Женщина, я не танцую (СИ) - Танари Таша. Страница 32

А что, неплохой такой современный ремейк получился – Ковалева мысленно рассмеялась. По всему выходило, что где-то остался с носом задолжавший ей поцелуй принц.

Ну ничего, может, это сказка о принцессе-«феминистке», которая и без всяких мужчин способна возродиться из пепла… ой, это уже, кажется, совсем другой сюжет. В общем, самостоятельная такая принцесса: сама уснула, сама проснулась, сама гулять пошла. И если захочет, сама любую концовку напишет и перепишет, какую вздумается.

Шутки шутками, а посудина и правда сейчас походила на безлюдный замок с опустевшими залами и галереями. Ведь по величию и пышности убранства она вполне составляла конкуренцию королевским хоромам.

Алена двигалась неспешно, наслаждаясь упоительным ароматом воздуха, нежной прохладой, ласкающей лицо и обнаженные участки кожи, влажностью, которая бодрила лучше самого изысканного сорта кофе, но не создавала ощущения дождевых брызг – все вместе дарило невероятный букет тактильных ощущений, какой можно поймать лишь ранним утром на морском побережье.

Наслаждалась она и отсутствием людей, это позволяло отпустить в галоп безудержную фантазию и представлять… да что угодно! В голове Алены проносились десятки возможных сюжетов и вариантов развития событий, и каждый из них, как жемчужинка, блистал своей уникальностью.

Безлюдные переходы, лестницы, палубы, и тишина, изредка нарушаемая плеском волн. На берегу еще только-только появлялись первые ранние пташки: туристы и местные торговцы. На борту яхты царило торжественное безмолвие. Утомленные ночными развлечениями гости, разошедшиеся лишь под утро – кто убрался восвояси, кто спал по своим апартаментам.

Небо сияло безупречной чистотой, затягивая в свою бесконечно глубокую синеву. Над поверхностью воды стелился легкий туман. Среди редких облачков время от времени что-то выкрикивали птицы. Вдоволь налюбовавшись зрелищем, Алена решила приступить ко второй части своего путешествия – беззастенчивому исследованию внутренних закутков этого необъятного плавучего средства.

Отчего-то у нее при словосочетании «яхта миллионера» упорно всплывал образ из фильма «В джазе только девушки» со сценами забавного обольщения бедолаги Осгуда. Да, нынешняя яхта рядом с той казалась настоящим китом против скромного дельфиненка. Нужно было признать, ее кинематографические представления о досуге всяких Филдингов-третьих безбожно устарели вместе с той черно-белой пленкой, порезанной цензурой.

Где бы Алена ни оказывалась, ее неизменно встречали безукоризненная чистота и порядок. Казалось, волшебным образом выдраенные полы и бережно расставленная по местам мебель были заслугой трудолюбивых гномов, управившихся с делами за пару часов перед самым рассветом. В самом деле, отсутствие и намека на следы праздника; по представлениям Алены, они могли быть уничтожены только волшебным народцем, владеющим магией и умеющим замедлять время. Вышколенная команда этого судна не только безупречно работала, но и обладала способностью делаться незаметной.

Бесцельно блуждая, Алена забрела в один из салонов и замерла, пораженная новым открытием. Там, на небольшом возвышении, будто на сцене, стоял… белый рояль. Ковалева оглянулась, словно здесь мог быть кто-то, кто подтвердил бы, что инструмент вовсе не плод ее воображения. Не найдя поддержки, она шагнула вперед, все еще не веря увиденному. Черт возьми, настоящий лакированный концертный белоснежный рояль на таком же бессовестно девственном и блестящем полу.

Напротив него стояло кресло, обитое молочного цвета кожей. И все это великолепие отражалось в зеркальном потолке. На фоне импровизированной сцены остальное убранство помещения просто меркло – Алена уже не обратила особого внимания на уютные диванчики, выставленные полукругом возле стойки с искусственным огнем. Впрочем, судя по расположенной над конструкцией вытяжке, не такой уж он и искусственный.

Но не эти мысли занимали Алену, как зачарованная она подошла к роялю и провела пальцем по крышке клавиатуры. Откинула ее, все еще не решаясь потревожить хрупкую тишину своего сонного царства, и бережно коснулась клавиш. Она редко играла в обычной жизни, но въевшиеся в память любимые произведения, на разучивание которых некогда было потрачено множество часов, словно навсегда поселились внутри девушки.

