Паутина долга - Иванова Вероника Евгеньевна. Страница 27

Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:

— Мы пришли, да?

Поправляю:

— Я пришёл. А ты можешь возвращаться.

Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.

— А ты дойдёшь, да?

Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования — до ближайшего поворота.

— Почему бы и нет?

— Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нём... Вечным сном, — придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.

Я не вырывался: очень надо. Провожают — и чудно. Тем более, тропка, ещё днём казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам...

До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлёстких пощёчин — для приведения хоть в какое-нибудь чувство.

Самое нелюбимое мной состояние, кстати. Глаза закрываются, ноги и всё остальное тело кажутся сделанными из студня, а сознание ясное, как никогда. И мысли в нём шествуют степенно и важно, яркие, чёткие, на удивление последовательные. При этом с виду — размазня размазнёй. И никаких сил не хватает, чтобы объяснить окружающим: со мной всё в полном порядке. Полнейшем. А что слова связываю с трудом, так это язык виноват. Устал и нуждается в отдыхе.

— И что дальше?

Ришиан втащила меня на крыльцо.

— Дальше?

А правда, что дальше? Наверное, нужно войти. Для того чтобы войти, обычно открывают дверь. Дверь имеется. Чем её открывают? Ключом. Где у меня ключ? Не помню. Брал с собой? Аглис его знает...

Собираюсь поискать над притолокой, но гаккар, по-своему оценив возникшую в разговоре паузу, а именно: уверившись в том, что попасть в дом самостоятельно я не могу, поступил так, как и положено поступать. Постучал дверным молотком.

Честно говоря, не ожидал от кого-то из домашних бодрствования в третьем часу ночи, но дверь открылась почти сразу же после затихания стука. А может, мне так показалось: не считал удары пульса. Открылась и...

— Попрощаемся, да?

Ришиан сгребла меня в охапку и накрыла мои губы своими.

Пробовали целоваться со змеёй? Мне вот довелось. Сегодня. Сейчас. Любопытное ощущение, особенно угрожающе щекочущий нёбо раздвоенный язык: мол, только попробуй дёрнуться — пожалеешь. А в целом ничего неожиданного: женщина, она и есть женщина. Но с какой радости вдруг?

Ришиан ослабила хватку и отстранилась. Повернула голову, бросая взгляд куда-то в дом. Я во время неожиданной атаки оказался спиной к дверям и не мог видеть, для кого был разыгран странный спектакль, а когда обернулся, дверной проём был уже девственно пуст. Ну и ладно. Мне сейчас необходимо только одно: постель.

— В десять утра, да? — Напомнил гаккар.

— Угу, — подтвердил я, перебираясь через порог.

В десять, так в десять. Всё равно, матушка встаёт ни свет, ни заря: разбудит.

Нить седьмая.

— Тэйлен!

И не будет мне покоя... Никогда.

— Что ты вчера натворил?

Разве я творил? У меня, к примеру, стойкое ощущение, что разрушал. Кстати, откуда оно взялось вместе с горечью во рту?

— Просыпайся немедленно!

Нет, так мы не договаривались. Немедленно... Только при соблюдении вполне определённых условий, поэтому считаю необходимым, не отцепляя друг от друга веки, уточнить:

— Который час?

Матушка любезно сообщает:

— Семь с половиной пробило!

Семь с половиной? Пойдёт. Приоткрываю один глаз.

Каула, одетая, причёсанная, готовая к выходу в свет (читай, на свидание с лавками Нэйвоса), стоит у кровати, сцепив пальцы рук и прижав их к животу: любимая поза, недвусмысленно намекающая на провинность того, кому предназначена.

— Так рано, а вы уже на ногах?

— Раньше встанешь... — матушка начинает народную поговорку, а я заканчиваю:

— Дальше будешь. Хорошо, вопрос снимается. Но зачем так грозно на меня смотреть? Что случилось?

