Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит". Страница 50

Терентий Жекулин и ростом походил на Собко, и прибыл от него с рекомендательным письмом — именно поэтому знавший Василия Петровича Митяй и распорядился оставить его в доме до нашего приезда. Настороженные поначалу девушки вняли Митькиному заверению, что Собко плохого человека не пошлет, и принялись наперебой обхаживать ранетого героя, к тому же грамотного и образованного “молодого специалиста”. Были у Терентия за плечами четыре класса городского училища, флотская школа гальванеров и служба в качестве корабельного повелителя электричества, а еще его сильно интересовало радиодело и он перешел было на искровую станцию, как поступила команда о переводе в экипаж бронепоезда. Ремонтные мощности во Владивостоке были слабоваты, поэтому резонно решили не возиться с кораблями, которые невозможно привести в порядок до открытия навигации, а пушки и матросов с них обратить либо на усиление эскадры, либо на комплектацию бронепоездов.

Собко крякнул, но сумел вписать тяжелые орудия в железнодорожные габариты, а Терентий, как и прочие “броневики”, принял участие в достройке, где и познакомился с Васей.

За внимание Жекулина разгорелась настоящая борьба — незамужние кухарка и горничная видели в нем весьма перспективную пару, а Митяй алчно интересовался войной, так что до обеда гальванер помогал нашим девушкам, а после окончания уроков в реальном училище попадал в лапы Митяя.

Вот и сейчас они сидели в гостинной, один заканчивал уроки, а второй просматривал газеты.

Дочитав, Терентий сложил вчерашнее “Русское слово” и машинально потянулся оторвать край на самокрутку, но спохватился и полез за папиросами.

— Так-то вот, брат, мой корабль забунтовал, Черноморского флота эскадренный броненосец “Три святителя”, - сообщил он Митяю, чиркнул спичкой, затянулся и выпустил облако дыма.

— Так вы же тихоокеанец?

— Ага, артист погорелого театра. Служил в Севастополе, потом в школу гальванеров, из школы в Порт-Артур, из Артура во Владивосток, из Владивостока на бронепоезд. Матрос, прости господи, по рельсам катаюсь.

— А лучше где? — оторвался от уроков прилежный ученик.

— На корабле тебя укачивает, а на поезде лишь покачивает, опять же, на поезде никакой возможности утопнуть нету. И когда бронепоезд первый выстрел делает, то малость откатывается, буферами лязгает, как бы устраивается, а не прет вперед. И бегает сильно быстрее, чем противник — а на воде, пока от супостата оторвешься, полдня пройти может.

— Терентий Михайлович, свежие газеты принесли, вот, — Аглая не упустила случая лишний раз появиться перед матросом.

— Вот спасибо, красавица, вот мы сейчас глянем, что там делается…

Причин оставаться дольше у раскрасневшейся горничной не было и она, сделав легкий книксен, разочарованно удалилась.

— Ого, вот это новость!

Митька подсел поближе и сунул нос в газету.

“Из Лондона, по телеграфу. Сегодня в Портсмуте открылась мирная конференция, посвященная обсуждению мирного договора между Российской империей и Японией. Первое заседание посвящено изложению позиций сторон”.

Глава 20

Весна 1905

Переговоры в Вашингтоне шли медленно. Россия, почуяв, что империи Ямато уже приперло мириться, события не торопила и стояла на своем, предлагая отдать лишь занятое японцами и ни копейкой больше. Нет, жалко было и Порт-Артура, да и Витте прям убивался по Дальнему, ну так нечего было клювом щелкать, а коли уж полезли в империалистические хищники, так надо подкреплять свои амбиции реальной мощью.

Пока делегации при посредничестве Рузвельта-миротворца (американцам на Дальнем Востоке никак не улыбалось оставить в силе только одну державу и бодаться уже с ней) обсуждали возможные условия, выдвигая предложения и контрпредложения, в Маньчжурии и вокруг происходили вялые стычки. Гэнсуй, то бишь маршал Ояма выдушил-таки из японского правительства бронепоезд, но поскольку его на Квантуне негде было строить, пришлось клепать в Японии и тащить по частям в Дальний, где и ставить на рельсы. Пушки на него водрузили тоже с кораблей, надолго выбывших из строя, но опыта применения было никакого и уже первый выход на позицию под Мукденом закончился плачевно — ответным огнем трех русских бронепоездов и поставленного на платформу 150-миллиметрового орудия его без малого разобрали за полчаса боя.

