Действительно ли была та гора? - Вансо Пак. Страница 57
Когда продажи магазина портретов вернулись к нормальным показателям, я, решив, что художники зарабатывают лишь благодаря мне, стала смотреть на них свысока, словно они были мне не ровня. Конечно, не последнюю роль играл и стресс из-за болтовни днями напролет. Все пятеро художников были в зрелом возрасте и годились мне в отцы и дяди, но я обращалась к ним Пак ши, Чон ши, Хван ши[104]. В конце обращения к художнику по фамилии Сон я не добавляла «сонсянним»[105], думая, что они рады и тому, что я обращаюсь к ним «дядя». В общем, вела я себя с ними небрежно, словно со слугами. Обращение «дядя» давало мне возможность принизить их. Надо признаться, я охотно использовала и другие способы. Когда я пробиралась между столами, за которыми они рисовали, и сравнивала картину и фотографию, я была похожа на учителя, который зашел проверить бедных студентов во время экзамена. Когда мне казалось, что сходства с портретом было слишком мало, я, стуча по столу пальцем, с сарказмом говорила:
— Нет, вы нас собираетесь опозорить и разорить! Вы это картиной называете? Если у вас нет таланта, вы должны опираться хотя бы на базовые приемы, согласны? Не знаете, что такое прием? Это способ, с помощью которого вы должны нарисовать лицо не только похожим на фотографию, но и чуточку красивее, чтобы янки радовались и улыбались во весь рот. Вы же бывали в фотоателье? Вспомните, как мы радуемся, видя, что на фотографии получились лучше, чем мы выглядим в зеркале. Я хочу сказать, что, когда мы раздражаемся, получившись на фото такими, какие мы есть на самом деле, и говорим, что вышло плохо, мы поступаем в точности как наши заказчики. Да, мы не можем нарисовать портрет точно таким же, как на фотографии, но разве не в силах рисовальщика вывесок сделать его немного красивее?
Художники, которым было по сорок-пятьдесят лет, низко опустив головы, внимательно выслушивали мои слова, словно ждали наказания. Я знала, что, скрипя зубами, они думают: «Откуда взялась эта отвратительная девчонка?» Но это было ничто по сравнению с унижениями и оскорблениями, которые я терпела от янки, поэтому я искренне считала, что и мои художники разок должны испытать это. Когда я вела себя так, на душе становилось тошно. Иногда, взглянув на себя со стороны, я вздрагивала от испуга. Мне становилось грустно оттого, что свойственные мне великодушие, вера, скромность, сострадание, страстное стремление к хорошему, желание помочь другим, не находя больше места в моей душе, исчезли без следа.
Особенно было грустно в тот день, когда я впервые сделала прическу. Прошло уже больше полувека, но до сих пор, когда вспоминаю о том времени, в одном из уголков души начинает болеть рана, о которой я думаю чаще, чем о прическе. Никто не воспринимал меня как студентку Сеульского университета. А то, что я ходила с двумя косичками и ученическим портфелем из утиной кожи, настолько противоречило атмосфере РХ, что со временем я, незаметно для себя, начала нервничать из-за этого. Насколько же я выглядела смешной в глазах других людей, раз кто-то из художников сказал мне украдкой, что в магазине меня называют «школьница РХ»?
Первый салон красоты, в который я пошла, как назло, был подпольным. Когда я сказала Тине Ким, что из-за настойчивых просьб художников решила попробовать сделать прическу, она привела меня в салон, где стриглась сама. Дни напролет меня окружали в основном красивые женщины, и я тоже захотела привести себя в порядок. Но даже для такого пустячного дела, как прическа, мне нужен был предлог. Вместо невзрачной студентки, которая ничем не выделялась в толпе, я захотела стать привлекательной девушкой.
Салон красоты «Ями», куда привела меня Тина, находился недалеко от РХ, в дальнем переулке района Хвехидон. Он занимал одну из комнат в частном доме, и у него даже не было вывески. Честно говоря, мне не верилось, что Тина Ким, которая вела совместный бизнес с самим директором Хо, была постоянным клиентом салона красоты «Ями». Хорошо зарабатывая, не жалея денег на одежду и украшения, всегда поддерживавшая репутацию богатой женщины, она не должна была пользоваться услугами салона, работавшего без лицензии. Но Тина сказала, что этот салон красоты известен мастерством парикмахера, а не вывеской. Салон занимал маленькую комнату с кудури площадью примерно в два пхёна[106], кроме парикмахера и ее помощницы здесь толпились девушки, с виду похожие на проституток. Это было место, где тебе создавали прическу, завивали волосы горячими щипцами, делали маникюр, наносили макияж, заказывали обед, а посетительницы вокруг неторопливо вели откровенные беседы.
