Рождение звука - Паланик Чак. Страница 4

– Нож остается в теле или ударов будет много?

Шло снова поднял взгляд:

– Да какая разница?

Митци швырнула толстый сверток с деньгами обратно через стол. Щелкнув ручкой, притворилась, что убирает блокнот.

Говорить этого она не стала, но когда колотых ран много, нож выходит из тела. Звук особенный. Нож работает как помпа, идет подсос крови или воздуха из раны.

Шло вернул деньги и объяснил:

– Три удара. Раз, два, три, а потом нож остается в теле.

Не отрывая глаз от блокнота, Митци уточнила:

– Где ее пырнули?

Продюсер внимательно разглядывал и блокнот, и ручку. Потом поднял чашку и глотнул:

– На здоровенной старинной кованой кровати.

Митци сердито засопела:

– В какое место на теле?

Шло посмотрел по сторонам, побагровел, глаза сузились; наклонившись через стол, шепнул ей что-то, прикрыв рот ладонью.

Митци закрыла глаза и покачала головой. Открыла глаза.

– Ты нос-то не задирай. – Продюсер гадко ухмыльнулся, открыв нижний ряд зубов. Ни коронки, ни отбеливание не сделали их менее безобразными. – Это ведь ты занималась сценой, где адские псины освежевали попа-пидора?

На них стали посматривать немногочисленные посетители.

Сценарии писала не она, но Митци не стала об этом напоминать. Кто она такая? Так, наемный работник. Чем занимается? Всего-то воплощает больные фантазии других людей.

Человек за соседним столиком расплакался. Зарылся лицом в ладони и громко, театрально разрыдался. У второго, что сидел с ним за одним столиком, лицо покрылось пунцовыми пятнами стыда. На вид этот второй был так, никто, папашка папашкой. Однако Митци его узнала.

Фостеру и в офисе не было покоя от маленьких девчонок. Третьеклашки что-то ксерили, школьницы постарше разносили почту. Он повернул экран монитора так, чтобы никто не увидел. Откуда-то из коридора, из отдаленных кабинетов доносились шепот и хихиканье, но Фостер не отрывался от своего занятия, притворившись, что пьет кофе. Отчеты о продажах лежали раскрытыми на столе. Рука всегда была начеку, палец всегда в боеготовности переключиться на экран, заполненный номерами деталей и датами поставки.

Вокруг клубился повседневный мир с обыденными заботами, а Фостер скрытно полз по страницам тайных порталов: вбивал пароли, переходил по адресам, прикрепленным к сообщениям, присланным в обмен на номер карты или за криптовалюту. Вооруженный длинным списком логинов, заходил на сайты, которые перенаправляли на сайты, перенаправлявшие на свалки картинок, где уже невозможно было отследить его адрес. И там Фостер разглядывал изображения, в само существование которых нормальные люди просто отказываются верить.

Коллега по работе из отдела контрактов просунула голову в дверь:

– Гейтс, есть минутка? Познакомься, это моя дочка, Джина.

Мамина копия, ростом ей по пояс, шагнула в кабинет.

Фостер поднял на Джину красные глаза, улыбнулся, словно загнанный депутат на личном приеме, и сказал:

– Привет, Джина.

Девочка держала в руках картонную папку для бумаг. Серьезные глаза, казалось, детально изучили весь кабинет.

– А где ваша дочка?

Мама погладила ее по головке.

– Извини, Джина считает, что у каждого должна быть дочурка, чтобы ей было с кем поиграть.

Всего в нескольких градусах за пределами ее поля зрения на экране Фостерова монитора бурлили неописуемые зверства. В адском пылании красок при выключенном звуке над детьми творили такое, что, стань он просто даже свидетелем, и тюрьма до старости обеспечена. Сделай мать еще шаг, и не видать ей спокойных снов до конца жизни: люди в масках стоят в очереди на секс с мертвым ребенком.

Фостер стукнул по клавише, и кошмары сменились колонками серийных номеров.

Он позвал девочку:

– Джина!

Та обернулась, недоуменно посмотрев на Фостера.

– Хорошего тебе рабочего дня с мамой.

Джина шагнула ближе и, наклонив головку набок, спросила:

– А почему вы плачете?

