Хочу тебя испортить (СИ) - Тодорова Елена. Страница 20

Как же меня заебала эта сраная хрень!

— Да, мам, уже зашла на кухню… Поем, угу… — пищит в трубу Центурион и настороженно замирает при виде меня. Хлопает ресницами, будто рассчитывает, что я с помощью этой бесячей манипуляции, на хрен, исчезну. — Да, хорошо, мам. Помню я про лекарства. Позвоню. Пока.

Отключившись, нервно дергает подбородком и высокомерно задирает нос.

— Ну че, геройка, довыеживалась? — намеренно грубо поддеваю я ее, прежде чем сесть за стол. — Сопли теперь по дому тягаешь. Центурион, бля.

— А тебя, я смотрю, прям за живое задело, что я с тобой, придурком, домой тогда не поехала? — тем самым полуписклявым сипом рубит в ответ Любомирова.

И чихает, как чертов котенок.

— Да мне вообще по боку, — кидаю на чересчур высоких нотах. С опозданием понимая это, поспешно выравниваю тон: — Вот вообще. Похрен.

Она, видимо, хочет задвинуть что-то крайне остроумное, но вместо этого снова чихает.

— О, Боже… — стонет в платок. Вздыхает и снова поднимает на меня воспаленные глаза. — О, Боже…

В груди что-то клинит. Кровь со всего тела стремительно сливается в пах.

— Можно просто Бойка, — рыкаю с явным перерасчетом грубости.

— Спасибо, что разрешил, — язвит в ответ Любомирова. — Бойко.

— Пиздец, ты такая зануда, что даже фамилию мою правильно по буквам выговариваешь.

— А что, у тебя самого с этим какие-то проблемы?

Вот не может меня не бесить!

— Выровняй тон, букаха, — выдаю первое предупреждение. Первое, потому что, мать вашу, знаю, что она не успокоится. — Не у меня проблемы. У всех остальных.

— Так ты на лбу напиши. По буквам.

— Смешно, аж скулы сводит.

— Угу. Кстати, а почему ты не на парах?

— Еще я перед тобой, блядь, не отчитывался, когда мне и где находиться! Я, между прочим, в отличие от тебя, у себя дома.

Она больше ничего не говорит. Некоторое время еще смотрит на меня. Да как смотрит! Мерцающим омутом какую-то токсичную хрень транслирует, будто я ей, понимаете ли, что-то должен.

Сука, воздух в глотке застревает. За грудиной какое-то разбалансированное колесо со свистом все живое расфигачивает.

— Полегче, давай, — раздувая ноздри, наглядно демонстрирую, что ее эмоции мне на хрен не упали. — У меня сегодня день милосердия. Присядь и тихо поешь, коза.

Может, с козой я и перегнул… Но она все равно сучка. Выкатывает средний палец и, резко вильнув задницей, уносится из кухни прочь.

— Я, блядь, за тобой гоняться не собираюсь! — горланю ей вдогонку.

Сам же едва на месте себя держу. Просто между частыми шумными вдохами еще ловлю здравую мысль, что приближаться мне к Любомирой не стоит. Тем более сейчас, когда мы одни в доме… Мать вашу…

За ребрами, будто кислота, какое-то долбаное разочарование разливается, но я мастерски присыпаю его несгораемой массой самолюбия. Насрать.

Еще и не поела… А я что, виноват? Бежать, может, за ней? Уговаривать? На хер.

Быстро закидываю бунтующий желудок жратвой и от греха подальше сваливаю из дома. По дороге набираю Чару.

— Где тебя таскает? — бубнит тот вместо приветствия.

— Дела были, — выдаю якобы беззаботным тоном.

— Ну-ну… Еще скажи, что очень важные.

— Важнее, блядь, некуда.

И все же вне дома даже дышать легче. Ловлю в зеркале свою подранную рожу и ухмыляюсь. Откидываясь, высовываю в окно руку.

— Ты Маринку сегодня видел? — спрашиваю, похлопывая пальцами по крыше.

— Не видел, — тем же недовольным тоном буркает Чара. — Позвонить западло?

— Не хочу голос ее слышать.

Тут Чарушин откровенно ржет.

— А трахнуть ее хочешь?

— Пиздец, как хочу, — тоже ржу. — Признай, из всех экстренных — она самая красивая.

