Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович. Страница 141

Лахновский подёргал головой, сел на табурет, поставил трость между ног, сложил на неё ладони, стал слушать автоматные очереди и гранатные разрывы, которые доносились всё отчётливее. В такой позе Фёдор видел Лахновского часто.

— Нет, кажется, с двух сторон они ударили — с севера и с юга… Но это не важно… Всё равно через несколько минут они будут здесь. Они ворвутся в село, а мы тут одни… — проговорил Лахновский. И как-то странно спросил: — Хочешь погибнуть?

Спросил — будто рюмку водки предложил.

— Зачем?.. — пошевелил Фёдор бледными и сухими губами.

— Вот-вот, это я давно заметил… хоть и хорохорился ты одно время. Когда с Леокадией тебя застал, помнишь? Что, думаю, такое с Фёдором? Это меня и остановило.

— Смерти каждый боится, — сказал Фёдор протестующе, чтобы в чём-то оправдать себя.

— Ладно. Время зря теряем, — вскочил Лахновский. — Пошли к речке, на запад. В случае чего твои ребята прикроют, задержат их. А ты меня береги. Убережёшь, вырвемся — не оставлю тебя в беде. Со мной не пропадёшь, Савельев… А, без меня… А я что-нибудь придумаю. Документы какие, если хочешь, — и обратно к своим.

Лахновский говорил торопливо, проглатывая слова. Руки его дрожали, губы тоже дрожали, с губ летели в лицо Фёдору мелкие капельки слюны, он брезгливо морщился, но понимал отчётливо всё то, что говорил Лахновский, ясно сознавая, что говорит он ложь. Он, Фёдор, пропадёт теперь хоть с Лахновским, хоть без него. Кроме того, Лахновский, конечно, обманет, но выбирать ему не из чего, он давно уже пропал, собственно. И всё-таки в каком-то крае сознания жила упрямо надежда на что-то, не понятно даже и на что. И он прервал его грубо, раздражённо:

— Ладно… Всё мне ясно. Каждая секунда дорога! Пошли.

Лахновский покорно повернулся, шагнул из помещения.

Фёдор вытащил из внутреннего кармана фляжку, сделал несколько жадных глотков. Фляжку аккуратно завинтил, водворил на место.

Затем подошёл к стене, снял с гвоздя один из автоматов, сунул за ремень несколько патронных рожков.

И только после этого двинулся к светлому уже дверному проёму.

Утро разгорелось росное и парное.

Грозивший ночью дождь так и не пошёл, начавшийся было ветерок утих, вместе с проблесками нового дня откуда-то накатился не по-утреннему тёплый воздух, листья и травы вспотели, на низких местах, в лощинах, закурились туманы, задымила речушка, обтекавшая Шестоково с запада. Речушка была тихая и мелкая, в самых глубоких местах по колено, но она безмолвно текла в этих краях много веков и за долгую свою жизнь промыла широкое и глубокое русло. По длинным отлогим склонам её берегов росли древние редкие сосны, земля под ними поросла густым разнотравьем. Трава, уныло думал Фёдор, до войны, конечно, выкашивалась шестоковскими мужиками, а теперь второй вон или третий год стоит некошеная, пропадает зря. И вообще эта речонка чем-то напоминала ему Громотушку, хотя не была похожа на неё ни нравом, ни обликом, — сердце больно защемило, ещё более стал ему противен Лахновский, торопливо хромающий впереди. Полы его сюртука от росы намокли, отяжелели, он по-бабьи задрал их, держа в кулаке, а другой рукой на ходу часто тыкал в землю тростью. Сапоги были облеплены травяными метёлками, всяким мусором, грудь его с хрипом вздымалась, по дряблым, разопревшим щекам ручьями тёк пот.

Они торопливо уходили вдоль этой речушки, метрах в трёхстах нырявшей в тёмный зёв леса, — впереди Лахновский, за ним Фёдор, а за тем кучей двигались полторы дюжины солдат из взвода охраны. Справа и слева, где-то совсем недалеко, влажный воздух пропарывали автоматные очереди. Лахновский из стороны в сторону испуганно мотал распаренным лицом и хрипел: «А, чёрт… Проклятье!» — и, всё ниже припадая на раненую ногу, старался идти быстрее.

