Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович. Страница 37
И вот все-таки Зорька пала.
Фрол, будто никому не веря, скинул рукавицы, нагнулся и пощупал коровьи ноздри. Они были скользкими, уже заледеневшими.
– Отвезти на скотомогильник, – распорядился колхозный зоотехник.
Курганов медленно выпрямился и так же медленно отошел в сторону.
– Захар Захарыч, ну как же это, а? – пискнула где-то сбоку Ирина Шатрова. – Ведь у нее двое телят.
– Ты береги их, этих телят, – негромко проговорил Захар Большаков, засовывая руки в карманы полушубка.
Проговорил так, словно речь шла о детях.
– Давайте, что ль, подводу, – снова сказал зоотехник.
– Надо вытащить из пригона, отсюда не выедешь. Ну-ка, мужики! – проговорил Егор Кузьмин.
Несколько человек сгрудились вокруг павшей коровы, ухватили ее за ноги, за рога, за хвост и поволокли к воротам.
Тащили, рывками, с криком: «Раз-два!» Тяжелая коровья туша медленно ползла вдоль изгороди, оставляя на занавоженном снегу пригона клочья рыжей шерсти.
– Стой! – крикнул Фрол. – Кому говорю – стой!
И, тяжело дыша, подошел к колхозникам.
– Ты чего, Фрол Петрович?
– Ничего, – буркнул Фрол, засовывая рукавицы за пояс полушубка.
Потом Курганов обошел вокруг коровьей туши, стал к ней спиной, присел на корточки.
– А ну-ка навали… Чего, как девки, переглядываетесь?! Навали, говорю, на загорбок.
– Ей-ей ли?!
– Я тоже говорю – сомневаюсь…
– Надломишься, Петрович!
– Да валите же, дьяволы! – раздраженно крикнул Фрол. – Долго мне еще на карачках сидеть? – Голос его задрожал от нетерпения.
Колхозники еще помедлили несколько секунд в нерешительности. Затем Илюшка Юргин с ожесточением потер заскорузлые ладони, будто садился за полную миску дымящихся пельменей:
– Завалим, раз просит человек. Уважим просьбу. Налетай, мужики!
И тотчас люди снова обступили тушу, перевернули ее через хребет. Коровьи ноги упали на плечи Фролу.
– Подмогните… малость, – выдавил он из себя, хватая уже не гнущиеся, как жерди, коровьи ноги. – Еще… Еще, пока не встану…
Фрол начал потихоньку разгибаться. Колхозники подпирали снизу коровью тушу плечами.
– Еще поддержите, – попросил Фрол шепотом. – Крепче… – И, подогнув ноги, неуловимым движением подался назад. Туша, мягко качнувшись, плотно легла теперь на широкие кургановские плечи. – Отходи… Отходи, говорю!
Но, когда люди отошли, колени Фрола начали медленно и мягко подгибаться.
– Дядя Фрол!.. Дядя Фрол!! – воскликнула Иринка Шатрова, и голос ее прервался.
– Господи, угробится мужик-то! – испуганно прокричала Наталья Лукина. – Бросай, Фрол! Бросай!!
– Тихо вы!! – перекрыл всех Егор Кузьмин.
И действительно, стало тихо. Но все равно только один Фрол слышал, как хрустнуло что-то у него в самой середине спины и вдоль позвоночника резанула горячая, обжигающая струя.
«Все! Упаду… Падаю…» – трижды ударило ему в распухшую голову и отдалось нескончаемым гулом.
Потом гудело в голове, больно покалывало в ушах, нестерпимо жгло в позвоночнике. И по-прежнему давила на плечи страшная тяжесть. Но Фрол уже знал, что выдержал, что не упал. Он вдруг сам с удивлением обнаружил, что идет. Идет, покачиваясь, на подгибающихся ногах, но все же идет. И что дойдет до розвальней, стоящих за воротами пригона. Вот только положить коровью тушу в сани у него уже не хватит сил. «Догадались бы помочь, что ли…» Колхозники догадались.
– Остался еще пороху тебя, оказывается, Фрол Петрович, – сказал агроном Корнеев, когда корова лежала в розвальнях.
Голос агронома еле-еле дошел до Фрола. Курганов не ответил, посмотрел через его плечо на светящиеся в темноте огни деревни. Они покачивались из стороны в сторону до тех пор, пока Фрол не прислонился к изгородине. Но теперь зато огни закрутились, как колеса, все сильнее и сильнее. Колеса были красные, синие, зеленые, черные…
– Погоди, Борис Дементьич, дай ему отойти… Вишь, зашелся, – услышал Фрол голос Морозова.
