Ночь Пса - Иванов Борис Федорович. Страница 8

– Ну, так молись тогда за меня, не то тебе здесь – крышка, – заверил его Тони, направляясь к выходу.

– Богу молиться не обучен, потому, как атеист, – зло сообщил ему в спину Гнат. – С этой поры сортиры за версту объезжать буду – лучше уж обмочусь прилюдно, чем всю жизнь про такой срам вспоминать буду...

Тони не счел нужным продолжать дискуссию. Проходя мимо блоков связи общего пользования, укрепленных на стене, он по очереди засунул в приемную щель каждого свою «фирменную» карточку – с виду типичную электронную кредитку. Прокрутив ее в своем нутре и выплюнув отраву в сетчатый слот, каждый из блоков намертво выходил из строя. Километров на шесть окрест других средств связи не было.

Гнат поудобнее уселся на полированной крышке унитаза и попробовал заговорить с «Джеком» «за жизнь». Пес оскалил зубы и в горле у него закипел сдерживаемый рык. Блестящие пузырьки слюны стекали по его клыкам, скапливались в уголках рта...

Помолчав немного, для отвода глаз, Гнат, сохраняя естественность и, как бы непроизвольность движений, помассировал себе поясницу и приподнялся на полусогнутых, чтобы, исхитрившись, дотянуться до дверцы своей кабинки.

Пес тоже встал.

Лифт – тяжелый и скрипучий и тем напоминавший Киму Его Превосходительство Президента Объединенных Республик – доставил его в залитый вечерним светом вестибюль Ратуши, украшенный витражами. В отличие от обычных произведений такого рода изобразительного искусства, в общем-то однотипных по всем Мирам Федерации, эти, подсвеченные последними лучами медленно – очень медленно – заходящего светила, зачаровывали Кима. Они, верно, были делом рук действительно великого художника. Кажется, сначала они украшали какой-то из многочисленных храмов Новой Веры, разрушенных в Плохие Времена и попали в Ратушу чисто случайно, вопреки приказу тогдашнего Верховного Коменданта. Часть витражей изображала деяния героев разных эпизодов истории колонизации Прерии и ее замысловатой истории. Наверное, витражи устанавливали в высоких проемах-витринах, изначально для них не предназначенных, руководствуясь, скорее соображениями технической эстетики, а не хронологии, так что основатель Столицы, генерал-директор Кох, был обращен лицом к вереницам повстанцев, пробиравшихся под началом легендарного Седого по тропам Арктических Хребтов, а пыльная и безжизненная панорама Первичной Степи соседствовала с почти карикатурным триптихом разгула Праздника Изобилия времен второй экологической катастрофы. Впрочем, может быть, в таком подборе и расположении тем как раз и проявился своеобразный угрюмоватый юмор, свойственный жителям этого огромного – «на размер больше», как любили говорить здесь – окраинного Мира.

Как всегда в этот час вестибюль Ратуши был пуст, и некого было порасспросить об этих и других интересных вещах, связанных с витражами и историей Прерии. Только сервисный автомат очумело утюжил каменную мозаику пола, да неистребимые воробьи чирикали где-то под высоченным сводом. Ким вышел на могучий парапет, сбежал по ступенькам и торопливо пошел к Святошным полям.

Ему сразу понравилась эта часть Столицы – уже в первый же день после прибытия сюда. Официально это была всего лишь пешеходная зона в центре Столицы – одна из многих. Но была она, все-таки, чем-то другим. Казалось: по случаю какого-то праздника здешние жители соорудили на перекрестии нескольких бульваров и засаженных зеленью аллей ярмарочный городок, да так и позабыли его прикрыть, когда тот неведомый праздник закончился. Так оно, наверное, и было. Во всяком случае: праздник жил здесь и в будни: проявлялся тысячью мелких признаков будням несвойственных – снисходительностью редких, в общем-то, околоточных, бросовыми ценами наваленной на вынесенных под чистое небо прилавках сувенирной дребедени, веселым норовом уличных артистов, музыкантов и фокусников, выделывающих свои номера на импровизированных подмостках, а то и просто на углах и перекрестках – для проезда транспорта Святошные были закрыты и такие места стали здесь просто маленькими эстрадами и аренами. Не похоже, что этот народ сильно хотел подзаработать своим искусством. Скорее – просто выражал себя.

