Я – наложница для Прайма (СИ) - Сакру Ана. Страница 19

– Ты говорил после ужина, – я цепляюсь за призрачную надежду отсрочить неизбежное. Сердце глухо ударяется о ребра, отдаваясь болью в грудной клетке.

Дез игнорирует мои жалкие попытки увильнуть. Тянет за волосы, поворачивая моё лицо к себе. Рука на животе преодолевает резинку штанов, протискиваясь всё ниже.

– В глаза посмотри, – приказывает тихо.

Я моргаю, пытаюсь наоборот отвести взгляд, увильнуть. И не успеваю. В глубине его радужки меня ловит что-то, буквально парализуя волю. Дыхание стопорится в горле, пульс бьёт в висках. Липкий жар расползается по телу, делая кожу болезненно чувствительной. Томление опоясывает низ живота, наливается тяжестью.

– Воот так, мы только поиграем, – шепчет Дез довольно на ухо, всё сильнее сверкая глазами, гипнотизируя меня, – Только поиграем, Ри...сладкая...

Я не могу отвернуться, не могу не смотреть ему в глаза. Ничего больше не существует кроме магических радужек этих, порабощающих меня. Открываю рот, но возражения так и застывают на кончике языка, трансформируются в жалобный всхлип. Его рука между ног, пальцы толкаются в меня, нагло ощупывают внутри, заставляя стенки томительно сжиматься. Большой палец надавливает на клитор, пропуская по телу электрический разряд, ещё и ещё. Мой пульс учащается, достигая бешеного ритма, влажная тяжесть обжигает с каждой секундой сильнее. Подступающая разрядка сбивает дыхание... Так быстро...Слишком...

Широкая ладонь на моей шее переползает на рот, накрывает нос, закрывает собой пол-лица и вжимается всё сильнее. В голубых глазах, сверлящих меня, сверкает что-то хищное. Я осознаю, что происходит, только когда воздуха перестаёт хватать. Пытаюсь вздохнуть и не могу. Приоткрытыми губами лишь натыкаюсь на его плотно прижатую руку, языком чувствую вкус кожи. Глаза широко распахиваются в панике, грозят вылезти из орбит, картинка смазывается от выступивших слёз. Пальцы между ног продолжают быстро ритмично растягивать меня, входя и выходя с пошлым хлюпающим звуком. Низ живота скручивает от напряжения. Сознание плывёт в дурмане асфиксии. Я вцепляюсь в его руку в жалкой попытке оторвать её от своего лица, вытягиваюсь в струну, желая вырваться. Это изощренная пытка: мозг в ужасе, а тело в огне. Бьюсь пару раз, и меня накрывает.

Прайм тут же отпускает меня. Я хватаю сладкий воздух как рыба. Стекаю на землю, вытягиваясь от мелкой пульсации, затухающими волнами прокатывающейся по телу.

Дез обхватывает мои щеки пальцами, рывком поворачивает лицо к себе. Быстрый глубокий взгляд, и я чувствую, как невидимая связь резко рвётся. После прайм просто встаёт и как ни в чём не бывало начинает выкладывать посуду и рюкзака. Словно и не произошло ничего сейчас. Ничего, заслуживающего его внимания. Меня же топит в буре эмоций. Отголоски экстаза, страха смерти, злости на него, за то, что так легко сделал это со мной, стыда. Такая мешанина, что я даже не в силах вычленить что-то определенное. Перевожу рассеянный взор в черное беззвёздное небо, судорожно вдыхая и пытаясь прийти в себя.

Шорох веток с трудом прорывается в моё сознание. Поворачиваю голову и натыкаюсь глазами на рыжую пуму. В зубах у неё небольшая тушка олененка. Марита кидает её у костра и моментально оборачивается. Смеряет меня, валяющуюся на земле, пренебрежительным взглядом.

– На девке твоей лица нет, как бы новую искать не пришлось, – фыркает стерва, отчего я сразу приподнимаюсь на локтях. Опять открываю было рот, чтобы наконец ответить, и опять Дез меня опережает.

– Не придется, я аккуратен. И она айли, не девка, советую запомнить.

29.

Ужин проходит в молчании. Моём. Прайм с кошкой трещат, не переставая, меня же словно и вовсе не существует. Хотя нет, один раз Дез приказывает, чтобы я положила ему добавки. Именно приказывает, даже не взглянув на меня при этом. Его пренебрежение бесит невероятно. Нет, я не жду какого-то особого обращения и тем более знаков внимания от прайма. Просто...Я чувствую себя вещью. Пусть нужной, важной и ценной, но всё же неодушевленным предметом, о котором вспоминают лишь по мере необходимости. И это задевает. Больно. Самолюбие трещит по швам. Что испытываю я сама к прайму, даже боюсь попытаться понять. Хватаю и разжевываю лишь то, что лежит на поверхности. Сейчас это обида и злость, и я ими буквально упиваюсь. Копнуть глубже страшно. Ещё и оттого, что он может ощутить это тоже.

