Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович. Страница 83

А отец этого Скворцова, начальник КОКСа Андрей Беляков, живет там же, к западу от Москвы, в Барвихе. И тоже с «лоли». Екатериной Булкиной, четырнадцати лет. И ее так же «готовят», «тренируют». Существует, как Наташа поняла, единый стандарт.

И промелькнула тогда же перед взором девушки та роковая для всей Беларуси, и, похоже, для всего Союза, автокатастрофа под Жодино 4 октября 1980 года... И этот субъект за рулем грузовика — совсем молодой еще... И ей стало страшно...

Что интересно, этот Беляков с недавних пор тоже начал пытаться «выходить»... туда же. Под присмотром одного из «астральных советников» этой когорты небожителей, правящей Россией. Наследственной касты «Вершителей», верхушки «Ордена». Кустарно, конечно, «выходить», просто настраиваясь на определенный биологический ритм, в частности, дыхательный и мыслительный, без всяких приборов. Тут папа, конечно, совершил фундаментальный прорыв, этого у него не отнять... Жаль, пока об этом нельзя говорить — не поверит и не признает никто.

Вообще, достаточно много любопытных и страшных тайн за это время всплыло... Но как доказать, что это — истина, а не бредовые фантазии коммуняк-ненавистников из другой страны? На этот вопрос она пока не получила ответа. Далеко не все «двери» открывались. Если бы всё было так просто...

Впрочем, сейчас Беляков никуда не «выходил». По крайней мере, столь явно. Сейчас, поздно вечером, он просто спал... или дремал при неярком свете ночника. Вместе со своей лоли в одной постели. Та тоже лежала спокойно, на боку, с закрытыми глазами. Птичка-красавица в золотой клетке...

Наташа «глядела» на них, и в сознании у нее рождались образы, мысли о том, что собой представляют вот эти все... О том, что они наделали со страной и со всем миром...

— ...Ну, как? — спросил профессор, когда режим стимуляции мозга отключился и дочь «вернулась» в привычный мир.

Девушка вздохнула.

— Многие знания — многие печали...

Рассказала всё.

Отец закрыл глаза.

— Нет слов... Чудо, что мы еще стоим. Со всех сторон окруженные вот этим. Как Брестская крепость...

— А, может, так надо? Может, предназначение? Для определенного момента, который решит всё на века наперед?

— Хорошо, если так... Значит, надо готовиться...

Электронные часы показали 00:00.

— С праздником!

— С Днем Победы!

Рано утром у Максима, как и у всех его сослуживцев-омоновцев, режим усиления, и с вечера он был в ведомственном общежитии. Сегодня можно тут задержаться допоздна...

Включили телевизор. Там шел репортаж о подготовке к параду, который должен состояться утром. Единственный парад — в Беларуси, среди многих стран.

— Такое ощущение, что весь мир, кроме нас, спятил с этой самоизоляцией и закрытием границ, — сказала Наташа. — Фуфлодемия барановируса.

— Ну, мы-то с тобой должны понимать классовую подоплеку, — усмехнувшись, ответил профессор.

— Да, конечно... «Передача активов» малого и среднего бизнеса корпорациям, удушение производства, цифровизация и тоталитаризация контроля над населением, радикальное понижение уровня жизни низов, ограничение свободы передвижения, ликвидация личной собственности... Всё, что заблаговременно прописано в докладах их «мозговых танков». И кое-что из этого изречено устами святой блаженной Греты Стокгольмской, надо только между строк уметь читать...

Отец поставил на стол два стакана, налил яблочного сока:

— Ну, за Победу!

Они чокнулись и выпили.

— За Беларусь! И за Батьку! Чтобы мы все выстояли перед лицом этого кошмара, — сказала девушка.

— Завтра... уже сегодня... покажем всему человечеству этим Парадом всю абсурдность аргументов за неадекватные псевдокарантинные меры. Которые на самом деле не ради здоровья людей... плевать им на людей... а ради перекройки общества, — сказал профессор.

— Покажем, пап. Это будет наш Парад... А вот их парад, змагарский, видел, кстати? — усмехнулась Наташа.

Достала смартфон, нашла что-то на «ютубе».