Здесь на каждом шагу попадалось что-нибудь занятное – то лавка древностей с самым настоящим, говорящим живым хозяином вместо торговых автоматов, то какой-нибудь мини-музей или микро-мемориал, то аллея редких растений, а в ней – невесть кем посаженное скок-дерево с Квесты, то часовенка Пестрой Веры, а в ней – целый сонм богов, бесов и амулетов – каменных, стеклянных, бронзовых, из керамики, метеоритного железа и бог весть из чего еще – на все случаи жизни в мерцании уймища причудливых свечей, невесть кем принесенных и разжигаемых. Кафе и ресторанчики всех разновидностей – в основном, для народа со средним достатком – и подороже – для туристов и иной залетной публики. Прорва букинистов и разных лавочек, облюбованных коллекционерами для своих, им одним понятных, толковищь. Всегда здесь было людно, но никогда – тесно.

И где-то здесь стоял – на почти незаметном постаменте, вровень с текущей мимо толпой – памятник Полю Гранжу – первооткрывателю Прерии. В других Мирах Первооткрыватели высились над центральными площадями столиц. Поль Гранж просто стоял, прислонившись к стене и с интересом следил за жизнью, текущей мимо. Почти всегда в нише рядом были цветы и свечи. Никто не знал когда и где он умер и был похоронен.

А сейчас Святошные готовились к наступлению Ночи. Ким еще ни разу не видел Ночь Прерии. Но уже был слегка наслышан о ней. Тут это слово произносили как бы с большой буквы – когда речь шла о Большой – шестидесятичасовой – Ночи. Раньше – до того, как он побывал на Прерии Киму казалось, что Ночь – это самое унылое и безрадостное время для обитателей этого Мира. Но тут он ошибался: унылым временем здесь были именно долгие дневные часы благочестивого труда, и именно на Большую Ночь здешние жители откладывали свои праздники – большие и маленькие – и всяческие приятные хлопоты, связанные с исполнением своих маленьких личных заветных желаний. Должно быть это шло из давних времен – из эпохи подневольного освоения планеты каторжным народом Империи. По уложениям того времени на период «Темного Времени», как тогда обозначали Большие Ночи, сокращались нормы выработок, рабочие часы, увеличивались пайки и начинали действовать всяческие дополнительные льготы для расконвоированных и вольнонаемных. Так и прижилось.

А к тому же, наступавшие сутки были началом здешнего уик-энда. Закончивший в разной мере праведные труды народ уже выбирался на вечернюю прогулку. В кронах деревьев и на старинных, причудливой формы столбах уже загорались теплым, неярким пока светом фонарики ночной подсветки, открывались запертые в рабочее время лавки, лавочки и лавчонки, кафе, бистро и Бог весть какие еще заведения. И где-то уже тихо играла музыка.

Святошные были местом и людным и нешумным, и престижным и весьма демократическим. Богатые рестораны и дорогие магазины здесь не прижились. Но и модные субкультуры андеграунда тоже не пустили здесь корней. Здесь царствовал средний класс. Люди без претензий. Точнее, с претензией на право оставаться самими собой – ни больше и ни меньше.

На подъезде к служебным автостоянкам Космотерминала Тони охватил мандраж. Уж больно гладко все шло. Уж не очередная ли уловка злокозненного Бога Неудачников? Он глянул на начинающее темнеть небо, в который уверенно карабкались святочные фонарики Колонии Святой Анны, и дрогнувшей рукой погладил обитателя своего кисета. Ему показалось, что Трубочник сегодня спокоен за него – Тони Пайпера. Вздохнув, он начал парковать кар.

«Вот будет номер, если сейчас никто ко мне не подкатится. Я ж сроду этого Братова не видал, – подумал он. – По мне что тот вертухай в штатском, что – этот. А он-то на меня таращится и знакомого водилу не признает. Сейчас, может, уже по блоку в министерство свое наяривает. Вот тогда тебе и крышка, старина Тони. Космотерминал – объект особо охраняемый. Блокируют в момент...»