Рыбья кость (СИ) - Баюн София. Страница 4

Это такое чудо было, если подумать — Аби всегда просыпался вместе с ней!

— Нет-нет, не нужно, — поморщилась Бесси. — Зачем-зачем. А ты не можешь включить батареи?

— Запрос не может быть обработан, — механически ответил он, но Бесси все равно почудились виноватые нотки. — Вы хотите отправить заявление в хозцех?

— Да-да! Хочу отправить заявление! — обрадовалась она, садясь на край кровати.

В комнате приятный синий полумрак. Бесси нравился синий цвет и то, как он растекался на плакатах и распечатанных картинках на стене. Сейчас так мало кто делал, даже в доме Бесси у всех стояли экраны, но ей нравилось все настоящее, пусть оно шуршало, выцветало и собирало пыль.

— Включаю форму 0-8-64 С, — мягко сказал ей Аби. — Продиктуйте текст обращения.

— Полы холодные, — с готовностью сказала она, поднося к губам воротник — микрофон все время барахлил.

В наушнике раздалось монотонное шипение, за ним — звук, который, как Бесси знала, изображал стук клавиш старинного устройства, которое называли печатной машинкой.

— Дальше, — приободрил ее Аби.

— А что дальше? Холодные же, ну, — нахмурилась она.

Ей не нравилось, когда Аби настаивал на чем-то. Она не понимала — не-же-ла-ла понимать — что он от нее хочет.

— Вы должны представиться, назвав полное имя, код, дату обращения и номер в реестре, — подсказал Аби.

— Беатриса Нотт, код 0936М, тринадцатый день десятого месяца, номер в реестре… 9803.12.

— Текущее значение рейтинга, — подсказал Аби.

Бесси посмотрела на браслет, где едва заметно светилась голубым короткая надпись.

— Мало, — мрачно сказала она. — Ты же можешь считать.

— Нужно голосовое подтверждение значения, — нудно проскрипел Аби.

Иногда Бесси начинало казаться, что он вовсе ей не друг и даже не настоящий.

Где-то тяжело забряцал третий утренний экспресс. Иногда Бесси бежала по длинным коридорам через четыре сектора, чтобы выйти на общественный балкончик и посмотреть, как серая змея с синими глазами бортовых огней летит по мутной трубе где-то внизу, но сейчас ее волновали полы.

Или не так уж и волновали.

Не хотелось называть свой рейтинг.

Бесси знала, что значат эти цифры. В приюте преподавали старую литературу и показывали старое кино — такое неуклюжее, где почему-то играли только люди, а не их слепки. Люди часто фальшивили, и художники не могли дорисовать им правильные эмоции. К тому же кино показывали на экране, не позволяя находиться внутри сцены, как сейчас, и это было странно — будто картинки оживали и пытались врать.

Некоторые врали хорошо.

Но кино и старых книг им показывали мало. И в основном чтобы объяснить, сколько раньше у людей было терзаний, которые теперь считались пережитком, эмоциональным атавизмом, которому предавалась только экзальтированная молодежь.

«Кто я», «каково мое место в этом мире», «быть ли мне» и самый главный — «хороший ли я человек?» — все это так мучило людей на старых записях. Люди задавали эти вопросы, то патетически выкрикивая их, то сдавленно шепча, то торопливо вываливая на читателя или зрителя, давясь и путаясь. Люди захлебывались в этих вопросах и сходили с ума. Бесси было их жалко.

А сейчас это стало неважным. Сейчас все ответы уместились в цифры социального рейтинга. Они объясняли, где твое место, давали четкий ответ на вопрос «почему» и, конечно же, именно цифры безжалостно определяли, хороший ли ты человек.

За все хорошие поступки начислялись баллы. За пожертвования — Бесси постоянно переводила разным приютам часть пособия, но это давало всего пару пунктов — за участие в общественной жизни. Вот если бы у Бесси был аэрокэб, который нужно водить без штрафов. Муж и ребенок — за них бы дали ачивку «семья». За успехи ребенка ей бы начисляли рейтинг каждый месяц, а муж бы ставил отметки в графе «социальная удовлетворенность», и за это Бесси тоже получала бы свои цифры. Она бы тоже ставила отметки, всегда самые-самые высокие!

