Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит". Страница 38

На третий день после письма в калитку постучали, открыла Ираида и провела человека сразу к Наташе, я же сидел и ковырялся с очередными расчетами, пока меня не позвала жена.

— Пришел товарищ от Крамера, будет у нас жить под видом работника, — сообщила мне Наташа. — Сейчас на кухне сидит, сходи, познакомься.

Да не вопрос, но вообще Борис тот еще мастер подкузьмить — отправил человека с паролем не ко мне, а к Наташе, которая до сих пор не в курсе моей истинной роли в организации.

На кухне, спиной к двери, сидел “работник”, а вокруг хлопотала Ираида, подливая чай. Ручища, в которой потерялся стакан, была прямо как у Федорова.

Впрочем, все остальное тоже было как у Федорова.

— Ваня!

— Инженер!

— А вы разве знаете друг друга? — удивилась Наташа.

— Да уж лет шесть или семь, с забастовки на кирпичном, — сообщил слесарь.

— Ладно, пойдемте во двор, покажу что где, — позвал я их наружу.

Буря повалила десятки деревьев, листья на упавших дубах и березах за прошедшие дни подвялились и все вокруг пропиталось запахом банных веников, не будь богородские мужики заняты починкой и восстановлением после смерча, давно бы срезали все ветки и повесили сушиться на чердаки.

У дальнего сарая на участке я остановился и повернулся к шедшим за мной.

— Значит, так, товарищи. Никакой нелегальщины в доме не держать и не приносить. Здесь все должно быть чисто.

Иван согласно кивнул, а Наташа скептически подняла бровь, дескать, мы еще посмотрим, ишь, раскомандовался! Мда, надо будет как-то обозначить позиции.

***

Стачки последние полгода шли как по расписанию — то здесь, то там поднимались рабочие одного, двух, а то и пяти-семи заводов, несколько раз вставали целые города, как Баку или Лодзь. Вот и в Петербурге из-за увольнения нескольких членов зубатовского “профсоюза” забастовал путиловцы — солидно, обстоятельно, с комитетом, кассой взаимопомощи и всеми штучками, прижившимися с нашей легкой руки. Посланцы в дирекцию изложили просьбу восстановить уволенных на работе и получили от директора отлуп, после чего остановился весь завод. После второго отказа к забастовке присоединились два соседних завода, а в требованиях рабочих появились восьмичасовой рабочий день, отмена сверхурочных, установление нижней границы оплаты и создание согласительной комиссии. Хозяева и управляющие уперлись и через два дня бастовало уже пятнадцать заводов, а “Собрание русских фабрично-заводских рабочих” раскручивало ситуацию все больше и больше.

Наши из Питера сообщали, что все развивается в нужном русле, идет под контролем и я был спокоен, до тех пор, пока не появился Савинков.

Я вышел к калитке на окрик и поначалу его даже не узнал — он отрастил бороду, носил пиджак поверх косоворотки, сапоги и картуз и выглядел как строительный десятник, которых нынче в Сокольниках и Богородском было пруд пруди, работы после смерча хватит до осени точно.

— Что стряслось? — спросил я, как только мы отошли от участка подальше в рощу. Понятное дело, что явится вот так вот, без вызова на встречу, да еще не на явку, можно только в экстренном случае.

— В Питере плохо, “Собрание” получило третий отказ. Почуяли, что проигрывают экономическую забастовку, а с ней и влияние на рабочих и потому решили готовить политическую петицию и шествие к царю.

Бога душу мать, неужели Кровавое воскресенье? Я-то ожидал чего-то подобного, но в подсознании сидела дата “9 января”, а тут посреди лета… да и наше влияние на зубатовские общества было явно сильнее, чем в реале, вот и прощелкал… ммать!

— Кто во главе? — контрольный вопрос, вдруг все еще не так плохо.

— Священник, Георгий Гапон, — ответил Борис и отломал ветку отмахиваться от насекомых.

Приехали, оно.