Он прикоснулся к щеке, обнаружив слезу, стер ее костяшками пальцев.

– У меня аллергия.

Мать беззвучно пошевелила губами: «Сегодня вторник». Положив руку на плечо ребенка, увела девочку.

Точно. Сегодня вторник, день тако. Только зэки в тюрьме и матросы на подводной лодке больше радуются жратве, чем офисные работники. Настало время обеда, работа на этаже затихла. Фостер стукнул по клавише и провалился в ад.

Самым страшным было то, что найти эти сайты оказалось проще простого. Одно фишинговое письмо без обратного адреса затянуло его в кроличью норку. А каждая норка вела в другие.

Ну подумаешь, поймают его на этом! Да и плевать, если кто-то из айтишников обнаружит, что он забыл стереть пару файлов из истории посещения браузера. Он ничем не рискует – давно превратился в человека, у которого все самое страшное уже позади. А этот поиск дает ему смысл жизни.

Робб как-то рассказал на занятии в группе, что медицинские лаборатории специально подыскивают животных для опытов – собак и кошек – из тех, что когда-то были домашними. Дикие звери и бродячие животные четко понимают: мир опасен. У них развит инстинкт выживания, они борются за жизнь. Зверушки, которых растили в любви и ласке, готовы сносить пытки и истязания. Они никогда не нанесут ответный удар, даже защищаясь. Напротив, милый домашний зверек будет терпеть опыты, да еще и стремится порадовать своего мучителя. А в лаборатории чем больше страданий животное способно вынести, тем полезнее оно окажется. И тем дольше проживет.

То же и с детьми: девочки вроде его дочки, Люсинды, могут выжить, просто не оказывая сопротивления. А на свете не было ребенка, которого растили бы с такой любовью, как Люсинду. Если она, конечно, жива.

По меньшей мере он мог увидеть, как дочь погибла. Над изображениями нависало, тускло отражаясь от экрана, его нездоровое лицо: распухшие полузакрытые веки обвисли, рот полуоткрыт.

Фостер пытался не смотреть на детей, как стараешься не смотреть на дохлую кошку на улице. Не смотреть – это вроде как проявить уважение. Этих детей и так уже заразглядывали до смерти, до смерти залили слюнями.

Нет, детей Фостер не разглядывал. Детей, которых он находил в Сети с мужчинами, он просто исключал из изображения. А вот лица мужчин он изучал. Если лица были скрыты, он изучал руки, скрупулезно рассматривал татуировки на телах, изучал перстни и шрамы. Иногда он все же замечал длинный локон Люсинды, как тогда, у девочки в аэропорту. Но это всегда была не она. Поэтому разглядывал и запоминал он мужчин.

Точно одно: такие дети больше никогда не возвращаются на улицу. Вся надежда была лишь на то, что на улице увидишь преступника. Поэтому Фостер делал снимки с экрана и увеличивал их, насколько позволяло разрешение. Он собрал целый каталог мужских лиц, татуировок и родимых пятен – столько, что поимка преступника становилась лишь вопросом времени. А если поймать одного, то можно пытками добраться и до другого.

Сам себя Гейтс Фостер видел гранатой на боевом взводе. Пулеметом, ждущим следующей цели. Его кабинет, офисная жизнь – все это проформа. Мечтал он стать палачом тех, кто мучил детишек.

Митци никогда не рисковала по-глупому.

А тут – оружие на столе в ресторане рядом с ней, два незнакомца, каких-то бандюка с пистолетом, при этом один рыдает, а второй оглядывается, ищет свидетелей. Она перевела взгляд на окно и «Порше» за ним, с опаской понизила голос:

– Ты только послушай, ой-вей…

Она протянула Шло наушники своего телефона. Когда набралась храбрости и повернула голову, двух бандюков уже не было за столиком.

Продюсер сдержанно продолжил:

– Девица, которую мы подобрали на роль, не прочь раздеться, но кричит она прямо как рыба об лед.

В телефоне Митци ожидал прослушивания очередной шедевр. Такая озвучка могла бы превратить любой фильм в блокбастер, который захочется не смотреть, а слушать.

Шло уставился на наушники: