Тайная дипломатия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 17

– Вырос в семье староверов, – сообщил я байку обычно устраивавшую моих собеседников.

– Странно, – хмыкнул граф, закуривая папиросу. – Я знавал истинноверующих иереев крестившихся двумя перстами, но при этом набирающихся до положения риз, да еще просивших закурить.

– Так и я, Андрей Анатольевич, на армейской службе встречал мусульман, уплетавших сало за милую душу и пивших вино, – усмехнулся я, не уточняя, на какой-такой службе и в каком времени это было.

– Вы были на армейской службе? – поинтересовался граф, а потом решил уточнить. – На Великой войне, или…?

– И там, и тут, – осторожно ответил я. – На Великой – у нас ее чаще называют Мировой, недолго, а на гражданской чуть подольше.

Я ожидал, что Комаровский начнет допытываться о моих чинах-званиях, но тот, затушив папиросу в фарфоровой пепельнице, спросил:

– Олег… или все-таки Владимир? Наташа называет вас то так, то этак, я уже и сам запутался, как мне вас называть?

– А как вам удобнее. Скажу только, что здесь я Олег. Можно даже без отчества.

– Хорошо, – покладисто кивнул граф. – Олег, у меня к вам странная просьба. Как я понимаю, вы с Наташей собираетесь пожениться? Прошение руки и сердца – пустая формальность, тем более, касательно нашей вздорной доченьки, выскочившей замуж не поставив нас с супругой в известность. И развелась так же скоропалительно… – Граф Комаровский закашлялся, как мне показалось, нарочито, чтобы не продолжать неприятную тему. Но справившись с кашлем, спросил. – Олег, как бы вы отнеслись к тому, если бы я предложил вам взять фамилию моей дочери и стать графом Комаровским? Юридически это допустимо, никому не возбраняется брать фамилию жены.

[1] В ту пору Председатель совета министров и министр иностранных дел Франции

Глава восьмая. Большевик во дворянстве

Несколько секунд я пребывал в полном недоумении. Затем спросил:

– Андрей Анатольевич, а зачем вам это нужно?

У меня на языке вертелось иное слово, более емкое, но в присутствии цельного графа я его постеснялся произнести.

– Возможно, вы расцените это как глупость, – начал граф Комаровский. – Поверьте, я никогда не страдал ни снобизмом, ни гонором, хотя, если верить семейным хроникам, мой род вышел из Польши. Если хотите, назовите это моим пунктиком. Наталья – последняя в моем роду, но она женщина, значит, получить титул после моей смерти не может и, если бог даст вам ребенка, он станет носить вашу фамилию, и род графов Комаровских угаснет.

– А разве Комаровских больше не осталось?

– Увы… Последний представитель нашего рода – троюродный брат Натальи, известный поэт, кстати, умер в четырнадцатом году. В прежние времена можно было бы обратиться к императору, чтобы тот разрешил соединить фамилию Комаровских с фамилией мужа, дать ему титул, но моя дочка…

Да, дочка без разрешения папы выскочила замуж, стала большевичкой, какие уж тут прошения к императору. А прецеденты, как помнится, бывали. Да что там, один из убийц Распутина, Феликс Феликсович граф Сумароков-Эльстон вошел в историю под фамилией своей жены – Юсупов. Да и его батюшка, незаконнорожденный Эльстон, стал Сумароковым благодаря тестю.

– Олег, императора в России нет, но мы во Франции, и здесь не возбраняется будущему мужу взять фамилию супруги. У меня неплохие отношения с префектом округа, все хлопоты и расходы я возьму на себя, можно зарегистрировать брак, а свой титул я могу передать простой записью у нотариуса. Комаровским вы будете только здесь, а в России по-прежнему станете носить собственную фамилию, а о вашем, скажем так, титуле, никому кроме меня не станет известно.

М-да, ребята, пионэр – это звучит гордо. А уж граф Аксенов-Комаровский куда гордее… Хоть стой, хоть падай. Помнится, в девяностые годы многие отыскивали у себя капельки «благородной» крови, а уж если ты был счастливым обладателем фамилии Гагарин или Голицын, то уже мог делать значительное лицо, топырить пальцы и говорить – я, мол, из князьев, не задумываясь, что на самом-то деле являлся потомком крепостных крестьян, коим после реформы 1861 года давали фамилии бывшего хозяина.