Партизан они увидели неожиданно слева от себя, за речушкой. Вынырнув из леса, те, стреляя на ходу, бежали к ним по отлогому косогору. Было партизан, кажется, немного, всего несколько человек, но кто мог сказать, сколько их ещё в лесу!

— Савельев… слева! Не видишь? — прохрипел Лахновский не останавливаясь.

— Безбаев, Кикин, Стручков! Вот ты и ты! — ткнул Фёдор дулом немецкого автомата ещё в двоих. — Остановить партизан! Не пускать за речку!

— Слушаемся! — сказал толстый, краснолицый Безбаев, не то калмык, не то узбек, злой и безжалостный человек, добровольно сдавшийся в плен в первый же день войны где-то в Белоруссии. — Айда все за мной!

Разбрызгивая воду, эти пятеро кинулись через речушку на противоположный берег, причём один из них, едва достигнув его, был убит. Оглянувшись, Фёдор увидел, как его солдат, уже, видимо, мёртвый, столбом постоял на травянистом берегу, повалился назад, в реку, и с сильным всплеском упал в неё спиной. «Счастливчик», — мелькнуло у него в мозгу, губы изломила больная усмешка. И в это мгновение он опять услыхал:

— Фёдор! Савельев, чёрт…

Лахновский, широко разевая рот и жадно втягивая чёрной дырой воздух, тыкал рукой вправо и чуть вперёд. Там по склону косогора тоже росли редкие деревья, между ними, перебегая от ствола к стволу и отстреливаясь, мелькали какие-то люди. Но это были не партизаны, — огрызаясь автоматными очередями, какая-то группа шестоковского гарнизона пятилась к речушке. Партизан там ещё не было видно.

— Савельев, надо помочь им, надо помочь! — прохрипел Лахновский. — Займите же оборону. И быстрее, чёрт возьми…

Фёдор понял, что значит это «и быстрее, чёрт возьми…». Партизаны, наступавшие справа, могли отрезать их от густого леса впереди, который всё ещё был метрах в двухстах. Лахновский, теряя от быстрой ходьбы последние силы, хотел во что бы то ни стало остановить партизан, во всяком случае, задержать их, чтобы успеть проскочить к лесу.

— Харченко! Возьми с собой четыре человека! — И Фёдор мотнул автоматом в сторону. — Давай, живо!

Харченко, молчаливый и старательный мужик, не спеша выбрал себе четырёх человек, перекрестился и трусцой побежал вперёд, забирая вправо, навстречу всё усиливающемуся автоматному огню. Очереди хлестали слева, где ранее посланные Савельевым пытались задержать наседающих партизан, трещали справа, куда побежал во главе небольшой группы Харченко, свистели над головами Савельева и Лахновского, никого пока не задев.

— Сколько же… сколько же с нами осталось? — вырвалось из чёрного рта Лахновского. Говоря это, он чуть повернулся на ходу к Фёдору.

— Сколько? Считай. Восемь… Со мной да с тобой десять человек.

— Ага, скорей… Силантьич. Сил нет, кончаются… — Он дышал, как загнанная лошадь. — Если упаду, не бросай, прикажи этим подсобить мне! Они молодые… Нам только бы до леса! До леса…

Говоря это, Лахновский, за ним Савельев и восемь человек из его взвода обогнули невысокий курганчик, густо поросший кустами. И здесь, справа от себя, увидели несколько человек, скатывающихся по косогору к берегу. Они отстреливались короткими очередями, группами по два-три человека сбегали немного вниз, падали в траву, стреляли, прикрывая от наседающих партизан следующих двух-трёх своих солдат. Несколько человек лежало уже на самом берегу, остервенело стреляя куда-то вверх.

— Да сколько… сколько же их там, проклятых! — проскулил тоскливо и обречённо Лахновский, прибавляя ходу.

В это время сверху к лежащим на берегу скатился ещё один, бросил разъярённый взгляд на Лахновского, упал в траву, начал стрелять из автомата. Лахновский, узнав Валентика, невольно остановился, скорее, может, затем, чтобы передохнуть. И задал тот же вопрос:

— Сколько… сколько их?

— Неизвестно. — Валентик приподнялся, лицо его было грязным и потным, рукава немецкого, как у Фёдора, мундира были засучены, оголённые руки тоже мокрые, в грязных потёках, на ремне болтались две длинные немецкие гранаты. — Неизвестно…

Потом он, не остерегаясь пуль, разогнулся в полный рост, закричал на людей, сопровождавших Лахновского: