Босс скучает (СИ) - Тэя Татьяна. Страница 41
— В регионах и без тебя разберутся. Я так считаю.
— Я так считаю, — передразниваю с бездной яда. Его отказ я воспринимаю с болезненной остротой. — Герман Маркович, мне ли не знать, что важнее и перспективнее для успешной работы моего подразделения!
— А я вижу, что перспективнее для всей фирмы в целом, — с ехидной улыбкой подчёркивает он.
Островский в этот момент такой далёкий, совсем не похож на себя вчерашнего. Я точно его на палубе целовала?
Может, эта мысль мелькает на моём лице, потому что Герман наклоняет голову к плечу и, нахмурившись, изучает меня.
— Ты пойми, я не могу сидеть на одном месте. Это меня убивает, — захожу я с другой стороны. — Мне эти командировки нужны как воздух.
Я делаю шаг в сторону, тру ладонью лоб. Усталость даже изображать не приходится. Я действительно выбита из колеи событиями последних дней, и этот контрольный в голову меня практически приканчивает.
Герман молчит. Смотрю в его сторону, а он уже, оказывается, поднялся с кресла и опускает рукава рубашки, сосредоточено застёгивает пуговицы на манжетах.
— От кого ты бежишь, Варь? — спрашивает он через несколько секунд нашего молчания.
— Ни от кого.
— От себя?
Я фыркаю и заявляю:
— От себя не убежишь.
— Вот именно, — отвечает он и смотрит на меня с теперь уже немного грустной улыбкой. — Но от кого ты вчера сбежала?
Я вздрагиваю: и от его внезапных слов, и от его близости. Герман подходит вплотную, а я будто приросла к полу. Не могу сдвинуться ни на миллиметр. Его раскрытые ладони ложатся мне на предплечья. Опускаю взгляд, смотрю, как сильные пальцы обхватывают мою руку, слегка сжимая, затем проходятся вверх-вниз по тонкой ткани бежевой блузки. Сто процентов Герман чувствует мою дрожь, и меня эта демонстрация собственной слабости перед ним совсем не вдохновляет.
— От кого сбежала? — повторяю его слова.
— Да, от кого? От меня или от себя? — пальцы Германа скользят к шее, поднимаются выше, обводят скулы. Тёплая слегка шершавая кожа его рук — рук мужчины, который лишь одним лёгким касанием может разжечь во мне миллиарды обжигающих искр, — воздействует на нервные окончания, и, если он хотел меня успокоить, то нет. Дрожь лишь усиливается.
Только бы он перестал трогать меня. Только бы не переставал…
Ощущения, как всегда, на контрасте противоположностей.
— Я ни от кого не… — снова пытаюсь отрицать очевидное.
— Врунишка, — усмехается Герман, а затем наклоняет голову.
Мои глаза потрясённо распахиваются, потому что я ничего не вижу, кроме лица Германа: его чувственных улыбающихся губ. Он загородил собой остальной мир.
— Ещё и боишься, — добавляет он и привлекает меня к себе.
Послушная в его руках, я совсем не сопротивляюсь. Лишь закрываю глаза, когда наши губы соприкасаются. Ничего не слышу — стук собственного сердца, эхом отзывающийся в голове, глушит все прочие звуки. Однако сдавленный стон Германа пробивается сквозь преграду. Его язык хозяйничает в моём рту, а руки перемещаются с лица на талию, спину, грудь, плечи и обратно. Он будто пытается обнять меня всю, и я понимаю, что сама вцепилась в полы его пиджака мёртвой хваткой. Не хочу, чтобы он прекращал.
— Я хочу тебя, — шепчет Герман, и внизу живота поселяется приятное тепло, будто тело вперёд меня предвкушает последствия его слов. — Я не обижу.
Мы снова целуемся, и протяни он мне руку сейчас, я бы без промедления её приняла.
Наверное… Какая-то часть меня всё ещё сомневается в здравости подобного действия.
Но Герман первым приходит в себя. Отстраняется с таким видом, будто это решение далось ему непросто. Или он сболтнул лишнего.
— Сегодня уже лучше, — внезапно заявляет он.
— Сегодня уже лучше? — потрясённо повторяю я, всё ещё ошеломлённая силой его поцелуя.
К этому поддразнивающему Герману я также не привыкла.
— Как минимум, ты не пытаешься сбежать, — жмёт он плечами, а после предлагает: — Тебя подвезти? Мне потом домой заскочить и в аэропорт, — делится своими планами.