У нее еще мог бы быть диплом. Ее бы хвалили преподаватели, и рейтинг бы рос. А потом за диплом дали бы ачивку «образование» и ежемесячную надбавку. За работу по специальности давали бы надбавки. И рейтинг Бесси рос бы быстро-быстро, как у бла-го-на-деж-ной гражданки.

Только вот у Бесси не было ничего.

Ей платили пособие, потому что она сирота. Дали комнату в многоквартирном квартале. Им что-то такое объясняли — про справедливость, про то, что раньше им приходилось бы работать, только Бесси не поняла, кем. Что-то говорили про «черную работу», и она всегда представляла, что раньше люди разливали по коробкам мазут. Учителя говорили про какие-то улицы, которые нужно мести и заводы, где детали нужно было вы-та-чи-вать руками, но Бесси не могла представить, что кто-то будет сам мести улицы. Это же глупо. Машинки хорошо справляются. Главное, ей работать было не нужно. Она никому не была не нужна, но о ней все равно заботились.

О сиротах вообще хорошо заботились — как-никак, всем хотелось надбавок.

И Бесси хотелось, только ее базового рейтинга и талантов ни на что не хватало. В приюте говорили, что Бесси глупая, а психиатр на выпуске как-то по-другому говорил, но она не поняла и не запомнила — наверное, правда была глупая.

Но все это никого не интересовало, потому что на запястье Бесси светилось голубым короткое число, отвечающее на все вопросы.

— Чтобы отправить жалобу, вам нужно назвать текущее значение социального рейтинга, — напомнил Аби.

— Не хочу, — буркнула она. Наклонилась, достала из-под кровати теплые носки.

Социальным рейтингом были недовольны, потому что он определял, когда к тебе приедет скорая помощь, когда обработают твою заявку и примут заявление. Кто-то говорил слова вроде «сегрегация» и еще какие-то слова, кто-то упорно копил ачивки за любую мелочь, но Бесси значение социального рейтинга волновало не поэтому.

Значение ее рейтинга говорило, что Бесси — плохой человек.

…

Холодные полы и утренняя размолвка с Аби испортили Бесси настроение, но ненадолго. Ей было стыдно перед другом, и она в который раз подумала, как жаль, что он прячется там, в глухом черном браслете, и с ним нельзя помириться как с обычным человеком. Бесси заварила бы чай — ей присылали на прошлый Брейс большую коробку от кого-то из приютских меценатов. И шоколад — почему-то всем нравилось дарить сироткам шоколад, а Бесси была и рада, она любила шоколад. И с удовольствием поделилась бы с Аби.

Или просто дотронулась бы до его ладони. Люди иногда отдергивали руку, морщились, но Бесси казалось, что Аби бы не отдернул.

Ни за что бы не отдернул, если бы был настоящий.

Аби хороший.

— Аве Аби, ты злишься? — спросила она, подбирая с пола ядовито-розовую футболку.

— Я не умею злиться. Обработать запрос «изобразить злость»? — проскрипел Аби, и в его голосе Бесси послышалась добрая усмешка.

— Неа, — широко улыбнулась она. — А покажись, покажись, а?

— Обрабатываю запрос, — бодро ответил он.

Бесси редко завидовала тем, из Старшего Эддаберга. У нее все было, чего она хотела — чай, шоколад, картинки на стенах. Изменяющаяся краска для волос, из-за которой у нее каждый день был новый цвет — сегодня вот лавандовый, а ей нравился лавандовый. Доступ в социальную библиотеку и виртуальный кинозал — иногда Аби читал ей истории или советовал фильм, иногда она сама щурилась в наладонник, и буквы складывались в историю.

У нее даже были виртуальные очки, почти новой модели — три года назад прислали в боксе на Брейс. Когда ей надоедали картинки, можно было надеть очки, выбрать локацию и подолгу сидеть в лесу, слушать птичек и даже погладить белку. В магазинчике на пятнадцатом этаже Бесси покупала распылители, которые были закреплены за каждой локацией, и тогда в ее комнате даже пахло лесом.

Или морем — смотря чего она хотела. Конечно, Бесси не знала, как пахнет в лесу или на море, но верила, что ее не обманывают. В лесу пахнет кондиционером для белья, кремом для рук и зеленью с редких уличных газонов. На море пахнет йодом, почти как из пузырька, и горячим воздухом из-под аэробусов.