Берег Хаоса - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 50

О, это матушка начала расхваливать товар. Чувствую себя жеребцом на рынке. Красивый, как же! Мокрый, растрёпанный и злой. А насчёт ума... Был бы умным, давно бы убедил собственную мать не вмешиваться в мои дела.

– Ну же, Ливин, ты только взгляни!

Взглянула. Глаза – как плошки с водой, только без дна, потому как ничего не выражают. Местная дурочка, что ли? Вот подвезло... Надо бы намекнуть матушке, что если хочет хороших внуков, то одного меня будет маловато: и жена нужна соответствующая.

– Красивый, правда?

Ну зачем терзать девицу? Она и так не знает, куда посмотреть, что сказать и что сделать. Не люблю насилие, особенно такое, порождённое избытком заботы. Вот только о чём матушка заботится больше: о моём счастье или о своём будущем в окружении внуков? Впрочем, что бы ни было истинной целью, во достижение её Каула проломится через что угодно. Пойдёт по трупам, только бы исполнить заветную мечту. По трупам... Надо спасать девушку.

– Ливин, Вы меня очень обяжете, если зайдёте в следующую по коридору за Вашей комнату, вытащите оттуда двух малолетних разбойников и пристроите их к делу: все сумки со съестным стоят в сенях, и нужно разложить что на ледник, что по шкафам, иначе гостинцы будут испорчены. Справитесь?

Зелёные глаза просияли пониманием.

– Как пожелаете, heve.

Или от природы голос тихий, или меня смущается. Но вроде приятный. А впрочем, какая разница? Мне же с ней не песни петь, а... Тьфу! Ну матушка, ну удружила!

– Миленькая, правда?

Ага, теперь терзать будут меня. Но я привычный к родительской опеке, сдюжу.

– Матушка, Вы...

– Она хорошая девушка, малыш.

– Я вижу.

– Она родит тебе крепких и красивых детей.

– Похоже на то.

– Она будет тебе верной и послушной женой.

– Матушка!

Каула шагнула ко мне, обхватила руками, прижала к себе и быстро-быстро зашептала:

– Ты только сразу не отказывайся, хорошо? Она девушка тихая, понятливая, без спросу и слова не скажет... Ну не хочешь жениться, не женись, кто ж принуждает? А только я без внуков скучаю. Мальчики скоро вырастут, Соден хочет, как отец, в солдаты податься, а Ладар учёным хочет быть вроде тебя... Разъедутся, разбегутся, останусь совсем одна, в пустом доме, а так хоть детишки вокруг бегать будут, плакать, смеяться... И я вместе с ними...

Плакать и смеяться. Действительно, больше ничего не остаётся. За что люблю Каулу, так это за честность: никогда не обманывала. Если чего желает, то непременно скажет. Пусть не сразу, не в первую минуту, но когда замечает укоризненный вопрос в моих глазах, сразу признается во всех грешных своих мыслях.

Хочет внуков? Что ж, похвальное желание. Немногие женщины стремятся стать бабушками, а некоторые бегут от этого всю свою жизнь, напрасно молодясь и сражаясь с неумолимым временем. А что плохого в желании увидеть продление рода своих детей? Ровным счётом ничего. Может быть, не нужно перегибать палку и силой заставлять вступать в супружество, но, честно говоря, не знаю, как бы сам вёл себя на месте Каулы. Возможно, был бы ещё суровее и непреклоннее: взял бы за ухо, да отвёл к алтарю, не спрашивая желания ни у жениха, ни у невесты...

Я и сам не заметил, как обнял женщину в ответ.

– Хорошо, матушка.

– Ты не отказывайся прямо сейчас, Тэйлен, а если надумаешь отказаться, то сначала мне скажи: Ливин – девушка скромная, и так едва решилась сюда приехать.

– Она хоть знает, зачем?

Каула подняла на меня свои лучистые глаза:

– А то не знает! О таком даже говорить не надо: она – молодая женщина, у меня – взрослый сын в городе... Да кто угодно догадается!

– А её родители... в известность поставлены?

– Сиротка она.

Так. Совсем хорошо. Моя матушка не только заботлива, но и расчётлива не в меру: чтобы не проводить время в дрязгах с роднёй невесты, присмотрела мне сироту. Даже не знаю, что делать, радоваться маминой предусмотрительности или осудить за жестокость. Привезла девицу, можно сказать, без сопровождения, никто следить не будет, попорчу её или нет: Каула закроет глаза, а мальчишки если и проболтаются, то уже потом, когда будет поздно. Да и неважно, вернётся девица в Энхейм опозоренной или невинной: дворня – люди зоркие, наверняка уже об заклад на наш счёт бьются... Мне-то всё равно. А может, и нет.

