе в кабинет.

Почему-то от этих слов мне стало очень хорошо. И даже немного смешно.

Через пару минут на моём телефоне замигала громкая связь.

– Наталья Владимировна, зайдите ко мне, если вас не затруднит.

Только заглянув в кабинет к Громову, я поняла, что теперь всё – здесь не осталось ни следа Михаила Юрьевича. Стол был передвинут ближе к окну, папки в шкафу переставлены, новый принтер в углу и монитор на столе… Вместо обычной кучи бумаг перед нынешним главным редактором лежала лишь тоненькая папочка. И ещё краем глаза я увидела две фотографии в рамочках – кто на них изображён, разглядеть я не могла.

Максим Петрович сидел за своим столом и приветливо мне улыбался.

– Садитесь, Наталья Владимировна, – кивнул он на один из двух стульев, стоявших перед его столом.

Я села. Теперь я могла рассмотреть фотографии. На одной был сам Максим Петрович, только более молодой, он держал на руках девочку лет пяти. Вторая девочка, лет десяти, стояла рядом и держалась за его руку. Все трое радостно смеялись. На другой фотографии были те же девочки, только немного постарше, обе с букетиками – снимок был сделан явно 1 сентября.

Максим Петрович заметил, что я смотрю на фотографии, и сказал:

– Это мои дочки. Старшей сейчас шестнадцать, а младшей одиннадцать.

– Младшая очень на вас похожа. Просто одно лицо.

– Спасибо, – судя по его гордой и радостной улыбке, наш новый главный редактор очень любил своих дочерей.

Но вот странность. Целых две фотографии, и ни на одной не было жены Громова. Может, он разведён? Или она умерла?

Это удивительно, но мне стало даже немного любопытно, женат он или нет, и если женат, то почему не поставил фотографию жены вместе с фотографиями дочерей?

– Наталья Владимировна, я бы хотел… я хотел спросить насчёт той неприятной ситуации в пятницу… Я надеюсь, вы на меня не в обиде? Поверьте, я очень сожалею о своих поспешных выводах.

Так, о чём это он?

– Максим Петрович, извините, но я сейчас не очень понимаю, о чём вы говорите. В выходные произошло столько событий… Вы за что извиняетесь?

И только он открыл рот, чтобы ответить, я вдруг вспомнила. И, хлопнув себя по лбу, сказала:

– Ах, да! Максим Петрович, вообще забудьте об этой дурацкой ситуации, видите, я сама уже успела забыть. Ничего страшного.

Он радостно улыбнулся и кивнул.

– Очень хорошо. Ну, тогда перейдём к нашим делам… В первую очередь я хотел бы сказать, что Михаил Юрьевич оставил вам просто великолепные рекомендации. С такими рекомендациями вам бы на должность повыше претендовать. «Острый ум, проницательность и деликатность, умение общаться с коллективом, эрудированность и компетентность…»