Черные береты - Иванов Николай Федорович. Страница 50

– Я всегда тобой гордилась. Я люблю тебя.

И вновь между ними встрял телефонный звонок. На этот раз Багрянцев сам поднял трубку. Услышав голос дежурного, отчетливо произнес:

– Я написал рапорт об увольнении из органов… Да, я прекрасно все осознаю… Спасибо. Счастливо.

– Собирают всех, кого можно найти, – кивнув на аппарат, пояснил жене. – А я, как сказали, уже третий, кто только за этот вечер заявил о своем увольнении.

– Ну и ладно, – махнула рукой Рая, соглашаясь со свершившимся и отсекая прошлое, – побыли военными, побыли милицией, узнаем теперь, что такое «гражданка». Давай выпьем по этому поводу.

– Давай.

Извлекли из шкафчика столетнюю, чуть ли не со свадьбы оставшуюся, бутылку наливки. Рая налила себе две капли, смочить губы, Мишка налил полную чашку, поленившись идти в комнату за рюмками.

– За ту армию, которая меня призвала на службу и в которой я давал присягу, – поднял тост Мишка. – Теперь я могу за это выпить. За чистоту наших погон и наших душ.

Когда выпили и посидели молча, Рая осторожно спросила:

– Тебе стало легче?

– Пока не знаю, – честно ответил Мишка. – Вернее, так: легче стало оттого, что нашел в себе силы не закрыть глаза на творящееся и уйти от преступников. Но вместе с тем появилась и тревога за неизвестное будущее.

– Вместе выйдем из любой ситуации.

– Выйдем. Прорвемся. Я люблю тебя. А самое важное – спасибо, что поняла меня.

– Глупенький, как же я не пойму.

Прильнули друг к другу. Мишка лицом раздвинул воротник халатика, вновь отыскал родинки: с них все началось, я помню это и целую их…

На удивление быстро, просто мгновенно состоялся приказ на увольнение. Единственное, что попросили кадровики – переписать рапорт: по последнему Указу Ельцина в армии и МВД запрещалось обсуждать решения Президента и тем более давать им какую бы то ни было оценку. Превращение офицеров в баранов и тупых исполнителей получило, таким образом, и письменное утверждение.

Махнув рукой, Мишка согласился – лишь бы быстрее из этого дерьма и дурдома. Немного задело лишь то, что с ним все же так легко расстаются. Что ни один начальник не захотел с ним побеседовать, узнать истинные причины увольнения. Может, даже попытаться уговорить остаться на службе. Нет, нигде никто ни слова, ни полслова, чтобы не мараться о «политического». На всякий случай. Неизвестно ведь, кто победит завтра.

Ко всему прочему передавалась по штабу новость: министру присвоено звание генерала армии. Известие для любого думающего было неожиданным и несло в себе вопрос: за что? Ведь всем видно, что милиция деморализована и не сегодня-завтра вся перейдет на сторону Верховного Совета. Значит, не за заслуги, значит, это – аванс, который опять же не сегодня-завтра Ерину нужно будет отрабатывать перед Президентом. Впереди – выходные дни, на понедельник назначено заседание президентов республик, которые, судя по всему, Ельцина не поддержат. Тогда – всеобщая политическая стачка и крах всех, кто поддержал Президента в этой авантюре. Нет, не зря авансом даются такие высокие воинские звания. В субботу или воскресенье сотворится главное…

Зато приятной неожиданностью стал звонок от Щеглова. Мишка вначале не понял, кто звонит, но как только прозвучала фамилия Тарасевича, сразу вспомнился заместитель Андрея.

– Ты… не один? – догадываясь, почему он оказался в Москве, все же уточнил Багрянцев.

– Не один. И не только мы.

– Сообразил. В гости сможешь забежать? Рая обрадуется.

– Вряд ли, ситуация не та. Об Андрее хоть что-нибудь известно?

– По крайней мере, жив-здоров. Там, где будешь, поглядывай по сторонам. Может, увидишь, – дал совет. И тут же пожелал друзьям не встречаться. Это будет не та встреча, которой бы оба хотели…

– Я понял, – отозвался Серега. – Но если не увижу, привет ему. Выпадет минутка, позвоню еще.

– Обязательно.

