Ведьмин век. Трилогия - Дяченко Марина и Сергей. Страница 43
Сок, одновременно сладкий и кислый, застревал в горле; Клав несколько раз закашлялся, прежде чем допил до дна. Кокетливый фонарик заведения казался нестерпимо ярким, а фигуры людей, проходивших мимо, расплывались перед глазами, и Клав чувствовал себя испорченным аппаратом, кинокамерой, которая мучительно старается удержать резкость.
…А ведь мог бы сейчас лежать на цинке.
Он усмехнулся, и молоденькая официантка отшатнулась, напоровшись на эту усмешку. Решит еще, что маньяк… Вызовет полицию…
А ведь мог лежать на цинке. И любопытно, что сказали бы полицейские медики. Самоубийство? Возможно…
Он глубоко задышал, пережидая новую волну головокружения. Светящаяся река под ногами… невообразимо далеко. Летел бы, наверное, полминуты. И заглядывал в освещенные окна…
Случайность. Совпадение. Всякий, кто поднимается на крышу, должен помнить о земном притяжении и хрупкости собственных костей. Сам виноват…
Но три раза подряд?!
«Они навь. Пустые человеческие оболочки… Это не люди… если бы к тебе пришел убийца в маске красивой девушки. Или, что еще хуже, в маске твоей матери…»
Он увидел собственные пальцы, побелевшие в мертвом хвате вокруг тонкого стакана; еще мгновение – и здесь случится горстка окровавленного стекла. Зачем?..
Вернув себе власть над собственной рукой, он осторожно поставил стакан на светлую, под мрамор, поверхность столика.
Страшно. Тоскливо и страшно. И не осталось ни капельки того чувства, которое он в последние месяцы привык считать счастьем… Эрзац-счастье. Счастьезаменитель…
А ведь можно не возвращаться в ту квартирку. Забыть. Дюнка… та, кого он привык считать Дюнкой, не нуждается ни в пище… ни в чем не нуждается…
Кроме него, Клава. Его присутствие ей необходимо; она не раз говорила об этом, да и он сам, появляясь после вынужденного долгого перерыва, видел, как побледнело и осунулось ее лицо, каким безжизненно-холодным сделалось тело…
Он сжал зубы. Что это, игра в перетягивание каната? Он тянет ее за собой, в жизнь… а она, выходит…
«Навы, как правило, общаются с людьми затем, чтобы убить. Уравнять, так сказать, шансы…»
– Молодой человек еще что-нибудь закажет?
– Да. Еще сока. И… двести граммов коньяка.
Девушка не удивилась. По-видимому, у Клава был вид человека, привыкшего пить коньяк из чайных чашек.
Что, если оставить ее… оставить Дюнку в одиночестве? В запертой квартирке?..
В старике, сидящем на столике напротив, ему вдруг померещился утешитель с кладбища. Усталое заурядное лицо – и неотрывный взгляд из-под сведенных бровей: «Я всего лишь лум. Я делаю, что умею».
Клав мигнул. Нет, старик был совсем другой. Круглощекий и незнакомый.
Он сглотнул свой коньяк, как глотают лекарство. И чуть было не задохнулся; по счастью, его сильно ударили по спине:
– Парень, так не пьют! Это не вода!
Все еще трезвый, Клав повернул голову…
…И не испугался. Кивнул чугайстеру, как приятелю.
От чугайстера пахло мокрой шерстью. Клав мотнул тяжелой головой, стер с глаз навернувшиеся слезы; наверное, если попасть в меховой безрукавке под дождь… то будешь пахнуть волком. Но дождя-то нет, да и мех-то искусственный…
Все они вошли, вероятно, только что. Облюбовали столик в углу – а Клав, поглощенный поединком с коньяком, не успел их заметить. Теперь трое наблюдали из-за столика – один стоял перед Клавом…
Они уже виделись. Именно с этим; только вот лицо его уже расплывается, и Клав не может собрать разбегающиеся мысли, и не вспомнить, где именно и о чем с ним разговаривал этот, высокий, поджарый…
– Парень, тебе плохо? Может быть, помочь?
Клаву казалось, что голова его – земной шар. Такая же тяжелая… и вращается так же неудержимо.
И тем более тяжело качнуть головой. Прогнать доброго чугайстера простым жестом, означающим отказ.
Увидев среди кураторов Федору, Клавдий понял, что и на этот раз день будет невыносимо тяжел.
