Десять (СИ) - Романова Наталия. Страница 23

Первое движение языка испугало, на жалкий миг она испытала желание закрыться, хорошо, что вовремя была остановлена поглаживаниями. Симон удержал ее бедра мягко, но настойчиво. После она ни о чём не думала, не жалела, не анализировала. Юлю несло обжигающей волной страсти, тело жило отдельной от разума жизнью. Вовремя добавленный палец лишил всякой воли, способности к пониманию происходящего.

Она захлёбывалась в собственных эмоциях, когда оргазм накатил обжигающей волной, а следом второй, совершенно неожиданно для нее. Она увидела Симона, почувствовала свой вкус на его губах, его плоть в своей.

— Ради этого стоило стать олимпийским чемпионом, — сказал потом Симон.

— Хих, — только и смогла ответить Юля, счастливо пряча лицо на груди мужа, ощущая себя настолько ветрено счастливой, что не смогла придумать ответ на шутку мужа. — Я люблю тебя, — наконец, сказала она то, что крутилось в голове.

— Я люблю тебя, — просто ответил Симон.

Утром Симон рассказал, зачем привез Юлю в гостиницу, потратив на это часть призового фонда, помимо очевидного — желания побыть наедине вне тонких стен маленькой квартирки в панельном доме.

— Я оставляю спорт, Юля, — огорошил он.

— Что? Но почему?! — Юля не верила своим ушам. «Симон Брахими» и «спорт» были словами синонимами, единым целым, гармоничным продолжением друг друга.

— Я всегда считал, что цель всей моей жизни — спорт, достижения, золотая Олимпийская медаль. Но когда я летел домой, адреналин спал, я понял, что единственная моя цель — это моя семья: ты и Ким. Моя жизнь, работа будет связана со спортом, я не смогу по-другому, да и не умею больше ничего. Продолжу работать в федерации, на другой должности, мы уже обговорили детали. Я больше не хочу оставлять тебя надолго, оно того не стоит, маленький.

— Хорошо. — Юля обняла Симона, не веря себе. Сколько просила его бросить, подумать о своем здоровье и вот… Неужели сбывается?

— И еще, хватит нам с бабушкой жить. Я понимаю, она с Кимом здорово помогает, но нужно свое жилье. Ким подрастает, нам даже нормальную кровать ему поставить некуда, письменный стол для школы. Да и… Юльк, ты такая громкая. — Он с неприкрытым обожанием посмотрел на румянец, растекающийся по лицу Юли. — Чертовски сексуально, маленький.

Юля довольно, совершенно счастливо улыбнулась.

— Так вот, — после пары поцелуев продолжил Симон: — Уверен, покупку квартиры нам не потянуть, я всего лишь Олимпийский чемпион, а не миллионер, а дом постепенно построим.

— Дом? — опешила Юля.

— На даче твоих родителей, там уже строятся дома на постоянной основе. Район недалеко от города, уверен, скоро там будет жилой посёлок. Видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо у озера? Он ведь ваш, места на несколько домов хватит. С отцом твоим я говорил, он согласен.

— Говорил? — удивилась Юля. Симон и папа не были дружны, скорее придерживались взаимного нейтралитета.

— Да, я звонил ему несколько раз. Должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки вра-а-ач. — Симон прятал лицо в светлых локонах Юли, глубоко вдыхая аромат духов, перемешанных с запахом прошедшей ночи.

— Я тоже врач.

— Тоже. Только ты при смерти не признаешься, что устала. Три блюда приготовила, ночь не спала… Господи, как же я тебя люблю, маленький.

Сегодня Юля стояла в полутемной «курилке», смотрела сквозь стекло на ночь, далекий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведенные от напряжения губы.

— Отпусти, — повторил Юрий Борисович.

— Не могу… — прошептала Юля, с трудом разжимая губы.

Юрий Борисович удерживал её за плечи, прижимал к себе, краем сознания она ощущала, что мышцы расслабляются, взамен принося ломоту — настолько были скованны.