Значит, деморализованной московской милиции власти уже не верят, стягивают ОМОН со всей страны. А в провинциях настрой один – снести эту Москву к чертовой матери, разогнать по углам, чтобы больше не колобродила, не гнила и не будоражила остальных. Начальники на этом, кстати, могут сыграть. На кого первых натравят – тех провинция и погонит. Щеглов – Тарасевича, Ельцин – Руцкого. А вчера еще все были вместе…

Рая не очень обрадовалась появлению Щеглова. Впрочем, как до этого звонку Тарасевича. Все ее существо пронзала единственная мысль; как нарушится теперь спокойствие их дома, уведет или не уведет это ее мужа.

Ее можно было понять, она чисто инстинктивно оберегала нарождающуюся в ней жизнь. А Мишка, после всплеска эмоций с подачей рапорта, вновь улегся на диван и уставился в потолок. Рая, всегда тихая и осторожная в движениях, теперь вообще перемещалась по квартире бесшумно: ее Мишка, всегда уверенный в себе и не сомневающийся, кажется, ни в чем, теперь вдруг остановился как бы на перепутье. Хотя видно, что энергия клокочет у него внутри, ломая и выворачивая душу. Так что теперь Рая не то что боялась посылать его в магазин или предложить пройтись прогуляться, а и сама не решалась выйти из квартиры, оставить мужа одного.

– Думал, что я все-таки посильнее, – признался в своих переживаниях Мишка, когда, проснувшись среди ночи, она застала его сидящим на кухне. – Не так все это просто – повернуть еще раз свою жизнь на сто восемьдесят градусов. Не железный. Думается всякое.

Присела рядышком.

– Может, все еще переменится. И тебя призовут снова, и ты вновь наденешь погоны. И сделаешь это с чистой совестью, потому что в главную минуту не поступился своими убеждениями.

– Меня продолжает удивлять другое: почему не все положили на стол рапорта? Мы же русские офицеры. Мы всегда служили идее, а не деньгам. Где наша честь? Стоит в очереди за квартирой? За близким очередным званием? За выслугой лет? Измельчали мы, Рая.

– Не говори «мы». Ты сделал свой выбор. Страшный для меня, пугающий, но я очень хорошо тебя понимаю.

– Больше всего мне хочется сейчас увидеть Андрея. Очень боюсь, что он меня все-таки тогда узнал.

Чувствуя вину и перед мужем, и перед Андреем за то, что своим тоном, поведением не дала им возможности свидеться, торопливо похвалила:

– А ты знаешь, хорошо, что у вас, мужчин, есть такая дружба – по взглядам на жизнь. Только бы быстрее все закончилось, вы бы встретились и объяснились.

– Должно скоро закончиться. Сегодня уже суббота? К понедельнику скорее всего многое прояснится.

– Пусть это будет светлый понедельник.

«Боюсь, что будет как раз наоборот», – подумал про себя Багрянцев, но вслух согласился:

– Пусть. Пойдем-ка спать.

А утром телевизор показал начало настоящей бойни между собравшимися на митинг и милицией на Смоленской площади. Пылали машины, мелькали железные прутья. Крупным планом – залитые кровью лица. Вцепившиеся мертвой хваткой друг в друга старик и милиционер.

Кто остановит это безумие? Есть ли кто-нибудь, если уж не умный, то хотя бы сердобольный в руководстве страны?

– Боже, боже, – закрывала лицо руками Рая и, не веря, поглядывала на мужа: неужели он в самом деле не там, неужели Бог отвел его судьбу от участия в этом аду.

– Ты куда? – вздрагивала, лишь только он вставал с дивана.

– Выключить телевизор, – в конечном счете решил Мишка.

Экран погас, собрав всю Смоленскую площадь, крики, вой пожарных и санитарных машин в одну яркую точку. Еще бы уверить себя, что вместе с погасшим экраном прекратилось и действо.

– Пойду прогуляюсь, – Мишка не мог смотреть на угасающую точку на экране, не хватало воздуха, давили стены.

– Я с тобой, – боясь опоздать и остаться одной, Рая бросилась к вешалке.

Отговаривать было бесполезно, да и понималось, что уходить из дома в эпицентр событий таким образом – это заставить страдать и волноваться самого близкого человека. Даже двух – о будущем ребенке он думал уже как о живом человеке. Уход надо приготовить – неспешно, отвлекая жену на что-то иное, второстепенное.