Я Распутин (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 45

– Нравственный материализм это болезнь! Она погубила римскую цивилизацию, погубит и Европу! Только здесь в России, где так высоки тяга к правде и справедливости, потребность в действенной вере, могло родится такое движение!

Да, зацепила Сергея Николаевича моя писанина. Ну так это и хорошо. Спорили, вернее, соглашались мы полночи, причем Булгаков от широты охвата пришел в еще больший восторг, еле-еле удалось его утихомирить и немного подремать до утра.

Перед приездом удалось даже немного поработать с бумагами. Пока Булгаков сопел в в две дырки, я изучил финансовую документацию московских иоаннитов (почти тридцать тысяч годового доход от пожертвований и сдачи в аренду недвижимости – нехило так), почитал брошюру, что мне вручил в конце нашего разговора Толстой.

С этой брошюрой вышло любопытно. В 1904-м году Толстой отправил статью «Одумайтесь!» своему издателю Черткову. В ней он крыл царя за войну с Японией. Ту самую, которую начали узкоглазые соседи потоплением «Варяга» и «Корейца». Досталось всем, не только Николаю. Дипломаты, журналисты, генералы, короче вся элита была скопом записана в «разжигатели». Разумеется, Толстому за такое предательство национальных интересов прилетело. И слева и справа и сверху и снизу. Большинство русских газет, которые до этого носили графа на руках, были искренне возмущены, а особенно тем фактом, что статью напечатала британская Таймс. Вот, посмотрите, в чью дуду дудит граф. Мы тут все силы страны напрягаем в борьбе против «желтолицых чертей», а Толстой играет на одну руку с «англичанкой». Которая, как известно, «гадит».

А еще графу вменили подрыв основ православия. В статье он прошелся и по практике целования «безобразных икон». Вот прямо так и написал. Англичанам что? Ерунда. А нашим патриотам стало сильно обидно. Граф стал персоной «нон грата» почти во всех салонах обеих столиц.

Не имея возможности опубликовать статью в России, Толстой напечатал ее в виде брошюры. Но и тут ничего не выгорело – большую часть тиража власти арестовали.

Остались вот такие раритеты, как у меня в руках. Я повертел брошюру – засунул ее в Библию, под обложку. Однако крамолу везу… До первого обыска.

Капитан и Дрюня встретили на перроне, расшугали носильщиков и мы сквозь краснокирпичное здание вокзала вышли на площадь. Мы – это я, Стольников, Дрюня и… Булгаков. Несмотря на то, что он сорвался из Москвы без багажа, Сергей Николаевич горел желанием посмотреть на наши «низовые организации». И никакие лекции и прочие обязанности в университете его не остановили – отбил телеграмму об отпуске и двинулся с нами. Ну, как с нами, я попросил его прописать нас в гостиницу, а сам накоротке поговорил с «боевой группой».

Слухи о финансовой самостоятельности кинешемской общины оказались несколько преувеличенными. Как доложил Дрюня, местные иоанниты зарабатывали деньги не сами, а доили некоего спонсора, но больше ему узнать не удалось, от посторонних «городских» сектанты шарахались.

Выручил Распопов – потолкавшись по городу пару дней, он подловил одного из общинников на базаре и сумел вчера выспросить, что да как. Деньги поступали из Вичуги, нынешний глава кинешемцев, пробивной мужичок, сумел подписать на ежемесячные выплаты одного из вичугских фабрикантов, Александра Федоровича Морокина. Пришлось наводить еще справки и я прямо ахнул, что тут творилось. Ну, про Иваново-Вознесенск и Орехово-Зуево кто историей русской промышленности интересовался, знают, а вот Вичугский край как-то в тени остался.

Если кратко, то история почти такая же: крестьяне-староверы, ткацкие и прядильные фабрики – часть основали, часть выкупили, раскрутили уезд и город. Чтобы власти не слишком давили, перешли в единоверие. Ну как перешли… Официально да, но продолжали поддерживать беспоповцев и даже бегунов, которых даже среди староверов полагали сектантами. Так что зуб даю, они в синодальную церковь записались для вида, чисто как евреи в средневековой Испании.

