Я Распутин (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 3

– После смерти отлежусь – буркнул я, опуская взгляд. Ноги босые, но я хотя бы одет. Серые полотняные штаны, холщовая рубашка.

– Пророчество, сейчас будет пророчество – послышалось возбужденное перешептывание публики.

Кажется, Распутин часто выдавал прорицания после своих приступов. А мне что выдать?

Я взял под руку зардевшуюся Лохтину, потянул ее к печке. Тихо спросил:

– Что, из дворца есть известия?

– Пока нет, ждем курьера. Вы же помните, отче, о своем обещании?

Черт, еще какое-то обещание всплыло! Я поморщился, вздохнул. Повисла пауза.

– Нет, никак нельзя нарушить слово, данное помазаннику Божьему!

Народ опять зашушукался. Я что-то пообещал Николаю за номером два, но что?

– Слово Распутина – крепче стали. Раз сказал, значит сделаю. Ольга Владимировна, голубушка, – я понизил голос. – После приступа в голове полный туман. Сегодня портянку хотел навернуть – так не вышло!

Лохтина удивленно на меня посмотрела. То ли поразилась голубушке, то ли туману.

– Я пришлю Авдея, он поможет, – она помолчала и так же тихо спросила: – Отче, а были вам какие новые видения?

– Были! – громко ответил я, поворачиваясь к гостям. – Бог ниспослал мне доброе видение. В следующем месяце будет долгожданное облегчение крестьянам. Разрешат выходить из общины, выделят землицу.

Народ пооткрывал рты.

– Об том уже давно разговоры ведутся, – вперед вылез худой мужик в визитке и с котелком в руках. – Какое же это откровение?

– Ты чьих будешь? – рявкнул я, входя в образ.

– Ваш тезка. Григорий Бессмертных. Из газеты Копейка. Прослышал-с про ваши таланты, вот, явился к Ольге Владимировне так сказать лично убедиться…

– Тогда слушай меня, копейка! – я высморкался в штору, вытер об нее руки.

Гости жадно смотрели на это представление, ну прямо как тогда на истфаке, тогда тоже больше ржали над такими фортелями, чем слушали.

– Точно тебе говорю. Крестьянам вскоре разрешат выходить из общины. Указ на сей счет будет. От самого Столыпина.

Журналист вытащил из внутреннего кармана блокнот и карандаш, быстро что-то в него записал.

– Да… об этом вы узнать никак не могли, – покивал головой Бессмертных. – И как крестьянство воспримет сие?

– Общиной – сильна земля русская, – я вздохнул. – Многие дела в селе только миром порешать можно. Трудно будет единоличнику. Да и мироедов опять прибавится.

– Значит, плохо вы, Григорий Ефимович, оцениваете реформу?

– Где уж моим умишком угнаться за министрами, – осклабился я. – Но раз уж выкупные платежи отменили, надо дальше идти, дать землицу-то крестьянину.

Журналист покивал, еще что-то записал. А я вперил свой взгляд в Лохтину. Та задышала, начала терзать кружевной платочек. Надо поднять «градус».

– Бог он все видит! – продолжал я, повышая голос – Воздастся мироедам по грехам ихним! Ждите! Идет, идет конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следует за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Что там дальше было у Иоанна Богослова я не помнил, поэтому уселся на кровать, мотнул головой:

– Подите все прочь, нет моих сил больше.

Народ, перешептываясь, подался в коридор, Лохтина захлопнула дверь, упала передо мной на колени:

– Отче, как же жить дальше? Научи!

Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос. Распутин пока не успел нажить серьезных врагов, но совсем скоро против него ополчатся все – православная церковь, двор, чиновники, интеллигенция. Аристократы так вообще составят заговор и решат убить «старца». Во главе встанет князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович, племянник Николая. А еще руку к убийству приложит офицер британской разведки Освальд Рейнер.

Я прямо чувствовал, как пули черносотенца Пуришкевича входят в мою спину. Передернуло. Может, ну его, уехать обратно в Тюмень и жить простой крестьянской жизнью? Чушь. Пахать я не умею, деревенских навыков нет, жена Распутина меня мигом раскусит. И настучит в консисторию, а там и так дело о хлыстовстве на мази. И в оконцовке – та же монастырская тюрьма.

