Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович. Страница 115

— Откуда всё это? Где взяли?

— У Рашидова ж все горы набиты родичами та знакомыми, как подсолнухи семечками, — сказал ответственный секретарь, усатый украинец с хитрыми глазами. — И он иногда у нас, как бы сказать… обеспечивается.

— Как это понять? Каким образом?

— Ну-у… присылают они, так сказать.

— Свежее мясо и вино в бурдюках по почте? Или на ишаке привозят?

Ответственный секретарь отвёл в сторону свои хитрющие глаза, а Полипов строго сказал:

— Прекратить! Чтоб я не видел больше этого безобразия. Здесь воинское соединение, а рядом граница. Время военное!

— Будет сполнено, — сказал украинец.

Однако «сполнено» ничего не было. Рашидов частенько с ведома, как потом выяснилось, то одного, то другого младшего политрука отлучался в «увольнительную», ходил в горы, приносил оттуда всякую снедь, вино, фрукты.

— Я, кажется, приказывал прекратить! — несколько раз пытался будто пресечь подобные дела Полипов. И каждый раз хитрющий секретарь отвечал ему своим «будет сполнено», понимая, что редактор говорит это по обязанности, на всякий случай. К вину он, правда, был равнодушен, но плов, шашлыки и фрукты употреблял с большим удовольствием.

Где-то шла тяжёлая, кровопролитная война, а здесь было тихо и спокойно, сразу же за Термезом, за мутной и могучей Амударьей, простирался мирный Афганистан, который никогда не доставлял никаких хлопот пограничникам. И тревоги, по которым частенько поднимали части и подразделения горнострелковой дивизии, были чисто учебными.

За несколько месяцев такой жизни Полипов, что называется, капитально отдохнул, почернел под южным солнцем. Он и раньше был полным, а теперь, к своему беспокойству, почувствовал, что тяжелеет ещё больше, живот и плечи заплывают жирком.

— С шашлыками вашими! — бурчал он всё чаще, обтирая платком мокрые, лоснящиеся щёки, стал подолгу заниматься утрами физкультурой.

— Це не поможет, — шевелил усами секретарь. — Туточки хорошая баба требовается. Да где взять…

— Разговорчики! — прикрикивал Полипов. — «Требовается»…

Да, Полина не давала ему зарасти жирком, думал он всё чаще. Чего-чего, а тут она была на высоте. Как она там? С женой Антона Елизаветой Никандровной вместе работает теперь… С чего это жена Антона пошла работать? Жить, что ли, после смерти Антона не на что? И здоровье ведь ни к чёрту у неё.

Когда Полина сообщила о гибели Антона Савельева, какое-то странное чувство охватило Петра Петровича. Появление Антона с семьёй в Шантаре его обеспокоило и напугало даже. Старое, которое он хотел или желал бы забыть, и без того напоминало о себе каждодневным присутствием рядом Полины, тем, что где-то жив ещё Лахновский, иногда присылающий ей какие-то письма. А теперь вот ещё и сам Антон объявился, и Лиза… И потому известие, что Антона больше нет на свете, его не то чтобы обрадовало — просто какая-то тяжесть, незримо лежавшая на плечах, сразу свалилась. Он испытывал и жалость к Антону, к Лизе, и одновременно приятное облегчение. Но то обстоятельство, что Лиза стала работать в библиотеке вместе с Полиной, что они будут видеться каждый день наедине, вдруг его опять насторожило, обеспокоило. «Хотя в общем что здесь особенно опасного? — размышлял он. — И всё-таки… и всё-таки лучше бы им не бывать вместе. А ещё лучше… Здоровье-то у неё…»