– Ничего, отдышится, – успокоил всех Егор Кузьмин.
– Он раньше-то жеребцов таскал за милую душу, – начал объяснять Овчинников. – И для-ради чего? Удаль все перед девками показывал. Подлезет коню меж ног, да и… Тот брыкается только, как ягненок. А он прет.
– А чего вы зубы скалите? – заругалась вдруг Наталья. – Шутка ли в самом деле – такую тяжесть…
– Дык я и говорю – он прет, а девки визжат…
– Да когда это было-то!
И снова все смолкло.
А разноцветные колеса все крутились, правда, уже медленнее, перекрашиваясь по одному в бледновато-желтые. И скоро все превратились в обычные деревенские электрические огни, утонувшие в голубом вечернем тумане.
«Когда это было-то? – грустно переспросил сам у себя Фрол Курганов. И сам же себе ответил: – Давно. Очень давно. А было. Было!»
– И все же, Фрол, надорваться ведь дважды два… – мягко промолвил председатель.
Но Фрол перебил его угрюмо:
– Тебя бы волоком по мерзлым глызам, чтоб мясо до костей сошло! – Нагнулся и стал надевать лыжи.
Захар Большаков двинул седой бровью. Красное и жесткое на морозе его лицо сразу посерело.
– Меня таскали. Не мертвого, а живого…
Фрол Курганов медленно, с трудом выпрямился. Спину разламывало, и он невольно потер ее рукой через полушубок.
Председатель, не вынимая рук из карманов, уже уходил вниз, в деревню.
Фрол, ни на кого больше не глядя, поднял с земли подстреленную в тайге лисицу, ударил ею, как палкой, об изгородь, чтобы стряхнуть налипший снег. Встал на лыжи и тоже зашагал к своему дому. Шагал на согнутых ногах, словно все еще нес коровью тушу. По-прежнему больно ныла спина. И в третий раз подумал сегодня о себе Курганов: «Не тот стал ты, Фрол. Не тот. Был порох, до сгорел. А нового никто не подсыплет».
Глава 9
«Тебя бы волоком по мерзлым глызам, чтоб мясо до костей сошло», – вспомнил Захар слова Фрола Курганова, едва открыл глаза.
Захар откинул одеяло, спустил на пол босые ноги. За ночь изба выстыла, пол был как ледяной.
Рассвет еще не пробился в комнату, по мерзлым черным окнам только-только поползла густая синь. Захар нащупал электрический выключатель. Синь со стекол стразу исчезла, отпрянула за занавески, притаилась где-то там, в глубине складок.
Мишка еще сладко похрапывал. Его голые ноги высовывались сквозь прутья железной кровати.
«Вот и кровать мала стала Мишке, – с тихой радостью подумал Захар, ежась от холода. – А давно ли сын не мог даже влезть на нее… Надо купить новую, вчера, кажется, привезли в магазин хорошие кровати, с никелированными спинками, с панцирными сетками».
Мишка заворочался, зачмокал губами, пробормотал, натягивая одеяло на голову:
– Ага, ты уже встал… Я тоже сейчас, батя… Я сейчас…
Но стряхнуть обволакивающий его сон так и не мог.
Захар потушил свет и вышел в кухню. Ольга Харитоновна копошилась уж с завтраком – резала мясо, чистила картошку.
– Ну, чего поднялся ни свет ни заря? Убежит она от вас, что ли, ваша проклятущая работа… – заворчала старуха.
Захар ничего не ответил.
Харитоновна ворчала так каждое утро, и он давно к этому привык.
Весело топилась огромная, одна на все три комнаты, печь. Огонь жадно лизал березовые поленья. Они трещали, щелкали недовольно, капали чистыми слезами на горячий кирпич пода.
– Ну вот, сейчас завтрак сварится, – сказала Ольга Харитоновна, задвигая чугуны в печь. – А я прилягу пока, закрутилась чегой-то…
– Да, да, отдыхай, Харитоновна. Я погляжу тут, – откликнулся Захар от умывальника.
Старушка ушла в свою комнату. Захар закурил, выключил электричество, сел на табурет и стал смотреть на огонь.
«Тебя бы волоком по мерзлым глызам…»
Плясали огненные блики на лице Захара, на стене, розовато окрашивали пышную, нездешних мест растительность на мерзлых стеклах окна.
Многое вспоминается в темноте у горящей печки. Огненные блики словно освещают то, что не только давным-давно прожито, но и забыто.