Тихо сижу в сторонке, дожевывая поджаристый кусок мяса. Внимательно прислушиваюсь к разговору брата и сестры, постепенно составляя цельную картинку в голове. Кое-что становится даже понятно.

– Как вернёмся на Вилаю, куда? К тебе? Небезопасно, мне кажется... Может пожаловаться императору всё-таки? – Марита задумчиво ворошит веткой потрескивающий костёр.

– Император предпочел остаться в стороне полгода назад, и сейчас будет так же, только раскроемся окончательно, – возражает Дез, – И ко мне тоже смысла нет. Отправимся сразу к Гельмуту. Раз нас выкрали, значит до него ещё не добрались. Прихватим старика с собой и скроемся на три оставшихся месяца.

– И где ты думаешь скрыться?

– Мне кое-кто задолжал, – щурится прайм, не называя имён, – Кое-кто, кого не свяжут со мной, и у кого есть свой небольшой спутник для отдыха в скоплении Андромеды… Райское место. Тебе понравится.

Кошка недоверчиво фыркает.

– Предлагаешь переждать на курорте?

– А ты хотела три месяца в подземелье посидеть? – Дез вопросительно изгибает бровь, – К тому же дело не в том, что это курорт, а в том, что это ЛИЧНЫЙ курорт, и кроме нас там никого не будет. Ну может ещё хозяин захочет присоединиться.

– И кто же это? – Марита кидает на брата заинтригованный взгляд.

– Тот, кому Аскольды тоже не друзья, – прайм явно уходит от ответа. Даже я насторожилась. Что уж говорить о кошке.

– Ты ведь не отвечаешь, потому что мне не понравится ответ. Да, Дезире? – её зеленые глаза сужаются, сверля брата.

Дез же демонстративно продолжает есть, никак не комментируя её предположение.

– А как же твоя служба? Император будет недоволен. Три месяца – не неделя, – так и не дождавшись имени, спрашивает Марита.

– Переживёт как-нибудь. Когда всё закончится, отбуду повинную, – пожимает плечами Дез, – ладно, пора спать. Кто первый дежурит?

– Давай ты. Разбудишь, – предлагает кошка.

Прайм согласно кивает, поднимается, отставив пустую тарелку, и исчезает в темноте.

– Он куда? – подаю наконец голос, когда высокая статная фигура прайма полностью растворяется в обступившей темноте.

– Караулить, – вздыхает кошка, – Не переживай, тебя не заставим, будешь дрыхнуть всю ночь.

Никак не комментирую её очередное хамство. Похоже я начинаю к нему привыкать, как и прайм, с которым кошка тоже не церемонится. Собираю грязную посуду и направляюсь к речке, чтобы хоть как-то её отмыть. Марита в это время наносит сухих веток и расстилает пледы, подготавливая спальные места. Вид у неё уставший и задумчивый. Мы располагаемся по разные стороны костра и обе молча наблюдаем на танцующим пламенем.

– А что будет через три месяца? –осторожно спрашиваю. Я морально готова к тому, что она меня проигнорирует, но через пару секунд кошка тихо отвечает.

– Я вступлю в наследство. По законам Империи нестандартное завещание можно оспорить в течение девяти месяцев со дня смерти завещателя. Прошло уже шесть. А без самого завещания и меня его не оспорить. Вот так…

– Так вас ищут, чтобы оспорить ваше завещание?

– Не наше, моё. Дез просто пообещал отцу, что поможет. Никто не знает, что мы сводные…По крайней мере не знал раньше, а что сейчас – сложно сказать…

– А почему оно нестандартное? – чем больше Марита рассказывает, тем больше вопросов возникает у меня.

Но кошка демонстративно отворачивается и с головой накрывается пледом, видимо решив, что и так сказала чересчур много. Я некоторое время задумчиво рассматриваю её спину, а потом тоже закрываю глаза. Какая мне в сущности разница, что у них там происходит. О себе бы подумать. Первая моя попытка сбежать с треском провалилась, но ведь ещё не всё потеряно, верно? Ждать, когда там прайм решит меня отпустить, как-то не хочется. А в этой суматохе, пока мы будем убегать от преследователей, возможно я смогу затеряться. Шанс кажется вполне реальным, по телу растекается приятное тепло, от костра идёт уютный жар, веки тяжелеют, и я сама не замечаю, как погружаюсь в тревожный рваный сон.