Фабрик в округе насчитывалось десятка два или три, почти в каждом крупном селе в уезде, работали на них из поколения в поколение, жили в собственных домах, разводили огороды и живность. Оттого отношения между трудом и капиталом тут было патриархальное – почти все промышленники-староверы поднялись на капиталах, которые поручили им «водить» общины. И это отношение очень чувствовалось, несмотря на то, что власть всеми силами весь XIX век эдакий анархо-синдикализм душило. Да, фабриканты все больше и больше считали себя «владельцами», а не выборными от «опчества», как родоначальники, но продолжали заботится о своих рабочих. Строили школы, больницы, церкви – Булгаков поведал, что система народного образования в Кинешемском уезде считается одной из лучших в России.

Решили мы с Сергеем Николаевичем съездить на такое благолепие посмотреть, тем более от Кинешмы было пол-лаптя по карте. Но сперва я навел порядок в общине – самозванного главу сместил, невзирая на его угрозы нажаловаться «самому Александру Федоровичу». Общинников строем сводил в церковь на молебен, к вящей радости местного попа – кому охота в своем приходе если не секту, то полусекту иметь? Епархиальное начальство не похвалит. А так – побеседовал с отцом Севастьяном, разъяснил ему политику партии, уверил, что ни-ни от официальной доктрины, да заодно его самого в небесники сагитировал. Ну и прежним манером погнал иоаннитов искать места под приюты.

А сам с Булгаковым – к Морокину. Дед уже старый, основательный. Глядишь на такого и сразу понимаешь, как род с самых низов наверх пробился. Первая гильдия, почетный гражданин, все дела. Четыре или пять фабрик, несколько тысяч рабочих. С образованием, да своими идеями – даже книжки писал. Про русскую промышленность и народную трезвость. В смысле, что ограничение продолжительности рабочего дня вредно, поскольку приведет к пьянству в свободное время, а пьянство – к обнищанию.

Поначалу он нас чуть не погнал с порога, стоило только про иоаннитов заикнутся, видно, достали его местные дрязги. Но я успел подсунуть ему брошюру партии. Пока он ее листал, я чуть было не рассмеялся – веду себя чисто как свидетель Иеговы, не желаете ли поговорить о господе нашем, Иисусе Христе? Нате вам книжечку почитать. А потом смешок-то задавил и подумал – чего ржать-то, вполне рабочая методика. Написать эдакий «Катехезис небесника», где простыми словами для простых людей все объяснить и пустить мою пехоту по домам. Заодно и при деле будут. И вообще, дать им план по окучиванию, с ежемесячными показателями и отчетами.

Незнамо куда бы меня унесло, но Морокин закончил знакомится с нашим изданием и перешел к разговору. Идею с приютами он оценил, кинешемский обещал поддержать, если мы там наладим техническое обучение. Ну а что, вот потому-то он и миллионщик, умеет одним ударом двух зайцев убивать – и благотворительность, и подготовка специалистов для его фабрик. В программе партии ему больше всего понравилось про веротерпимость и прием христиан всех конфессий, так что, глядишь, вместо бегунов каких денежка к нам пойдет. Ну и напоследок пригласил заехать в Вичугу, вернее, в стоящее впритык к ней село Гольчиху, где его фабрики, ткацкая и прядильная.

И тут меня, что называется, пробило – сложились «Вичуга» и «ткацкий» и я вспомнил про реферат, который писал для Вики Андреевой в бесполезных попытках охмурения. Эх, как давно это было… Реферат был про социальные практики 30-х годов в Советском Союзе и там, естественно, упоминалось стахановское движение и как его часть – движение виноградовское. Последнее родилось как раз в Вичуге, где ткачиха Дуся Виноградова взялась обслуживать то ли пятьдесят, то ли сто станков разом, при том, что все вокруг работали на десяти-пятнадцати. Я тогда еще удивился, не показуха ли и посмотрел подробнее – нет, не показуха, во всяком случае, вначале. Фокус был не в ткачихе, а в новой организации труда, которую фабричные делегаты подсмотрели в поездке в США.

Вот я в качестве благодарности Морокину и выкатил «американских ткачей», про которых меня якобы писали земляки, уехавшие за океан. Что к станкам подпускают самую ловкую из ткачих, а ей в помощь дают мастеров, ремонтников и кого там еще.