Ей вдруг нестерпимо захотелось снять чары с этого заколдованного плавучего замка, оживить пространство и пробудить голос стоящего напротив красавца – истинного короля инструментов. Клавиши, будто ода бесконечному созидательному единству противоположностей – инь-ян, манили дотронуться и проверить – так ли гармонична древняя философия.

Несколько секунд колебаний, и по салону разнеслись первые робкие переливы аккордов. Алена счастливо улыбнулась – а руки все помнят!

Лунная соната Бетховена этим волшебным утром на море звучала особенно прекрасно.

Стас, беспрестанно зевая, ушел дрыхнуть в каюту. Селим оказался настолько любезен, что предложил ребятам кров и постель, дабы они не перлись сонные и помятые в отель. Остальные тоже быстро разбрелись по койкам – вечер, ночь и частично утро выдались слишком насыщенными на события. А главное, что Костя ценил больше всего, на эмоции. Наверное, именно они-то и вынудили его задержаться, а может, интуиция или еще какое провидение.

Тем не менее Лисовский сообщил, что сна у него ни в одном глазу и ему нужно некоторое время, чтобы «заземлиться». Приятели на это лишь пожали плечами: художники, чего с них возьмешь, люди не от мира сего. Надо так надо.

Еще вчера Костя присмотрел в одном из салонов, где они с Селимом к обоюдному удовольствию потрещали «за жизнь», стеллаж с подборкой редких книг. Было там собрание и об истории искусства, и на отдельной полке несколько иллюстрированных изданий, которые стоили как крыло от самолета. И уж если жизнь дала возможность подержать их в руках и полистать, Костя не тот, кто отказывается от столь заманчивых предложений.

С комфортом расположившись на одном из белоснежных диванчиков, Лисовский с головой ушел в созерцание и просвещение. Время от времени он переворачивал страницу, делал маленький глоток воды и устремлял невидящий взор перед собой. Секунда, другая, и он вновь возвращался к чтению.

Когда его слуха коснулись первые, только-только набирающие силу ноты знакомой с детства мелодии, Костя подумал, что ему померещилось. Тряхнув головой, будто отгоняя наваждение, он захлопнул книгу и решил: определенно, пора отдохнуть, а то уже глюки. Но невидимый музыкант продолжал играть, инструмент под умелыми пальцами звучал все увереннее. Заинтригованный Костя вернул книгу на полку и, тихо ступая по мягкому ворсу, пошел на звук.

Нет, то, что в этой плавучей сокровищнице обнаружились клавишные, его ничуть не удивило. Гораздо больше Костю занимала личность, сумевшая заставить его сердце сладко замирать в до-диез миноре. Замирать и откликаться, резонировать с каждым надрывным аккордом. Он слышал эту сонату десятки раз, сколько бессонных ночей он провел за созданием своей «Призрачной Камиллы», прокручивая на повторе бессмертное произведение гения.

Лисовский усмехнулся: женщины – как хрупка и ветрена их природа. В его жизни тоже оставила след своя Джульетта Гвиччарди. Только после встречи с хозяйкой теперь уже его наглого, но любимого кота Тони Костя вновь поверил, сумел рассмотреть и примирился. Есть и другие – преданные и верные, с которыми не страшны любые демоны, как внутренние, так и внешние.

Есть, конечно есть, нужно лишь не ошибиться с выбором.

К тому же, что бы делал мир и его гении, не существуй в нем жестоких или легкомысленных муз? О, они, несомненно, нужны! Чтобы разжигать страсть и безумство, чтобы создавать шедевры, чтобы… ценить. Ценить настоящее чувство, когда придет время и мужское сердце закалится в горниле разного рода влечений.

Кто знает, что именно внесло большую лепту в особенное восприятие настоящего момента Лисовским. Была ли это заслуга нетривиальной обстановки или чудодейственная магия раннего утра, или разогнавшееся до пределов сознание, вот уже длительное время лишенное полноценного отдыха? Так или иначе, но именно сегодня, сейчас, Костя ощутил эту мелодию по-новому, будто многослойный бутон цветка наконец-то раскрыл перед ним последние лепестки, открывая самую сердцевинку. Нежный, беззащитный, такой прекрасный в своей искренней чистоте.