В принципе, мне не жалко. Граф, так граф. Конечно, в тайне это остаться не может, пусть отец Наташи не обманывает себя. Мои коллеги рано или поздно узнают, а ежели что, то мне «графство» припомнят. Впрочем, если за меня возьмутся всерьез, то при желании можно пришить даже измену Скородумова. Например, если поставить вопрос: не насколько быстро Аксенов вычислил предателя, а почему не предотвратил факт передачи секретных материалов нашему вероятному противнику? Или «а сколько денег было в конверте»? Одиннадцать тысяч? А кто докажет, что там лежало не двадцать или не тридцать? Любое действие можно истолковать по-разному, сам знаю. Так что, поводом больше, поводом меньше, какая разница? Но вот так прямо и сразу я дать ответа не мог. И не только из страха за себя и собственную карьеру, а из опасения за Комаровского. Не повредит ли ему, если во Франции откроется тайна его зятя? Хотя в биографии той Наташи нет ни слова о репрессиях.

– Андрей Анатольевич, вначале мне нужно посоветоваться с Наташей, – твердо сказал я.

– Как скажете, – погрустнел старый граф. – Но я не сомневаюсь, какой совет вам даст моя дочь. Законы старого мира для вас ничто… А если уж совсем честно, то и для меня тоже. То, что старый мир будет разрушен, стало ясно после вступления России в Антанту. Я сознавал, что дело идет к войне, и категорически выступал против, но мое мнение мало кого интересовало. Мой перевод в Париж, по сути, почетная отставка, а за год до войны – уже окончательная, с сохранением мундира и пенсии. Хм… Кто бы мне теперь выплачивал эту пенсию? Советская Россия?

– Вы были против войны? – удивился я, пропуская мимо ушей вопрос о пенсии. Судя по квартире и картинам, мой будущий тесть и так неплохо устроился.

– Любой здравомыслящий человек понимал, что Россия проиграет эту войну при любом раскладе. Даже если бы империя осталась существовать и в составе Антанты победила, вопрос с проливами все равно бы не решился. Обещаниям англичан и французов верит нельзя, Европе не нужна сильная Россия, это очевидно. А пресловутый Восточный вопрос? Да кому он нужен, по большому-то счету? Россия считала себя в праве вершить судьбы балканских народов, влезать в тамошние передряги, посылать своих сыновей на смерть. Зачем? Мне казалось, что вначале следует навести порядок у себя, а уже потом лезть в чужие края. Но самое страшное случилось бы, если бы Россия получила проливы. – Я вытаращился в немом изумлении, со школьной скамьи помня, как жаждала моя страна решить Восточный вопрос. – Если называть вещи своими именами, свободный проход через Босфор и Дарданеллы нам необходим из-за нашей бедности. Мы продаем зерно, это замечательно, но нельзя, чтобы благополучие государства основывалось только на продаже сырья. Допустим, мы получили контроль над проливами, а что дальше? А дальше, Россия так и осталась бы аграрной державой, потому что государство потеряло бы стимул развивать промышленность.

В словах Комаровского есть зерно истины, но я не стал ни спорить, ни соглашаться. Кто знает, как бы оно повернулось, получили мы проливы? Сам я не знаю, а фантазировать можно до бесконечности. На сегодняшний день имеется факт, что проливы не наши, а гадать… Нам еще на первом курсе истфака говорили, что история не имеет сослагательного наклонения.

Я бы с удовольствием послушал рассуждения дипломата Российской империи о природе и характере Первой мировой войны, авось, узнал бы какой-нибудь секрет русской дипломатии, но явилась горничная, и мы пошли ужинать.

За стол меня усадили рядом с Наташей. Кажется, она уже проплакалась, хотя глаза оставались красноватыми. Я отчего-то начал волноваться, потому тихонько шепнул ей на ушко: «Когда руку просить?», она одними губами ответила: «Когда скажу», и я успокоился и мог теперь внимательно следить: какие вилки берет Наталья, чтобы не перепутать. Этак возьмешь вместо вилки ложку, а тебе дочку замуж не отдадут.