Чужая жизнь (СИ) - Шмаев Валерий. Страница 28

А это полупустыня — раскаленная до дрожащего вдали марева огромная плоская сковородка, пересечённая железной и автомобильной дорогами. Ни воды, ни зверья, ни птицы, какой, ни травы. До ближайшего жилья шестьдесят километров, если знать в какую сторону идти. И не дай бог туда дойти.

В каждом кишлаке, состоящем из замызганных глиняных мазанок, стоит усиленная маневренная группа ВВ-шников, переполненная по самую маковку желанием порвать хоть кого-нибудь в мелкие кровавые лоскуты. Ибо сидеть в такую жару в раскалённых до жуткого пекла внутри бетеэрах это надо быть конченым мазохистом, а извращенцев в Советскую Армию в те времена не брали.

Машины по единственной автомобильной дороге, пересекающей полупустыню в связи с усилением, ходят только редкими колоннами. Сопровождают эти сборные «нитки» озлобленные до трясучки местные «менты», которых оторвали от привычного времяпровождения в чайхане, и приданные им для веса единовременного залпа десантники, которые были рады такому неожиданному приказу до поросячьего визга. Потому что кататься в полной выкладке в автобусе значительно лучше, чем под бдительным взором прапорщика отжиматься на плацу, а в случае участия в задержании можно домой в отпуск уехать.

Внеплановый отпуск — это розовая мечта любого половозрелого солдата, хотя бы полгода, прослужившего в тех местах. Закавказье ни разу не средняя полоса России. К девочкам вечерком в самоволку не сбегаешь. Так что полосатые ухари тянули лямку со всем прилежанием, и, если бы не приданные «менты», задержанных было бы значительно больше.

Рьяные десантники встряхнули весь приграничный район, попусту нахватали почти сто пятьдесят человек, правда, треть из них по разным мелким провинностям, и слегка размялись на задержаниях. Про перебитый уголовниками пограничный наряд и зарезанного участкового не знал только ленивый, а ленивые в десанте не выживают.

Местные жители отнеслись к нездоровой активности десантуры с пониманием, ибо жизнь одна и желательно её прожить с целыми костями и не на костылях. Объясняли десантники свою позицию обычно всеми доступными им методами, а это очень больно и унизительно. К тому же пролежать на раскаленном асфальте несколько часов под палящим солнцем и пристальными взглядами аксакалов не захочется никому. Позору потом не оберёшься.

Тридцать градусов в тени в мае месяце для тех мест вполне обычная температура воздуха. Разыскиваемого всем районом убивца нашли в двадцати пяти километрах от железнодорожного полотна через три недели совершенно случайно. Высушенного как лист в гербарии и такого же живого как лист, пролежавший несколько лет между страницами давно забытой всеми книги придурка, обнаружили с санитарного вертолёта. Последние двое суток своей жизни он ходил кругами то, приближаясь, то удаляясь от спасительной для него автомобильной дороги.

Что уголовник перенес, умирая, я даже представить себе не смог, хотя прослужил в тех краях почти семь месяцев. Обрез этот деятель потерял, ещё находясь на крыше вагона, и искали его совсем не там, где он сходил с ума от обезвоживания. Как обессиленный нестерпимой жарой беглец умудрился пройти в резиновых кедах по раскаленной пустыне почти шестьдесят, с учётом нарезанных кругов, километров никто так и не понял, но в местную книгу рекордов он посмертно угодил.

Бо́льшую часть этой информации я узнал у нашего старшего лейтенанта. Мы с ним лежали в одном госпитале, правда, на разных этажах. В процессе обнимания с уголовником я получил чем-то по голове, прикладом по хребту и прошлись по мне никак не меньше десятка человек. В результате помимо ножевого ранения, у меня добавились сильная потеря крови, сотрясение мозгов и сломанная нога.

У уголовника повреждений оказалось значительно больше, так что моральное удовлетворение в итоге я получил. Правда до той поры я и не знал того, что у меня такие беспредельно-садистские наклонности.

