Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит". Страница 44

— Понимаете? — говорили многознающие старшеклассники. — Он прощает тех, в кого приказал стрелять!

А потом Митька случайно увидел оставленное на столе Михал Дмитрича письмо из Петербурга, в котором краем глаза ухватил “убитых от ста пятидесяти до двухсот человек” и два часа боролся с собственной совестью — читать чужие письма нельзя, но там ведь про Кровавое воскресенье!

Совесть проиграла, Митька цапнул письмо и, стоя у окна и шевеля губами, прочитал скупой отчет о работе санитарных дружин. Профессор Боткин сообщал, что помимо убитых было от пятисот до восьмисот пострадавших, точно число определить невозможно, поскольку многие за помощью не обращались. Также было много утонувших — пытаясь спастись от стрельбы и казаков, люди прыгали в многочисленные питерские речки и каналы и не всем, особенно раненым, удалось выплыть. И что большинство пострадавших имели ранения незаточенным холодным оружием в голову и плечи, преимущественно сзади.

Письмо завершалось явно саркастическим пассажем о том, что приехавшее на готовенькое Российское общество Красного Креста удостоилось благодарности генерал-губернатора, но чем был вызван сарказм, Митька не понял.

Он стоял у стола, перечитывая письмо еще раз, чтобы покрепче запомнить и завтра рассказать в училище, когда тренькнул дверной звонок, хлопнула входная дверь и раздался голос Михал Дмитрича. Митяй положил бумагу так, как она лежала до него и выскочил в прихожую, где уже собрались все домочадцы.

Михал Дмитрич как раз целовал Наталью Семеновну, на что с умилением взирали Ираида и Аглая, новая горничная, поступившая взамен Марты. “Полный дом бабья” — нарочито грубо подумал Митька, вспоминая рукастого Ивана Федорова, с кем было так интересно летом. Иван не только многому научил Митяя, когда они ремонтировали сломанное смерчем и у себя, и у соседей, но и многое рассказал про работу на заводе и по всему выходило, что жизнь там ох какая нелегкая, почти как в подзабытой деревне, так что Митька оченно хорошо понимал отчего питерские рабочие решили идти с петицией к царю.

Жаль, нету Ивана, уехал. А когда Михал Дмитрич уходит, за мужика в доме только Митяй и его пытаются воспитывать сразу три женщины…

— Через полчаса все за стол, обед будет готов, — скомандовала Наталья Семеновна и Михал Дмитрич, освободившись от пальто и уличной обуви, отправился в кабинет, где сел названивать по телефону.

***

Собирались поначалу у Митьки, в часы, когда старших не было дома. Прислуги можно было не опасаться, поскольку все приходили из училища, с книжками и тетрадками и вроде как занимались.

— Вот, товарищи, — начал по-взрослому Виталька, тряхнув челкой и вынимая из портфеля газету “Русское слово”, - последние новости из Женевы.

- “Слово”? — презрительно скривил губу Петька Лятошинский, севший на низкую табуретку, иначе из-за роста он торчал над остальными на целую голову. — Ты бы еще “Московские ведомости” притащил.

Все понимающе усмехнулись, “Ведомости” в среде передовой молодежи не котировались.

— Не спеши, — таинственно продолжил Виталик и развернул газету, внутри которой оказались вложены тонкие листки “Правды”. — Конспирация!

— Ух ты, свежая! Где взял?

— Так я и сказал. Где взял — там уже нету. Слушайте.

Виталька отложил портфель, поерзал на стуле и начал вполголоса читать сообщение о создании “Союза Труда и Правды”:

— …практическая работа уже привела к появлению объединенных организаций на местах, в первую очередь в Поволжье, на Урале, в Туркестане. Таким образом, создание Союза завершает начавшийся снизу стихийный революционный процесс и объединяет на сегодня эсеров, эсдеков, ряд национальных социалистических организаций, например, польских, кавказских и финляндских, а также несколько анархических групп. В президиум Союза избраны товарищи Плеханов, Кропоткин, Брешко-Брешковская и другие. Избран также Исполнительный комитет Союза, фамилии не разглашаются по конспиративным соображениям. Общей целью Союза поставлена борьба за замену самодержавного правления демократической республикой посредством забастовок, акций неповиновения и других методов вплоть до вооруженного восстания…

— Да ну, говорильня очередная, — скривился как от лимона Лятошинский. — То ли дело у хлебовольцев! Вот, достал тут…

— Прокламация группы “Хлеб и Воля”, - Петька полез за пазуху, покопался там и вытащил несколько листков бумаги и начал читать. — Считая, что современное русское демократическое движение лишь отвлекает пролетариат от борьбы за его собственные интересы, мы призываем к разжиганию беспощадной гражданской войны, созданию вольных боевых дружин и экспроприациям.