Я присел на поваленный ствол и выслушал нервный рассказ Бориса. По всему выходило, что “освобожденцы” после парижской конференции решили “валить самодержавие”, но самим действовать было страшно и они настропалили Гапона немножко потаскать каштаны из огня. Первая встреча с попом прошла еще в апреле, были заместитель председателя “Союза освобождения” Анненский, экономист Прокопович и его жена Кускова, чье имя нельзя было упоминать при Плеханове, они-то и предложили Гапону устроить шествие с петицией. Не знаю, кто там из них такой умный, но на честолюбии и мессианстве Гапона они сыграли очень правильно. Сами-то на банкетах заявления принимают, в газетки пописывают, а под выстрелы пусть другие идут, очень в либеральном стиле, нечего сказать. Да и я тоже хорош, забросил все, кроме конференции и еще радовался, что в Питере при нашей помощи зубатовский профсоюз разрастается и выходит из-под контроля охранки.

— Текст петиции известен? — спросил я для порядка, слабо надеясь, что в нем только умеренные требования.

— Есть несколько вариантов, отличаются мало, в основе платформа Большева, с различными христианскими дополнениями, плюс идея единства царя с народом.

— Основные пункты?

— Выборная демократия, профсоюзы, — начал мрачно перечислять Савинков, — политические свободы, отмена выкупных платежей, отделение церкви от государства, замена всех косвенных налогов прямым подоходным налогом с прогрессивной шкалой…

Мать, мать, мать… В петиции практически все наши цели, но, блин, надо же понимать, где, когда и с кем! Одно только требование прогрессивного налога способно привести власть в исступление, а уж в комплекте со всем остальным… Идти с этой петицией к царю — все равно что уговаривать его вот прям щаз утопиться на глазах всего народа, а мы ему за это, так и быть, спасибо скажем.

Внезапно я поймал себя на мысли, что еще полгода назад я бы пришел в такой ситуации в ярость, а тут относительно спокоен…

— Мы через наших людей в Собрании можем как-то остановить или перенаправить это движение?

— Пробовали, почти вся организация держится на нескольких активистах, вроде семьи Карелиных, к ним подход есть, но рабочие слушают только Гапона, — отрицательно покачал головой Борис.

— Черт, мы же считали, что у нас полное влияние на зубатовские профсоюзы!

— Так и есть, но тут проблема в лидере, — Савинков сощурился на просвет среди деревьев, махая веткой и разгоняя комаров. — Исключительно сильная личность, хороший оратор, умеет зажигать толпу, даже манипулятор. И, похоже, сам верит в свою исключительность и заражает этой верой других.

— Есть возможность как-то повлиять на него? — вот кто, кто мне виноват, что я этот зубатовский контакт за целый год не реализовал?

— Ну поэтому я и здесь, — взглянул мне прямо в глаза Боря. — Он не желает ни с кем разговаривать, кроме Большева.

Оппаньки.

— Та-ак, и когда у нас встреча? — будь я проклят, если не использую хоть малейший шанс отговорить его.

— Через два дня, в Териоках. Обеспечивают финские товарищи и ребята Никитича.

— Хорошо, — я поднялся со ствола и повернул в сторону дачи. — Но за это вы мне кое-что должны.

— И что именно? — с удивлением спросил Савинков, раньше за мной такой меркантильности не водилось.

— Видите ли, Крамер, моя жена до сих пор не в курсе моего конспиративного альтер эго, она считает, что я просто ваш курьер.

— Смешно, право слово.

— Вот мне и нужно, чтобы вы представили меня, скажем, членом московского комитета.

— Ну, это самое простое, — усмехнулся визави и мы двинулись к даче.

***

Наташа выгнулась, сжала меня бедрами, с легким всхлипом покачнулась, опираясь на наши руки со сплетенными пальцами, и медленно опустилась мне на грудь. Я высвободился и гладил ее по распущенным волосам и спине, целуя в макушку и сам возвращаясь с седьмого неба.

Через несколько минут мы отдышались и Наташа, продолжая сидеть на мне верхом, снова поднялась и обличающе уставила на меня палец.

— Значит, Сосед? Член Московского комитета? — веселые бесенята прыгали в ее глазах.

— Он самый. А ты, значит, Зайчик? Ну что же, будем знакомы, товарищ Зайчик, — я попытался притянуть ее к себе и поцеловать, но Наташа уперлась.