Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович. Страница 4

Удастся ли им дорваться до власти?

Никто не знает.

Но Партия сейчас выбирала его.

И он — не отступит.

Чего бы это ни стоило.

Общими усилиями настоящих коммунистов, таких, как он сам и его коллеги и соратники, весь Союз станет, как его родная любимая Беларусь.

И у мирового капитализма шансов уже не останется.

Надо работать... Много работать...

Петр Миронович посмотрел на часы и распорядился подать машину.

Через несколько минут он поднялся из-за стола, привел в порядок бумаги, отдал распоряжения секретарю-референту и, взяв именной портфель, с которым никогда не расставался, вышел из кабинета.

КНИГА ПЕРВАЯ. ПРЕСЕЧЕНИЕ

— Сегодня мы с глубочайшей скорбью в сердце провожаем в последний путь поистине великого человека. Нашего Брата. Нашего соратника и благодетеля. Одного из Отцов. Одного из Вершителей. Одного из тех, кто вручил всем нам абсолютную, необъятную власть над этой страной. Человека, которому все мы, без преувеличения, обязаны нашим счастьем, нашим благоденствием, нашим наивысшим положением. Уходит эпоха. Уходит эпоха борьбы и тревог — и наступает эпоха благоденствия и неги. И то, что мы отвоевали, мы передаем нашим детям, а они передадут нашим внукам, и так уже будет отныне и навсегда. И всё это — благодаря ему. Именно такие, как он, некогда приняли дерзновенное решение остановить и обратить вспять само время. Вновь поставить общество с головы на ноги, как и положено ему стоять во веки веков. Не дать планете провалиться в смердящую красную дыру — а это можно было сделать только изнутри, только здесь, в самом логове. Когда они только начинали, дело это казалось безнадежным. Но они не опускали рук, они десятилетиями работали, передавая эстафету из поколения в поколение, они искали и находили единомышленников, они наладили плодотворные связи с нашими союзниками и партнерами за рубежом, они незаметно для непосвященных помогали друг другу расти. И вот мы, наше поколение властителей этой земли, поколение тех, кто в изобилии вкушает ароматные и сочные плоды разгрома противоестественного строя, восставшего буквально против самих основ мироздания, низко кланяемся Отцам, совершившим невозможное, и заверяем их в нашей безграничной благодарности...

Речь оратора, коренастого мужчины, облаченного в мундир генерала армии, которому на вид можно было дать около шестидесяти лет, звучала громко и четко. А на ее фоне — испускаемое всеми присутствующими, без открывания рта, очевидно, ритуальное, пение-мычание, с время от времени меняющейся тональностью, в которой, в зависимости от содержания того, что говорит выступающий в текущий момент, угадывались то скорбь, то ярость, то насмешка-превосходство, то горячая признательность покойному за всё, что он для них сделал. Восковое лицо лежащего в роскошно отделанном гробу ветерана органов государственной безопасности, генерала армии в отставке Владислава Степановича Волина было недвижным и бесстрастным — как, впрочем, у всех умерших...

— ...На определенном этапе выполнения нашей великой миссии встала задача, чтобы те, кто олицетворял неприемлемое построение общества, подвергались Устранению уже не отдельно, эпизодически, а, если можно так выразиться, серией, причем в нужные, заранее спланированные моменты. Чтобы на их место приходили уже полностью готовые Братья и Сестры, взращенные Орденом. Такое расширение функций оказалось не так-то просто осуществить. Это было, прямо сказать, довольно рискованно. Это был серьезный вызов. Сам Высший Отец особо выделил важность этой задачи, возложив ее исполнение на тех двух, кому Он абсолютно доверял. На Владислава Степановича Волина, с которым мы сейчас прощаемся навеки. И на Евгения Яновича Щазова — по сей день здравствующего, находящегося здесь среди нас — многая Вам лета, дорогой Евгений Янович! Не так много времени — причем в самые критические, решающие, переломные годы — было отведено Экселенцу. Но, превозмогая мучительный и коварный недуг, прикованный к «искусственной почке», Он всё же сумел, всё же успел собрать, сплотить, выпестовать и направить наш Орден так, что мы в конечном итоге одержали блистательную, чудесную победу. И по Его решению Владислав Степанович сформировал команду, которая стала нашей Карающей Стрелой. Безотказной, надежной, разящей с первого раза. Он был выдающимся мастером, профессионалом Устранения...