Он отходит за пиджаком обратно к столу и мне вмиг становится холодно. Так бывает, когда не понимаешь, что же будет дальше. Общение с Островским, как езда на американских горках. Он, вроде, и берёт меня за руку, но, проехав крутой вираж, тут же отпускает.
— Снова улетаешь?
— Да, — кивает Герман без лишних пояснений, но всё ещё ожидает моего ответа.
Я отрицательно качаю головой и с некоторой досадой осознаю, что продолжения не будет.
По крайней мере, не сегодня.
31
Утром в субботу меня будит нервная трель телефона. Я уж думаю, что это опять Герман со своими сверх срочными поручениями, но нет. Видимо, для поручений у него теперь Скорая. К лучшему, скорее всего.
Вглядываюсь в имя абонента. Ох, это ж моя студенческая подруга. Не могу сказать, что не ожидала её звонка. Но не так быстро, уж точно.
— Ань? Привет, — сиплю в трубку, всё ещё не до конца проснувшись.
Весь вечер пятницы изводила себя навязчивыми фантазиями, а на утро у меня тяжёлая голова. Пыталась анализировать поведение Островского. Но это дохлый номер. И теперь, когда он от слов перешёл к поцелуям, всё стало ещё запутаннее и непонятнее.
— Привет! — в голосе Анюты проскальзывают короткие истерические нотки. — Варь, Серёжа объявился.
— Серёжа? Мелёхин что ли?
Ныряю глубже под одеяло, потому что в комнате прохладно. Видимо, я не до конца прикрыла окно вчера, когда пыталась остудить голову от жарких откровенных картин с участием Островского.
— Да! И не сказать, что я этому очень рада. Ты случайно не в курсе, чего это он в Нижний припереться собирается?
— Погоди, он приехал к тебе?
— Ещё нет! — практически выкрикивает Аня и чуть тише добавляет: — Но сказал, что мы скоро увидимся. Разговор у него ко мне есть. Какой разговор, Варь?
— Он что-то про меня говорил?
— Нет, — в голосе подруги уже неприкрытое подозрение. — А должен был?
Пару секунд слушаю сердитое сипение в трубке.
— Прости, — бормочу я, думая, что, наверное, не имела права вмешиваться в чужую личную жизнь, но как всегда, импульс оказался сильнее разума. — Мы тут с ним виделись, и я…
— Ты, что, ему всё рассказала? — Анька перебивает в ужасе.
— Да нет-нет, спокойно, — уже сажусь на кровати, наплевав на холод.
Когда я поспешно уезжала из Нижнего в Москву, где меня ожидали глобальные перемены, у Ани в жизни всё налаживалось семимильными шагами. На черта я заговорила с Мелёхиным? Намёками швырялась? Впервые думаю, что Аня спасибо мне не скажет, если её тихий устоявшийся мир, который она так долго выстраивала по кирпичикам, всколыхнётся с появлением Сергея.
— Если рассказывать, то это должна ты. А мы… поговорили просто, и я… ну…
— Ну? — давит она.
Сдаюсь и передаю наш диалог с Серым.
— Варь, ты влезла туда, куда не просят, — холодно отвечает Аня, я такого тона в жизни от неё не слышала.
— Опять я куда-то влезла, да что ж такое! — мне становится обидно, и следующие слова я кидаю бездумно. — Иногда нужно просто поговорить, а не стоять, изображая двух упрямых баранов. Потом я решила, что так лучше.
— Кому лучше-то? — ноет Анька, и отчасти я могу её понять.
Мы ведь с Германом сами такие. Ходим вокруг да около, когда уже давно могли прояснить прошлое и обсудить всё, не позволяя недомолвкам и больному воображению додумывать ситуацию за нас. Наделяя скрытым смыслом то, что его не несёт.
— Считай, что тебе, — отвечаю спокойно. — Гордость и обида не позволяют тебе сделать первый шаг.
— Варь, я уже его делала, ты же в курсе. А сейчас… всё стало ещё сложнее.
После разговора с Аней у меня неприятное послевкусие. Знаю, что вмешиваться в отношения между бывшими не лучшая идея, но и остаться в стороне я тоже не могла. Пусть лучше поговорят сейчас, а то могут пройти годы до их следующего разговора или встречи. Они всё-таки живут в разных городах. Теперь. Да и Серёжа имеет право знать, какие последствия имела одна единственная совместная ночь в их жизни.