– Патрон… К несчастью, куратор Мавин болен и пожелал, чтобы в Вижне от его имени присутствовала я.
– Да погибнет скверна… Господа, займем же свои места и побеседуем.
Мрачный куратор Ридны чуть приподнял уголок рта. Чуть-чуть.
Куратор Ридны, любящий комфорт и ненавидящий ведьм, звался Варом Танасом; ему было чуть за пятьдесят, и пять лет назад именно он был наиболее вероятным претендентом на пост Великого Инквизитора. Он и сейчас не утратил надежду занять этот пост; Клавдий знал, что первые полчаса беседы Танас обычно хранит молчание.
– Господа, прежде чем выслушать ваши соображения, я хотел бы сказать несколько слов о положении дел – каким я его вижу…
Он говорил семнадцать минут; Федора, сидящая на месте Мавина, смотрела ему в висок. Он с трудом удерживался от желания потереть болезненную точку – мозоль от ее взгляда.
– …Я хотел бы, чтобы мы вышли сегодня на максимальный уровень откровенности. И максимальный уровень ответственности за свои поступки – возможно, ситуация, в которой мы все оказались, не имеет аналогов… По крайней мере, не имела аналогов последние четыреста лет…
Они все прекрасно поняли, что именно он имеет в виду. Кроме, возможно, куратора округа Бернст. Тот сидел, отрешенный, и, вероятно, думал о своем.
– Теперь я хотел бы услышать ваши соображения… По поводу ненормальной активности ведьм. По поводу их странного стремления к общности. По поводу… да чего там, по поводу кольца, в котором все мы оказались. Кольца, которое сжимается…
Куратор Ридны снова поднял уголок рта. Федора вздохнула.
И тогда слова попросил куратор Альтицы. Молодой брюнет с тяжелым неповоротливым телом и вертким, как угорь, мускулистым нравом; Клавдий меланхолично подумал, что кресло Великого Инквизитора когда-нибудь придется приспосабливать под обширное седалище Фомы из Альтицы. Наверняка; у толстяка ясный ум и железная хватка. Сегодня он вступит в альянс с ридненским куратором. И первым метнет в Клавдия свой дротик – в угоду Танасу из Ридны…
Клавдий прогнал навязчивую мысль о сигарете.
Фома был краток, но эмоционален.
Да, положение в Альтице оставляет желать лучшего – однако основной причиной этому послужил не предполагаемый всплеск активности ведьм, а последний указ, полученный из Вижны. Альтица – земледельческий округ, где традиционно много оседлых неагрессивных ведьм; железные меры, навязываемые Великим Инквизитором, произвели эффект пачки дрожжей, брошенной в нужник. Скверна полезла из всех щелей; ведьмы, десятилетиями жившие в своих одиноких избушках без официального учета, однако под негласным надзором, – эти самые неучтенные ведьмы кинулись кто куда, потому что, выполняя приказ, Инквизиция Альтицы вынуждена была заполнить неучтенными ведьмами все тюрьмы округа… Бюджет претерпел значительный урон. Ведьмы содержатся в переполненных изоляторах, в неподобающих условиях – отсюда рост агрессивности, отсюда паника и дестабилизация, отсюда трагедии, вроде той, когда тринадцатилетняя девчонка, инициированная своей же учительницей математики, нарисовала насос-знак зубной пастой на щеке спящего брата…
Фома сделал паузу. Жуткий случай, который в других обстоятельствах вменился бы ему в вину, сегодня должен был проиллюстрировать правоту его слов. Яркая иллюстрация. Кричащая.
Фома скорбно склонил тяжелую, отягощенную множеством подбородков голову. Он, в общем-то, закончил. Обстановку в округе с большим трудом удалось стабилизировать – только потому, что он, взяв грех на душу, отступил от неукоснительного выполнения последнего приказа из Вижны. Теперь он, вероятно, ответит за самоуправство и неподчинение; кто-нибудь другой предпочел бы погубить округ в точном соответствии с инструкцией. Все; он, Фома, сказал все и готов отвечать на вопросы…
Клавдий, во время всей речи просидевший с неподвижным благожелательным лицом, теперь явил на свет одну из самых обаятельных своих улыбок:
– Господа, я предложил бы сперва высказаться всем… Потом вернуться к вопросам, так сказать, комплексно.