Учитывая, что я была новенькой, ко мне проявили живой интерес. Все говорили, что если я впервые делаю прическу, то лучше резко изменить образ, подсказывали, какая прическа подойдет к моему типу лица. Парикмахер, слушая только их, даже не спросив моего мнения, обрезала косы и перекрасила волосы. Запах краски был крайне неприятным. Тогда завивку волос делали с помощью огня, точнее, волосы завивали круглыми щипцами, в полость которых клали горячие угли. Когда такие щипцы «покрывали» всю голову, она выглядела так, будто на нее надели огромную перевернутую жаровню. Когда мне накрутили волосы, я тут же задремала, и, хотя приятного было мало, ничего не оставалось, как слушать пустую болтовню женщин. Я немного гордилась тем, что благодаря порнографическим журналам знаю даже о том, что такое оральный секс, о котором не знала мать, но на самом деле, дожив до своего возраста, я ни разу не произнесла на корейском языке название полового органа мужчины или женщины. Если опустить эти слова, женщины, болтавшие в салоне, вели бессмысленные разговоры, например, о том, насколько отличается длина полового органа у белого человека, темнокожего и пуэрториканца, есть или отсутствует связь между длительностью полового акта и размером полового органа. Разговаривали о том, сколько в этой сфере платят за час, за всю ночь, что цена сильно меняется, если найти клиента из госсовета. Кто-то рассказал историю о том, как одна из проституток задумала сделать так, чтобы постоянный скупой клиент больше никогда не смог воспользоваться своим «маленьким другом», из-за того что он хвастался тем, сколько потратил в Японии. Все в салоне, слушая такие рассказы, поддакивали и хихикали. Я тихо сидела с надетой на голову горячей «жаровней», никто не смотрел в мою сторону.
Горько усмехнувшись, я посмотрела на свое отражение в зеркале и увидела жалкую девушку, сидящую в углу комнаты, с истрепанным полотенцем, обернутым вокруг шеи, и с торчащими на голове горячими щипцами. Тогда мне показалось, что наконец-то я увидела себя на самом дне, дальше падать было некуда. Я почувствовала, как постепенно то тут, то там на голове становилось горячо. Когда я попросила, чтобы проверили мою прическу, подошла помощница парикмахера и, вытащив щипцы из указанных мной пригоревших локонов, ушла, пристыдив меня тем, что прическа еще не готова. Нашлась даже проститутка, которая, видя во мне святую простоту, дразнила, говоря, что наводить красоту — дело не простое. Помощница мастера, выглядевшая на пять-шесть лет моложе меня, больше думала о болтовне, чем о клиентах. Мне теперь было не просто горячо, я начинала чувствовать специфический запах паленых волос, но она все внимание сосредоточила на непристойных разговорах. Хозяйка салона подошла ко мне лишь тогда, когда закончила делать завивку проституткам. Она сказала: «Получилось очень хорошо для первой прически». Когда сняли все щипцы с горячими углями, то в разных местах были видны вздувшиеся волдыри. Хозяйка салона, смазывая эти места мазью, упрекала меня: «Боже мой, как можно было, ничего не говоря, дотерпеть до такого состояния?»
В салоне красоты я не знала, как я выгляжу. Я постеснялась при проститутках посмотреть в зеркало. Вернувшись домой, я расчесала волосы, и они очень сильно распушились. Когда я взглянула в зеркало, то увидела, что ничем не отличалась от отражения, когда у меня на голове была перевернутая жаровня.
Насколько же мелко завили кудри, что утром следующего дня, когда я собралась расчесать волосы, расческа даже не входила в них? Сидя перед зеркалом, я всхлипнула. Мне казалось, что даже если и расчешу волосы, то в таком виде я не смогу выйти на работу. Увидев, что я плачу, олькхе принесла теплой воды и, словно наматывая волосы на руку, смочила их и аккуратно расчесала прядь за прядью. Она тоже сердито упрекнула меня, увидев на затылке следы ожогов. Олькхе сказала, чтобы я подождала, пока прическа не уляжется, и перевязала голову полотенцем. В узелке, который она таскала с собой для торговли в военном городке, таких небольших полотенец было много. Объем прически уменьшился, можно было идти на работу.