Но за этой бесстрастной маской внимательный взор мог разглядеть, пусть и не сразу, пугающую непоколебимость, жесткость, хищность. Да, именно это выражение читалось в облике древнего старика — удобно, если можно так выразиться, вытянувшегося на своем последнем ложе, ухоженного, превосходно загримированного и забальзамированного, одетого в парадный, словно с иголочки, мундир с орденскими планками. Вокруг изголовья гроба расположились подушечки с многочисленными государственными и ведомственными наградами...

— ...Тридцать восемь лет назад я стал его помощником, его учеником и последователем. Более того — я стал ему сыном. Его родной, первый и единственный, умер еще подростком. Он ввел меня, тогда еще молодого, полного сил оперативника-чекиста и заядлого автогонщика, в наш Орден. Как сейчас помню тот волнующий осенний день, когда я принял боевое крещение. Он, твердо убежденный, что я не подведу, доверил мне непосредственное исполнение одного из важнейших поручений Высшего Отца. Перед нами тогда стояла труднейшая задача провести Устранение одного из ключевых препятствий к нашей нынешней эдемской жизни, жизни в нашем собственном раю на земле... И нам удалось ее выполнить!

Ответом начальнику Комитета охраны конституционного строя Андрею Валерьевичу Белякову было воодушевляющее благодарственное пение.

— Но люди, легендарные люди, люди-титаны, уходят в вечность вместе с эпохой. Жить бы и жить еще Владиславу Степановичу. Девяносто восемь лет — по большому счету, не возраст для тех, кому без ограничений доступны самые передовые достижения медицины. Две этих тягостных недели я был рядом, пока он лежал в реанимации в швейцарской клинике, а лучшие нейрохирурги планеты за него неустанно сражались. Но пока мы в этом отношении всё же бессильны. Это очень, очень печально...

— Однако жизнь, тем не менее, продолжается, и власть — по-прежнему в наших сильных и крепких руках, — после пятисекундной паузы жестко и хлестко отчеканил генерал армии. — Исходя из его Завета, я принимаю от него миссию Вершителя и вступаю в наш Круг.

Тональность сразу же поменялась, в ней явно чувствовалась смесь прославления и поздравления от имени всех собравшихся.

— Примите мою клятву, — торжественно, с расстановкой провозгласил Беляков. Пение резко смолкло.

После этого генерал армии, подняв согнутую в локте правую руку ладонью вперед, произнес нараспев несколько фраз — на некоем «тарабарском», совершенно непонятном, очевидно, искусственном языке. Когда он закончил, остальные, сделав аналогичный жест, хором пропели на этом же странном наречии короткий ритуальный отклик.

Беляков медленно, не отводя глаз от лица покойного, нагнулся и поцеловал в лоб своего усопшего покровителя, после чего вынул нож, сделал надрез на пальце и выдавил несколько капель крови на губы мертвеца.

Возобновив, снова в скорбном тоне, необычное пение, мужчины и женщины — кто в изысканном штатском черном костюме, кто в строгом, но дорогом платье, кто в генеральском мундире — начали вереницей проходить мимо гроба. После поцелуя в лоб они также доставали из карманов или сумочек что-то режущее — армейский нож, или дамский маникюрный прибор, или скальпель, или ланцет, или просто лезвие, надрезали палец и окропляли своей кровью уста покойного генерала госбезопасности. Кто-то из пожилых людей, у кого уже заметно тряслись руки, не мог проделать процедуру с первого раза, и более молодые соседи по этой очереди с готовностью приходили им на помощь.

Наконец, все участники церемонии — их было около пятидесяти — расступились и выстроились недалеко от выхода, двумя обращенными друг к другу примерно равными группами, оставив посредине, по осевой линии траурного зала, пустое пространство.