Стороны продолжили зарываться в грунт, растянув фронт на двести километров и время от времени предпринимали кавалерийские рейды на флангах, а в самом конце марта кое-как сколоченная Владивостокская эскадра произвела набег на Сахалин и даже высадила поддержку партизанам. Ну и постреляла по Александровску, который одновременно атаковали отряды Медведника, отчего японский гарнизон, и так сидевший как в осаде, неожиданно капитулировал. И на корабли, помимо пленных, были переданы накопленные за время японского присутствия на Сахалине фотоматериалы, а по ставшему доступным кабелю пошли отчеты, причем пошли они одновременно со статьями специально нанятых американских журналистов. И общественное мнение в Штатах, и так не сильно комплиментарное к желтой расе, взвилось на дыбы с вопросом “Какого хрена наша администрация поддерживает садистов и убийц?” А Медведник продолжал гнать материалы и тревожить засевшие на юге острова гарнизоны до самого подписания мира в начале апреля.

Договор получился вполне приличным и вроде бы получше для России, чем тот, что я помнил. По крайней мере, Маньчжурия севернее железнодорожной линии Чита-Владивосток была признана сферой российского влияния и никакого Сахалина японцы не увидели. Нет, один коронованный участник процесса успел брякнуть американскому послу, что в крайнем случае готов отдать половину острова, а посол передал дальше, так что буквально через день эти сведения дошли до японцев. Ну а поскольку дезу про пол-Сахалина Болдырев запустил еще раньши и с подачи Главного штаба несколько членов российской делегации в Вашингтоне кулуарно распространялись на тему “да забирайте Сахалин, только Корею отдайте”, то сыны Ямато порешили не ловить журавля, а получить свою синицу и вытребовали себе Чосон полностью, а в качестве компенсации — Порт-Артур, Дальний, права на аренду Квантунской области и собственность на железку до Мукдена.

В общем, непобедившая Япония и непроигравшая Россия хотели мира и договорились, но вот общественность обеих стран посчитала договор унижением. В Токио и других крупных городах состоялись демонстрации протеста, которые пришлось разгонять силой, с убитыми, ранеными и разгромом чуть ли не всех полицейских участков. В Москве и Питере откровенно хихикали над Витте, в сатирических журналах появился персонаж “граф Артур Квантунский”, которого изображали с лицом Сергея Юльевича, но недовольство образованной части общества просто тонуло в реве заводских гудков весенней политической забастовки.

Стала она воистину всероссийской — впервые бастовали почти три миллиона человек, впервые стачки охватили железные дороги, впервые несколько промышленных районов были взяты под полный контроль рабочих. Особенно власти были напуганы тем, что независимо от того, где и по какому поводу случалась забастовка или манифестация, политические требования были едины — неприкосновенность личности, свободы вероисповедания, печати, союзов и собраний, избирательное право для большинства населения страны. Было здесь определенное читерство — это были ровно те самые начала, которые в моей истории провозгласил Манифест от 17 октября, то есть ничего из ряда вон выходящего и совсем уж неприемлемого для власти Всероссийская забастовка не требовала.

Круче всего выступили подготовленные ивановцы, и начавшие раньше всех, и создавшие заранее собственные структуры управления и уже второй месяц бодавшиеся с фабрикантами. Договориться с полицией “по хорошему” не получилось и пришлось городовых разоружать и, так сказать, интернировать в городской каталажке, а хитропопые жандармы, видимо, почуяв что пахнет жареным, свалили из города заранее. Требования к владельцам мануфактур Совет уполномоченных выставил заведомо завышенные и теперь, выступая единым фронтом, “позволял себя уговорить” на те условия, которые были намечены изначально. Порядок в городе поддерживали фабрично-заводские дружины из молодняка около двадцати лет, во главе с Арсением. Я начал подозревать, что это никто иной, как сам Фрунзе, вот убей бог, я не помнил его псевдоним, а всех ивановцев знал только по партийным кличкам, к тому же он не очень походил на хрестоматийные фотографии бородатого командарма.