Не говори маме (СИ) - Степанова Саша. Страница 7

Чтобы поскорее в этом убедиться, я перехожу на бег трусцой. Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар — автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси — вот что мне нужно! Сейчас я выйду к дороге и просто вызову такси.

Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между домами: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно — в горле закипает паника с привкусом желудочного сока, — как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.

— Я все отдам, — говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать: я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд, шестьдесят. Моя фамилия — Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.

Нет, они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, — то, что выступает на старых кирпичных стенах. Соль.

Тот, что меня держит, протягивает руку.

—К-р-р-р, — говорит он.

— С-с-с-т, — соглашаются остальные.

Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.

— Больше ничего нет. — Я дергаюсь раз, другой. — Пусти!

И с треском выдираю серебристую ткань куртки из скрюченных пальцев, потому что больше! у меня! ничего! нет!

Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:

— Помогите, меня ограбили!

Ее глазные яблоки подергиваются соляными кристалликами.

— Меня только что ограбили, помогите! Они там!

Парень в синей спецовке ускоряет шаг. Соль катышками лежит в складках его губ.

— Помо… Пожа…

Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо удаляется, но я уже вижу, как на пока что гладких щеках отчетливо проступают серые крупицы.

Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.

Апрелев, тварь двоедушная!

Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они где-то поблизости — потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для «айкоса», само устройство, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички… «Айфон».

Твои голосовые сообщения — пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес — дурацкие селфи — только сказку— наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять, — с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.

Я прячу руки в карманы и нащупываю прямоугольник банковской карты. Забыла убрать в кошелек. Всегда убираю, а сейчас — забыла.

Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу ПИН-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный сообщает из рюкзака о списании (кому-то, но не мне).

Будто сбой в матрице — со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.

— Я уже давала вам денег.

Она растерянно хлопает светлыми ресницами, но не уходит.

— Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда попасть?

Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.

— Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…

— Да вон же маршрутка! — бросает через плечо проходящий мимо парень. — Беги!

***

Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили: рюмочная в спальном районе, пиво и водка за «копье»— вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро, — стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часа ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему «убер». Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. «Стихи пишу». Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал, и его стошнило прямо на себя. Ни в один «убер» такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл что-то вроде «брат, за что?» Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Мне в голову пришла странная идея с этой солью. Просто захотелось посмотреть, что будет. Я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Он застонал — значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил не глядя. Домой вернулся пешком.

***

Тетиполина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором...» — чужая, между прочим, книга.

Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».

Повеселился?

Всю дорогу я сжимаю пальцы в кулаки. Неподалеку от дома навстречу мне попадается долговязый мужик в черной одежде с надвинутым на лицо капюшоном. После того, как мы сходимся, а затем расходимся, он зачем-то разворачивается и идет за мной до самого подъезда, но, как только я останавливаюсь, проходит мимо. Черт с ним. Я вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку: дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.

Какой-то кошмарный непреходящий сюр.

Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах да. Ты избил бы его и пырнул ножом.

Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Просто не верится, что все это действительно со мной происходит… Кажется, совсем недавно мы ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» — такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома, я их обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; было снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре оказалось дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные… Я поставила телефон в беззвучный режим, на экране жила невыносимо прекрасная Немоляева, во время фильма мне мечталось уйти к ней или хотя бы так же декадансно говорить и двигаться. Потом я скрутила бумажный клювик из салфетки, приставила его к носу и шла так до метро. Ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам, и я тогда уже достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.

«Погиб», — поправляю я себя и снова вслушиваюсь в звуки. Поначалу их немного: скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, далекий собачий лай. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, — ноет женский. — Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! — перебивает мужской. — Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» — талдычат они уже хором. Если бы у меня были один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.

— Это ты мясо?

Я вскакиваю быстрее, чем успеваю успеваю открыть глаза. Нужно бежать. И я бегу.

Шут, явитесь

Перепрыгиваю несколько ступеней сразу, за спиной хлопает дверь. Узнали, узнали ту самую «тварь из новостей»…