Безопасность непознанных городов (ЛП) - Тейлор Люси. Страница 14

Затем позволил себе перерыв и, раздевшись сам, сложил одежду аккуратной стопкой на рояле, который стоял достаточно далеко, чтобы на него не попали пятна крови, даже если очень увлечься.　

Следующим делом он прошел в кухню и обследовал холодильник, который оказался маленьким и почти пустым. Брина заинтересовали только початая бутылка посредственного мозельского вина и консервная банка с леберкезе, острым печеночным паштетом.　

Куда больше Брин отвлекся на то, что обнаружил в узкой комнатушке рядом со спальней. Храм, не меньше. Место поклонения религиозным символам. Если, конечно, Толстозадый не был сапожником, который специализируется на ремонте обуви проституток и стриптизерш.　

Впрочем, это казалось маловероятным. Внимание Брина привлекла пара красных кожаных лодочек на нелепо высоком каблуке, валявшаяся на полу. Он поднял ее. Модные ходули, в которых женщина будет ковылять, как хромая лошадь, и смешно качаться из стороны в сторону. Одевала ли их Вэл? Может, сняла одежду, раздвинула ноги и открыла свои лепестки Толстозадому, а тот истекал слюной от смеси запахов киски и кожи?　

Брин заинтересовался ящичком из тика, стоявшем на маленьком витринном шкафу, который его наставница мисс Ли назвала бы этажеркой. Откинув крышку, он, к своему разочарованию, обнаружил очень незатейливые и потертые туфли, несравнимые с остальными экземплярами здешней изумительно вульгарной коллекции.　

Впрочем, в свое время Брин пролистал достаточно художественных альбомов и книг по истории, мисс Ли поощряла любознательность, особенно в гуманитарных науках. Вскоре он понял, что это за туфли и почему Толстозадый выделил для них отдельный шкаф. Однажды в музее Брин увидел старинный дагерротип девятнадцатого века, на котором крошечную китаянку несла в паланкине парочка крепких парней. Сама она ходить не могла, потому что в детстве ей изуродовали ноги. Правда, на музейной табличке под снимком приводилось более деликатное объяснение, но оно не меняло сути.　

Брин взял крошечные туфельки в руки. Повертел, понюхал. Попытался представить изувеченные ножки, которые они украшали, и экзотически смуглое дитя, что кричало и съеживалось, когда ей бинтовали ступни.　

На несколько минут он застыл, зачарованный картинами, которые рисовало воображение. Обувь... такой прозаичный предмет, но что за жаркие фантазии она способна вызывать у некоторых людей! Какие бы фантазии родились у него самого, будь он фетишистом?　

Вернувшись в комнату, Брин заклеил Толстозадому рот принесенным в его дом скотчем. Затем плеснул в бокал мозельского и вылил жертве на голову.　

— Крещу тебя во имя Брина.　

Мужчина закашлялся и простонал через кляп, приходя в себя.　

Открыв глаза, посмотрел на Брина, который улыбался ему с высоты своего роста, словно добрый анестезист перед операцией.　

— Привет! Я уже начал задаваться вопросом, сколько еще тебя ждать.　

Толстозадый попытался высвободиться. На виске от натуги вздулась кобальтово-синяя вена.　

— Та женщина, что побывала у тебя чуть раньше. Она моя давняя знакомая. Любовница. Надеюсь, ты не слишком к ней привязался, потому что я неспешно поразвлекусь с тобой в свое удовольствие, причем обещаю: когда-нибудь за каждую каплю твоей боли и крови она заплатит сторицей.　

Мужчина, заморгав, покачал головой, то ли чтобы прояснить мысли, то ли выражая полное несогласие с планом Брина.　

— Ты трахал женщину, которая, как это ни мерзко, многое для меня значит, — болтал Брин. — Женщину, которой я однажды предложил руку и сердце. Она отвергла их, бросила меня и за это поплатится жизнью. Буду убивать ее медленно, извлекая из мук все удовольствие, что она мне задолжала. А на сегодня, приятель, боюсь, ее место придется занять тебе.　

На этих словах Брин подошел и выбрал предметы, что импонировали сразу и его садистским устремлениям, и прихоти: плоскогубцы и пять пар обуви.