Нет. Все мои плюсы – они лишь в знании будущего. А оно печально. Что для России, что для Распутина. Только вперед, только буром, не сомневаться, давить уверенностью.

Я тяжело вздохнул.

– Молись, Оля, Богу. Вот и вся учеба.

Обедали скромно. Суп, бифштекс с картошкой, пироги, квас, настойки. За столом было четверо. Гость доктор Калмейер – массивный мужчина с пышными бакенбардами. Сама хозяйка дома и ее муж – пожилой чиновник с бородкой клинышком а-ля Калинин. Правильно я вычислил – Его Превосходительство господин действительный статский советник Владимир Михайлович Лохтин, гражданский генерал. А Ольга Владимировна получается у нас генеральша.

Сначала обсудили мое пророчество. Но так, вскользь, тема общины публику не волновала. Потом беседа перескочила на странную смерть бывшего генерал-губернатора Петербурга Трепова. Того самого, который в прошлом году объявил бунтующей столице, что армия «холостых залпов давать не будет» и патронов тоже не пожалеет. Беспорядков и уличных боев, в отличии от Москвы, действительно, не случилось – метод угроз подействовал.

Затем разговор перешел на состояние детей Столыпина. После недавнего взрыва на Аптекарском острове пострадали сын и дочь премьера. Если первый отделался ушибами, то Наталья стала инвалидом. Ей даже сначала хотели ампутировать обе ноги, но в итоге врачи спасли конечности.

– Ходить не сможет, – констатировал со вздохом Калмейер, который оказался лечащим врачом Натальи.

– Это почему же? – встрял я.

– Сложные, смещенные переломы с осколками, – коротко ответил доктор, не глядя на меня.

По его лицу было видно, что он не одобрял увлечение Ольги Владимировны оккультными личностями.

– Молитва отца Георгия исцеляет не только душу, но и тело, – Лохтина отпила вина из бокала, посмотрела на меня влюбленными глазами.

Я поежился. Рядом сидит муж с ножом в руках, пилит бифштекс. Надо уезжать из этого дома. И поскорее.

– Тут обедней не поможешь, – покачал головой доктор. – Осколки молитвой правильно не сложатся. Девушка будет расти, а кости…

Калмейер махнул рукой, снял заложенную за воротник салфетку. Бросил ее на стол.

– Божья молитва может все, – уверенно произнес я, поворачиваясь к Лохтиной. – Лист бумаги нужон, да карандаш.

Все с любопытством уставились на меня.

– Позвольте узнать, зачем? – поинтересовался Владимир Михайлович тоже снимая салфетку.

– Займемся инженерным делом.

– Вот как? – Лохтин смотрел на меня с изумлением. – Какие науки вы изучали, в каких университетах?

Похоже, надвигается сеанс публичной порки.

– Владимир, я прошу тебя! – попыталась сгладить хозяйка дома, позвонила в звонок. Горничная принесла мне лист бумаги, карандаш. Я отставил тарелку прочь, сложил руки.

– Господи, прости нас грешных… – дальше я молился молча, попутно вспоминая аппарат Илизарова. Мать хирург не раз меня брала к себе в отделение. Насмотрелся.

Закончив молитву, я под удивленными взглядами присутствующих нарисовал кольца, спицы, винты. В принципе аппарат очень простой, ничего сложного в нем не было.

– Вот это, значица, спицы, – я ткнул карандашом в лист. – Они вводятся в кость дрелью выше и ниже перелома. Найдется у вас тонкое сверло?

Калмейер открыл рот, закрыл.

– Ну ежели не найдете, вон, инжинерОв попросите, – я кивнул на обалдевшего Лохтина, – они сделают.

– И что же дальше? – заинтересовался доктор.

– Спицы вводятся крест-накрест. После чего крепятся к кольцам. Закручивая или откручивая винты на кольцах можно смещать осколки да складывать их по нужному. Сложили да оставили сращиваться.

За столом повисло молчание. Доктор и статский советник осмысливали мою речь, Лохтина смотрела влюбленным взглядом.

– И где вы такое видели, позволю себе спросить?