— Основным средством нашей борьбы должен стать террор, который является неизбежным атрибутом революционного периода до и во время революции. Террор имеет троякое значение: как мщение, как пропаганда и как “изъятие из обращения” особенно жестоких и “талантливых” представителей реакции, — Петька обвел всех горящим взглядом и продолжил. — Вынимайте на время соху из борозды, выходите с фабрик и заводов, крестьяне и рабочие! Берите топор, ружье, косу и рогатину! Зажигайте барские усадьбы и хоромы, бейте становых и исправников, освобождайте себя и детей своих по деревням. Нападайте в одиночку, воюйте с боевыми дружинами, бейте и в набат, берите также из магазинов и складов все нужные припасы и одежду — это все принадлежит нам, трудящимся.

Будьте готовы к мести за рабочую кровь, к бросанью бомб в наших угнетателей, к массовому террору против фабрикантов, директоров, полиции, министров и прочей сволочи. Достаточно увидеть на человеке белые перчатки, чтобы признать в нем врага, достойного смерти…

— Так мы не крестьяне и не рабочие, — возразил было Полежаев.

— Мы тоже угнетенные, школа при бюрократически-полицейском режиме становится не рассадником просвещения, а питомником для разведения чиновников и лиц, преданных существующему строю! — ответил Петька явно чужими словами.

— Брось, у нас в училище какой режим? И учителя не давят.

— У нас хорошо, а вокруг? Нет, вот анархисты — настоящие революционеры! И нам тоже надо готовиться! Мне брат писал, что у них на Сахалине все вооружаются, а мы чего ждем? — авторитет Петьки в немалой степени возник из-за того, что Лятошинский-старший был настоящим боевиком и загремел в ссылку из-за выделки бомб.

— Так на Сахалин того и гляди японцы высадятся, а у нас все тихо.

— Все равно, надо бороться! — уперся Петька.

На том по первости и порешили.

Митька всю ночь ворочался, пытаясь разобраться в своих мыслях. В листовках и брошюрках, которые звали к борьбе, говорилась правда, особенно про крестьянскую жизнь, которую Митька вполне помнил — и про голод, и про бесправие, и про тяжкий труд… Что надо бороться с кулаками да помещиками — сомнений не вызывало. Но сейчас-то он не в деревне и с кем ему бороться в Москве? С учителями? Или, смешно сказать, с Михал Дмитричем? Нет, не все так просто…

Но товарищей он не бросит.

***

Тайные сходки продолжались всю осень, особенно когда Россию тряхнула всеобщая политическая стачка — бастовали Баку, Иваново-Вознесенск, Питер и Москва, Харьков, Ростов, Юзовка, а в польской Лодзи дело дошло до восстания и боев с полицией и войсками.

Петька с середины октября ходил мрачный — японцы высадились на Сахалине и что там теперь будет с его братом, неизвестно, новости больше не поступали. Оттого он пуще прежнего настаивал на необходимости борьбы, постепенно оттесняя Келейникова с позиции лидера.

— Нам, товарищи, нужно оружие. Где мы можем его раздобыть? — и почему-то посмотрел на Митьку.

— Купить, — предложил разумный Борька, — если все будут экономить, за месяц-другой наберем.

— Долго, да и наберем мы на один револьвер, а нас сколько?

— У отца пистолет есть, — вдруг сказал рыжий и веснушчатый Никита Слепцов, — он его в столе хранит и никогда не носит.

— А у тебя? — Лятошинской снова посмотрел на Митяя.

— Пистолеты есть, только я у Михал Дмитрича ничего брать не буду.