Но на этом месте своих размышлений Пётр Петрович обычно морщился, чувствовал раздражение, усилием воли заставлял себя думать о другом. Нет, смерти жене Антона он сознательно не желал. Но где-то в глубинах его существа, помимо разума и желания, всё-таки само собой жило, затаившись, неприятное ожидание этого. И, ощущая такое, он усмехался про себя мрачно и желчно: «Чувство самосохранения, как у животного…» И нередко при этом раздумывал: да люди — животные… Нет-нет, пусть Лиза живёт. Что она? Лахновский вот бы окочурился! Живучий, как хорёк, сволочь. Как всё было бы славно и нормально, не попадись когда-то на его пути этот страшный человек. Совсем, совсем по-другому бы сложилась его, Петра Петровича Полипова, жизнь — жизнь преуспевающего большевика с дореволюционным партийным стажем. Хорошие, большие должности, материальное благополучие… Именно страх перед возможным разоблачением прошлого заставлял его в общем-то жить в тени, не особенно выпячиваться. А тут ещё объявилась в его жизни Полина, дочь Свиридова, бывшего следователя белочешской контрразведки, в лапы которого бросил его Лахновский. Тут уж совсем не разгуляешься. И он, Полипов, из этого чувства самосохранения делал, видимо, такие поступки, которые и были причиной того, что он в скором времени вынужден был не по своей воле покинуть Новосибирск, оказался в Шантаре, в глубинном районе Сибири, на должности секретаря райкома партии, потом скатился ещё ниже и вот в силу и вследствие в общем-то тех же обстоятельств оказался здесь, под Термезом, в забытом богом и чёртом краю земли, где даже камни рассыпались в песок, прожжённые беспощадным солнцем.

«Хорошая баба требовается…» — нередко всплывало почему-то в размягчённом жарой мозгу Полипова, и он думал, что это бы хорошо, она ему давно требуется, и Рашидов, молчаливый долговязый узбек, обеспечил бы всё это в лучшем виде, да только он не может себе позволить такого. Судьба, как он полагал, всю жизнь была не очень ласкова к нему, но сейчас повернулась более или менее благосклонной гранью — тут жарища и духота невыносимая, но не свистят же пули, не рвутся снаряды, — и будет просто неразумно испытывать её. «Опять чувство самосохранения?!» — всё-таки царапало где-то у него внутри неприятно. Но он отмахивался от этой мысли как от чужой и посторонней ему. Он думал иногда о Кружилине, о Субботине, вспоминал последний, очень неприятный разговор с секретарём обкома партии у себя в кабинете, в Шантаре. Вспоминал самое Шантару, эвакуированный завод, суматоху с его восстановлением, с размещением беженцев, — но всё это казалось ему уже очень далёким, когда-то промелькнувшим в его жизни и навсегда ушедшим за какую-то грань, откуда ничто не может возвратиться.

Непривычная жара, расплавив мозги, как-то притупила у него и реальное восприятие действительности. Поэтому Полипов, когда однажды его вызвал к себе начальник политотдела дивизии и объявил, что получен приказ об откомандировании его в резерв политсостава одной из действующих армий Центрального фронта, не сразу сообразил, что военная судьба его круто меняется…

…В первой половине июля 1943 года Полипов уже в звании майора прибыл в расположение 215-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей на орловском направлении, по всей форме доложился начальнику политотдела дивизии, затем начальнику штаба и комдиву. А спустя два часа принял дивизионную газету «За Родину!».

Дивизионка располагалась километрах в двух от передовой, в каком-то хуторе или бывшей колхозной бригаде, состоявшей из большого сарая и трёх домов, два из которых недавно сгорели. Между сараем и уцелевшим домом торчал колодезный журавель. Сюда и подошёл Полипов, достал воды и припал к помятому ведёрку, обжигающему холодом губы.

— Товарищ майор… Полипов? — спросил молодой парнишка в погонах сержанта, появившийся из сарая.

— Я…

— Товарищ старший лейтенант! Новый ответредактор прибыл! — заорал сержант, как оказалось, водитель автофургона, в котором размещалось всё типографское оборудование — печатная и бумагорезательная машины, наборные кассы.

Из дома, застёгивая на ходу гимнастёрку, брякая медалями, выскочил чёрный, как ворон, старший лейтенант, вытянулся.

— Товарищ майор! Сотрудники газеты «За Родину!» готовят очередной номер. Заместитель редактора старший лейтенант Горохов.

— Не сотрудники, а личный состав! — поправил Полипов, стараясь не глядеть на медали, на орден Красной Звезды с потрескавшейся эмалью, чувствуя неловкость и раздражение оттого, что его грудь пустынна, как осеннее поле, нет на ней ни ордена, ни хотя бы даже медали. — И потом — почему не попросите предъявить документы? Вы же меня не знаете.