– Матушка...

– Да, малыш?

А взгляд чистый-чистый, счастливый-счастливый!

– Давайте договоримся: я попробую к ней присмотреться за эти дни, а она – ко мне. Если подойдём друг другу, то можно будет и о свадьбе подумать. А если нет... Прости, матушка, но иначе не могу.

Она встала на цыпочки и поцеловала мой лоб.

– Конечно, не можешь. Если бы что другое сказал, я бы сама тебе по щекам нахлестала!

Вот так, понятно? Сначала уверяет, будто я совершенно волен в своих поступках, а потом выясняется, что моя свобода простирается только в одном направлении, угодном матушке и полностью сообразующемся с её представлениями обо мне. Воистину, материнская любовь – слепое и страшное оружие! Но мы всё равно боготворим нежные руки, в которых оно лежит.

Кухонного стола хватило на всех – на меня, на матушку, на Ливин и мальчишек, и ещё остались места. По крайней мере, для Сари, которая выползла из своей комнаты, разбуженная шумом от прибытия новых гостей дома.

– Д-доброго утра, – выдавила девчонка, увидев на кухне четырёх незнакомых людей, из которых трое вели себя совершенно, как дома, и только один, точнее, одна, безжизненно молчала, скромно притулившись почти на самом углу стола.

– Доброго! Помните, я говорил о своей семье? Так вот, познакомьтесь: это моя матушка, Каула, а это мои братья. Того, что постарше, зовут Соден, а младшего – Ладар.

– Рада быть представленной, – растерянно кивнула жиличка, но остроты глаз не утратила. – А эта hevary?

– Её имя Ливин. Она...

Я замялся, не желая вслух произносить роковое слово, но девица, совершенно неожиданно для меня, вдруг тепло улыбнулась, ответив:

– Мы с матушкой Тэйлена живём по соседству, она и пригласила меня поехать на празднества: я ведь никогда не видела, как Зимник в городе проходит. Наверное, это очень красиво?

– Конечно, красиво! Я, правда, в Нэйвосе совсем недавно, но думаю, он от столицы не отстанет.

Ага, призналась, наконец-то! Значит, меннаска. Остаётся только надеяться, что её папа не принадлежит к какому-нибудь воинственному древнему роду и, получив письмо, не поднимет по тревоге тяжёлую конницу, чтобы вернуть беглянку домой, по пути разнеся в щепки полгорода.

Я бы и дальше занимался собственными мыслями, но матушка вопросительно посмотрела на девчонку, потом перевела взгляд на меня.

– О, простите... Это Сари, она живёт в мэноре на правах гостьи.

– За два лоя в месяц, – не преминула напомнить нахалка, которая, судя по возвращению привычного поведения, полностью поправила здоровье и душевные силы.

– А, так ты, малыш, решил сдавать часть дома для жилья? – Сообразила матушка и тут же выдала коронное: – Я же говорила, что у меня умный сын!

– Малыш? – Сари фыркнула, с трудом удержавшись от смешка.

Я скривился. Хорошо ещё, в ход не пошли те прозвища, которыми меня награждали в детстве: вот тогда впору было бы прятаться под столом, но, уверен, румянец просвечивал бы и через дубовые доски. И когда Каула поймёт, что при посторонних, какие бы нежные чувства она не питала к своим детям, не нужно выставлять их напоказ? Похоже, никогда.

Разумеется, Сари тут же пригласили разделить завтрак, и девчонка (кто бы сомневался?) охотно согласилась и, несколько минут и лепёшек спустя уже весело щебетала наперебой с матушкой, втянув в обсуждение каких-то женских интересов даже Ливин. Братцы вели себя сносно: Ладар, правда, пытался запустить в меня несколько хлебных катышков, но, поймав многообещающий взгляд Каулы, поутих, а вот Соден, в полном соответствии с возрастом, переходным от детства к юности, вдумчиво изучал внешний вид неожиданно оказавшейся в доме сверстницы и, кажется, строил далеко идущие планы. Во всяком случае, когда я наклонился и прошептал ему на ухо: «Даже не думай», мой средний братец вздрогнул всем телом так, будто уже застигнут за преступным делом лишения невинности.