7

Открыв глаза, Вэл увидела под носом группу физиономий. Распухших и ноздреватых, как цветная капуста, покрытых гнойными прыщами и рытвинами от оспы. Болезненно-желтых, лоснящихся, угрюмых лиц, чьи разинутые в вопле рты были вытянуты, как баклажаны.　

Эти тупо глазевшие на Вэл рожи казались лишенными костей, теряли форму и наплывали одна на другую, пока каждая не стала чертой куда большего лица.　

Оно делалось все более плоским, расплывалось в огромную амебу, наблюдаемую сквозь окуляр микроскопа. Глаза, состоящие из множества крошечных злорадных лиц, сфокусировали на Вэл алчный взгляд. Из носа-картофелины зелеными соцветиями брокколи вырывалось едкое дыхание.　

Вэл попыталась пошевелиться, но ей не дали ремни, которыми она была пристегнута к пассажирскому сиденью машины (один низко на бедрах и второй через грудь). За окном клубилась бугристая масса, выискивая способ пробраться внутрь.　

К ней.　

Вэл принялась бороться и проиграла. Многоглазое, многоротое чудовище через щель в окне просочилось в машину. Нити липкого, похожего на ириску, вещества потянулись к Вэл. Эта клейкая дрянь достигла руки и браслетом обвилась вокруг запястья. Начала просачиваться между ног.　

Закричав, Вэл принялась отбрыкиваться. Удар пришелся по чему-то твердому.　

— Проснись!　

Она открыла глаза. Над ней склонялось то самое кошмарное лицо. Огромные глаза, веки с угольно-черными тенями, широкий, бездонный рот, способный проглотить весь мир.

Вэл закричала снова.　

— Черт, Вэл, это я! — затряс ее Маджид. — У тебя кошмар.　

— Проклятье!　

— Ну и избила же ты меня, пока лягалась!　

— Прости.　

Она дрожала в холодном поту.　

— Не видела этот сон с детства. Думала, переросла его.　

— О чем он?　

— Просто... не знаю... трудно объяснить.　

Маджид привлек ее к себе.　

— Да ладно тебе, попытайся заснуть снова.　

— Нет, я боюсь, что кошмар вернется. Лучше бодрствовать.　

— Займемся любовью?　

— Нет, даже этого не хочу, — покачав головой, сказала она. — Просто поговори со мною.　

Маджид набил трубку гашишем и раскурил.　

— Похоже, выговориться надо именно тебе. Расскажи о своем сне.　

Вэл проследила за дымом, вившимся над его головой.　

— Я сижу в машине своей матери. Снаружи лица, люди пытаются пробраться внутрь.　

— На первый взгляд, ничего страшного.　

— Мне тогда было восемь.　

— То есть в восемь у тебя начались кошмары?　

— Нет. В это время моя мать — Летти — стала брать меня на ночные прогулки по городу. Этакое своеобразное образование в вопросах секса.　

— А в чем заключалась суть? — нахмурился Маджид.　

— Не уверена.　

Ему на грудь упало немного пепла.　

— Полагаю, в том, чтобы показать мне греховность секса, — смахнув его, ответила Вэл.　

— Почему-то мне кажется, она в этом не преуспела.　

— Вышло в точности наоборот. — Впервые за все время после пробуждения Вэл улыбнулась.　

— Что ж, расскажи тогда о твоем раннем знакомстве с прелестями разврата.　

— Хорошо, но не все. Худшее останется при мне навсегда.

Она положила руку на член Маджида и начала вспоминать детство, прошедшее в отреставрированном особняке с двенадцатью комнатами, который стоял на двухакровом участке земли неподалеку от окраины Тарранта, штат Нью-Йорк. Ее отец, воротила с Уолл-стрит, каждый день ездил на работу в Манхэттен, тратя по полтора часа на дорогу. Дом-картинку он купил как инвестицию и убежище от суматошной городской жизни, этакую безопасную гавань, где жена и дочь будут дожидаться его возвращения из финансовых баталий.　

К сожалению, его последняя битва состоялась не в зале биржи, а в убогой многоэтажке, куда он отправился нюхнуть кокса с одной латиноамериканской проституткой. Проститутка обчистила его карманы, а сутенер несколько раз врезал ему по голове монтировкой. В докладе коронера говорилось, что отец умирал целый день.　

Вэл тогда было пять. Ее мать Летти, узнав обстоятельства трагедии, выразила сожаление, что муж страдал недостаточно долго.