— У тебя есть закурить? — проговорила она словно не своим ртом, движения приносили боль.

— Ты не куришь, — напомнил Юрий Борисович то, что знали оба.

— Нужно отвлечься, я с ума схожу…

— Хорошо, — Юрий Борисович поднес зажигалку к сигарете, которую взял в рот секундой раньше, при этом он продолжал обнимать Юлю, прижимать к себе с ощутимой силой.

Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчетное, ничем не оправданное желание. Словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались, давили на Юлю, когда она находила рядом с Юрием Борисовичем.

Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Юля просто замирала, как зверек, загнанный в ловушку, и ждала, когда всё закончится, пока у кого-то из них двоих появится причина выйти вон.

Самым ярким, ужасающим был момент, когда она ласкала мужа особо интимным способом, и перед глазами вдруг промелькнул воображаемый белых халат, слегка надменный взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой силы, что напугала мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, его руки, казалось, не отпускали ее никогда.

— Давай паровозиком, — проговорил Юрий Борисович, затянувшись.

Юля закрыла глаза, окончательно расслабилась в объятиях Юрия Борисовича, почувствовала, как его пальцы аккуратно поворачивают ее голову, раскрывают губы, после дым на своих губах — тонкую, едва ощутимую струйку, которую она тут же вздохнула, почувствовав горечь и горячее дыхание.

— Ещё? — спросил Юрий Борисович.

— Да, — только и она ответила перед тем, как поцеловала Юрия Борисовича.

Она не встретила сопротивления, напротив — он моментально перехватил инициативу, придержал за затылок, с силой вдавливая ее губы в свои, словно давления, трения, укусов было мало.

Поцелуй, как самый страшный грех, как тот самый змей, как яблоко познания, яблоко раздора. Поцелуй, за который не стало стыдно.

— Простите, — пробормотала Юля, сделав попытку вырваться. Слабую, едва заметную, потому что находившиеся вблизи губы не оставляли шанса на истинное желание оторваться от поцелуя.

— Не извиняйся. Меня поцеловала самый красивый ординатор больницы, поэтому даже не думай забирать поцелуй обратно. — Он улыбнулся, плотоядно посмотрел на Юлины губы, не спрашивая, всего лишь ставя в известность, что поцелует снова. И снова, и снова.

Утром Юля смотрела, как Ким упал на гололеде, когда разогнался, чтобы промчаться по обледенелой тропинке. Мысленно отругала его кареглазого отца, но продолжила молча наблюдать за слезами сына и присевшим рядом с ним Симоном, который что-то говорил, пока Ким не перестал плакать, улыбнулся широко, по-детски наивно. Симон поцеловал сынишку, крепко прижав к себе, поднял на руки, на ходу отряхивая тёплый яркий комбинезон малыша, и двинулся в сторону Юли, стоявшей на крыльце областной больницы.

— Привет, привет, мама! — Ким, конечно же, забыл, что несколько секунд назад горько плакал.

— Привет, мой золотой. Как ваши дела? — сияя, ответила Юля.

— Я принес показать свою медаль!

Юля знала, накануне прошел открытый урок в бассейне. Не соревнования, но каждый малыш получил медаль и маленький кубок за свои личные победы. Заслуги Кима были невелики, ему достался страх воды от матери, но он два раза опустил лицо в бассейн, задержав при этом дыхание.

Симон не уставал нахваливать сына, повторяя, что расти надо над собой, а не над другими. Юле он однажды сказал, что из Кима если и выйдет спортсмен, то маловероятно, что он повторит заслуги отца — нет в нем злости.

— Ну и хорошо, — сказала тогда Юля, вспоминая синие губы мужа.

— Вот и отлично, — ответил Симон, вспоминая что-то своё, возможно — бесконечные тренировки или время, которое он провёл без семьи ради медали, что теперь стояла на подставке, на видном месте, и Адель показывала ее в камеру ноутбука очередной новоприобретенной интернет-приятельнице.

— Как Алёша? — тихо спросил Симон.

— Всё… — со рваным вздохом ответила Юля.