Пока друг подтверждает, мозг за каким-то хером воскрешает недовольную физиономию этой чертовой сводной сестры. Сердце в ту же секунду присаживает, как пистолет без глушителя. И ладно бы избирательно… Где там? Лупит без разбора.

— На тренировку хоть явишься?

— Подъезжаю, — отбиваю потухшим тоном.

Пару минут спустя действительно заезжаю на парковку нужного корпуса. Закидываю на плечо сумку и иду сразу же к спортзалу. Маринку можно потом найти. В конце концов, я в курсе, в каком корпусе она обитает, а комнату спрошу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В раздевалке застаю одного Чару и понимаю, что опоздал. Блядь, тренер, верняк, зверствовать станет.

— Здоров!

— Салют.

Распахиваю шкафчик, стягиваю футболку и продеваю голову в майку. Ловлю напряженный взгляд Чарушина и замираю.

— Че так смотришь?

Просовываю в проймы руки и хватаюсь за ремень, когда этот осел, лучший друг типа, выкидывает самый тупой и странный вопрос, который я когда-либо получал:

— Ты влюбился?

Цепенея, жить прекращаю. Все функции стопорятся, а мышцы каменеют настолько, что кажется, вот-вот тресну, как гипсовая статуя, и разлечусь к хренам по раздевалке.

— Что ты морозишь? — выдыхаю и ухмыляюсь.

Оживаю. С первым вдохом за грудиной так горячо становится, кажется, что взорвусь.

— Отвечай на вопрос, — долбит Чара, как дятел.

Долбодятел.

— На какой? Ты мозги простудил? — в голос ожидаемо просачивается агрессия.

Мне хочется что-нибудь разбомбить. А лучше — расквасить Чарушину морду.

— Да или нет?

— Конечно, нет, — рявкаю в его сторону, а он поднимается и шагает ближе.

— Ты делаешь все, чтобы она тебя ненавидела, — имени не называет, но мы оба знаем, о ком речь. Я закусываю губы и, не сводя с него залитого кровью взгляда, яростно вдыхаю. — Но на самом деле ты не делаешь ничего по-настоящему ужасного. Я же знаю, на что ты способен. Нет, Любомирову ты гоняешь, как мышь. Ты, блядь, не хочешь ее всерьез обижать. Просто намеренно ее от себя отталкиваешь, — нагромождает тонну бреда и замолкает. А я с трудом сглатываю и прикидываю, что ему ответить. Пока он не добавляет: — Отталкиваешь, потому что сам себе не доверяешь.

— Что ты городишь? Курнул что? В тебе проснулся ебанутый ученый? Иди, на хрен, проспись.

Стаскивая джоггеры, быстро надеваю шорты. Чарушин все это время молчит и тупо выжидает.

— Хорошо, — выговаривает, когда я уже шкафчик закрываю. — Если я ошибаюсь, давай так… Ты больше не будешь трогать Любомирову.

Обращаю на него взбешенный взгляд.

— Какого, мать твою, черта ты решил, что можешь мне указывать?

— Я не указываю, — еще одна удушающая пауза. После чего он признается: — Варя мне нравится. Хочу к ней подкатить. Ты мне друг или кто? Поможешь?

18

Полноценно сосредоточиться на тренировке не получается. Рой мыслей чердак рвет. И думаю я уже не о сексе, а о том, что сказал Чара.

«Варя мне нравится… Хочу к ней подкатить…»

Как Любомирова может ему нравиться, если она… Если она моя… Чертова сводная сестра!

И не могу я спокойно это пережить. Пытаюсь, безусловно. Это ведь Чарушин. Если по правде, никого ближе него у меня нет. Кому угодно баштан снесу, Чару никогда не трону. А все равно, столько усилий, как сейчас, на принятие никогда не прикладывал. Нутро огнем горит. А когда кажется, что стихает, в следующую секунду скручивает изнутри так, что равновесие теряю. Агрессивнее, чем того требует игра, гоняю с мячом. Никого вокруг себя не вижу. Тупо сам с собой сражение веду.

— Бойка, пасуй!

— Я открыт!

— Бойка!

Не слышу. Ухожу от перехватов и раз за разом атакую в одиночку кольцо.

Не удивительно, что тренер останавливает игру.

— Баскетбол — это командная игра, — рявкает он мне в рожу. — Что с тобой происходит?

Свирепо втягиваю носом воздух и молчу. Смотрю на него из-подо лба и сам себе втираю, что драться мне с ним не стоит.