Так вот в госпитале в Баку я это прочёл. Госпиталь был закрытый, кгбешный и библиотека в нём была, скажем так, весьма специфическая, а ходить я не мог и читал всё, что под руку подвернётся. Вот и попалась мне в тумбочке достаточно толстая книжка издания пятьдесят второго, как сейчас помню, года. За два месяца я её осилил и тут же всё забыл. По натуре я гуманитарий, а не технарь, то есть прочесть могу, а на практике мне применить влом. Впрочем, лень это состояние души. Книгу эту я сейчас помню от первой буквы на третьей странице, до последней буквы содержания, хотя прошло уже больше тридцати лет.

Начало у книги отсутствовало как класс, так что как называется то, по чему я почти два месяца бездумно бегал глазами без понятия. Зато знаю ТТХ всего оружия, что есть в моём маленьком отряде. Знаю, как убить часового ножом и голыми руками и ещё много чего знаю такого, что поможет нам выжить в этих лесах, предварительно зверски угробив бо́льшую часть наших преследователей. Надо только вспоминать целенаправленно, и информация сама вылезает, как будто книжку читаешь.

Помню я огромное количество прочитанных мною книг, газет, журналов и статей в интернете. Вот только не знаю пока одного. Как мне пройти по лесам и болотам двести с лишним километров с четырьмя детьми и тремя женщинами? Причём третью женщину, если она жива, надо обязательно найти и отбить у немцев, не положив при этом свой мизерный отряд.

Ни до чего путного за эти сутки я так и не додумался. Задача пока со слишком многими неизвестными, но то, что я пойду на Карельский перешеек, или в сторону Питкяранты мной вообще не рассматривается. Слишком много там войск. Дорогу на Петрозаводск немцы тоже перекроют. Остаётся дорога на север или в Финляндию.

В Финляндии однозначно делать нечего, рано или поздно местные жители детей выдадут. Оставить гражданских где-нибудь в местном посёлке тоже не вариант. Уже к осени в окрестных деревнях есть будет нечего, а зимы здесь реально суровые. Финны целенаправленно будут убивать всех местных жителей голодом, освобождая жизненное пространство для правильных финнов. На такую жуткую смерть я детей не оставлю. Придётся идти строго на север по лесам, болотам, через реки и озёра. И больше никак.

Глава 8

Уже вторые сутки мы наблюдаем за посёлком. Вторые сутки я смотрю с разных точек на всё это безобразие и ничего не понимаю. Вообще. Немцы маниакально настойчиво ищут пропавших детей. Причём ищет эта странная часть, что гоняла нас по лесам. И хорошо, что я не попёрся в посёлок сразу как, хотели мои молодые тупо … э-э, не слишком опытные друзья. Я нашёл уже шестой секрет вокруг посёлка. К тому же это суточные секреты, то есть их меняют скрытно по холодку, а есть ещё три парных поста на въездах-выездах в посёлок, которые меняются совершенно открыто.

Три суточных секрета по два человека прикрывают как раз эти посты, два расположены у леса и один на том краю деревни, где мы выходили в прошлый раз. Значит немцы, почему-то уверены, что мы вернёмся в посёлок. Меня это огорчает и несколько радует. Огорчает потому, что они знают, что мы живы, а радует, потому что это может означать, только то, что мать мальчишек жива. Вряд ли немцы беспокоились бы так из-за простых красноармейцев.

При всём при этом у этой части нет служебно-розыскных собак. Что само по себе означает что? Правильно. То, что в этой части в собаках не нуждаются, ибо есть свои следопыты. Раз немцы охраняют посёлок и сидят в нём, значит, кто-то из моих спутников выжил и находится здесь, а иначе нет смысла во всех этих танцах. При этом именно этот посёлок является отправной точкой, так как его очень сложно обойти.

В посёлок мы всё же проникли, но ещё через двое суток и только вдвоём со Степаном. Ристо с Костей я оставил в группе прикрытия и наблюдения, жёстко наказав ни во что не вмешиваться. Открыть огонь они могут, но только если мы будем уходить со стрельбой в конкретном месте. А мы похоже будем.

Немцы, наконец, прочесали все острова, обнаружили следы беглецов на противоположном берегу озера и очень сильно расстроились. Сам видел, как один пузан орал на подчинённых. Жаль далеко, ни черта слышно не было, но ничего — эстетическое удовольствие я получил, что тоже хлеб. Произошло это уже под вечер, и немцы, как высококультурная и организованная нация набухавшись с вечера выбрались из посёлка только в девять утра.