Двое юношей и две девушки несли черную коробку, обозначающую гроб. Несли куда-то по улице, пританцовывая и кривляясь. Глумливо при этом размахивая государственными, красно-зелеными, флажками. Все четверо — в масках и темных очках.

— Какие воины — таков и «парад». Какие же все они жалкие и ущербные, — вздохнул профессор. — И еще гавкают, что в Беларуси нет свободы и демократии. Да в той же России они бы и десяти шагов не сделали... И у других наших соседей тоже.

Сон был тревожным. Беляков словно провалился в какую-то абсолютно черную мглу, в бездну, где нет ни верха, ни низа, нет ничего, никакого источника света. И он не мог пошевелиться, как будто бы у него не было уже ни рук, ни ног. Это и есть смерть? Но тогда почему он ощущает это странное пространство, почему мыслит?

Всесильному начальнику КОКСа стало страшно. Он попытался, отринув гордость, позвать на помощь — но оказалось, что звать нечем. Осталось только бесполезное зрение... если только это не слепота... но он знал, что это не слепота, а абсолютная чернота пространства. И мыслящий разум, заключенный непонятно в чём и непонятно где.

Так продолжалось некоторое время. Леденящий душу ужас не покидал Белякова, мучительно пульсировал, терзал, выворачивал всё его существо.

И вдруг он увидел свет. Слабый, но всё же на фоне абсолютной черноты заметный.

Беляков вспомнил его. Это был тот самый свет, что лучился тогда, в его первом видении, над крематорием, где заживо сжигали коммунистов и прочих левых. Обратившись дымом, они уходили в небо, туда, в это странное сияние. Неземное, завораживающее. Такое явно родное для них, принимающее в свои объятия мучеников за народ, словно их небесная коммунистическая отчизна. Тот СССР, который никакими законами, даже самыми жесткими, нельзя «запретить на территории России». Ибо над той территорией Орден не властен.

И этот неземной, непонятный свет с самого начала сильно озадачил, смутил и напугал Белякова. Он и тогда понял, и сейчас повторно почувствовал, что не ему светит это сияние. Оно ему — чуждо, оно — никогда не примет генерала армии.

Свет постепенно разгорался, как утренняя заря. Но это была не заря.

Беляков со страхом ждал.

Вдруг в лучах этого сияния возник образ совсем молодой красивой женщины. С широкими синими глазами. Она смотрела прямо на него. Смотрела, не мигая. Смотрела строго. Но было в этом взгляде еще и недоумение, и интерес исследователя, и даже какая-то уничижающая жалость. И это последнее было, пожалуй, страшнее всего.

— Ты кто? — наконец, «спросил» Беляков.

— Я Отражение.

— Отражение чего?

— Многого. Надежд и волнений. Мечтаний и дерзаний. Стремлений и озарений. Переосмыслений и преодолений. Всего того, с чем связано Восхождение человечества.

— А я тогда кто? — непроизвольно вырвался у Белякова мысленный, в чем-то явно глупый, вопрос.

И он был услышан.

— Ты раб.

— Раб кого?

— Раб низменных страстей и падений. Служитель Черного Света, пытающегося погасить и поглотить всё живое, разумное и любящее.

— Почему? Я служу Порядку и Власти.

— Ты служишь Тьме.

Беляков ничего не ответил. На некоторое время затянулось молчание.

— Зачем, зачем убил ты товарища своего? — вдруг «послышался» новый вопрос, исходящий от этой девушки в обрамлении неземного сияния.

Генерала армии пронзила новая волна ужаса.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой самый первый раз. Когда ты начал служить Тьме.

И вновь, как и тогда, Беляков пережил тот удар. То страшное столкновение его самосвала с летящей по шоссе «чайкой».

За месяц до этого, в начале сентября восьмидесятого, его приняли в КПСС. Одним из рекомендующих был его благодетель, генерал-полковник КГБ Владислав Волин.

«Товарища своего»... В этом смысле, получается...

— Зачем ты это сделал? Зачем вы все это сделали? Зачем вы отреклись от Первородства? Зачем вы погасили Пламя Очищения и Освобождения? Зачем вы ввергли Восходящих обратно в Пропасть Инферно?