Каула всплескивает руками:

— И он ещё спрашивает! Да кто ж кроме тебя знает?

— Знает о чём?

— Чем ты обидел Ливин?

Обидел? Вот ещё новость. По-моему, вчера, после недолгого разговора в кабинете мы больше не виделись. Да, девушка была не в лучшем расположении духа, но всего лишь грустила, а не серьёзно обижалась. Наверное. Может быть.

Сажусь на постели, потягиваясь.

— Не помню. А в чём дело?

— Она ушла.

Ну ушла, ну и на здоровье...

Стойте. Как «ушла»?!

Заметив в моих глазах недоумённый вопрос, Каула охотно продолжила докладывать о событиях, прошедших мимо меня:

— Встала сегодня рано-рано, собрала свои пожитки и ушла. Сказала, что не может больше оставаться в этом доме. Это ты постарался?

Постарался? Я ничего не делал. Точнее, ничего противозаконного и святотатственного, а все прочие поступки вполне укладываются в моё обычное времяпрепровождение. А может... Неужели?

Она открывала мне ночью дверь? Тогда всё понятно: Ришиан не могла знать о наших отношениях, но, увидев на пороге молодую женщину в ночной рубашке, сделала верный вывод и мигом сочинила и исполнила пьеску, сделавшую бы честь любым столичным подмосткам. Но разве повод достаточен для гордого презрения и скоропостижного бегства?

— Так ты виноват? — не унималась Каула.

— В какой-то мере... Но я ничего не обещал и ни в чём не клялся, стало быть, не нарушил своих слов.

Матушка присела на постель рядом со мной.

— Да что случилось-то?

— Вчера вечером... ночью, то есть, я вернулся поздно и не один. Мне просто помогали добраться до дома.

Сразу следует уточняющий вопрос:

— В подпитии, конечно?

— Немного.

Брови матушки картинно взмывают вверх.

— Ну, скажем, не слишком пьяный. Усталый и только. Меня сопровождала женщина...

Говорю, а сам невольно задумываюсь: что видела Ливин? В уличной одежде пол гаккара не различить, поэтому... Она вполне могла подумать, что я целуюсь с мужчиной. Ой-ой-ой. Положим, для столичной жительницы такой поворот событий не станет откровением — лишь вызовет брезгливую ухмылку, но если учесть, откуда прибыла моя невеста, зрелище могло породить шок. Неизгладимый. Пожалуй, она простила бы мне другую женщину, но увидев жениха в «мужских» объятиях, оказалась потрясена сверх меры. Ну, Ришиан, ты даже не представляешь, что натворила!

Матушка заинтересованно понукает меня к продолжению:

— Женщина? Кто такая? Красивая? Из хорошей семьи?

— Ну какая «хорошая семья», право слово? Обыкновенная женщина. Служит в приличном игровом доме, только и всего. Хозяин велел ей меня проводить.

— Раз всё так просто, почему на Ливин утром лица не было?

Устало огрызаюсь:

— А я откуда знаю? Наверно, потому, что на прощание мы с этой женщиной поцеловались. По-дружески.

При произнесении последних слов уверенности мне явно не хватило: Каула покачала головой.

— Знаю я, какая дружба бывает между мужчиной и женщиной.

— Чистая правда: ничего другого! Просто мы... немного увлеклись.

— Друг другом?

— Поцелуем!

Матушка вздохнула, приглаживая ладонями складки юбки.

— Сердитесь?

— Да как я могу сердиться на своего мальчика? — Зелёные глаза полны всё теми же нежностью и теплом, что и прежде. — Я горжусь тобой. И всегда буду гордиться.

— Есть повод?

— А как же! — Она ласково провела пальцами по моей щеке. — Я даже рада.

— Чему?

— Что ты не теряешь время зря, и что пользуешься успехом у женщин: это значит, что без внуков меня не оставишь!

Понятно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы матушкины капризы исполняло.

— Но Ливин...

Каула строго шлёпнула меня по губам.