Книга несчастной любви - Ивасаки Фернандо. Страница 2

На следующий год я втрескался по самые уши в девчонку по имени Марисоль, но она считала меня тупым, скучным и несуразным. Кроме того, за Марисоль ухаживали другие мальчишки постарше меня, и именно поэтому они больше и привлекали ее. С Марисоль я ни разу так и не заговорил, все только поглядывал на нее издали да задавал себе вопрос: ну что она нашла в этих типах, которые были один другого больше, выше и самоуверенней, а вдобавок к тому же еще и курили, играли в волейбол, ставили на стоянку родительские автомобили и даже попивали втихую «куба либре». Ответ я нашел в последний вечер, когда праздновали окончание летнего сезона. Марисоль танцевала со всеми подряд, а я чувствовал себя полным идиотом, потому что не мог даже пронзить ее исполненным страстной мольбы взглядом. И тут зазвучали первые песни «Bread» [13], и, решив, пусть лучше умру, я набрался храбрости и пригласил ее на танец. Помню, она недовольно фыркнула, мы вышли на площадку, однако не протанцевали и двух минут, как в гостиной загремели раскаты хохота. Поскольку я видел только, как танцуют рисованные персонажи мультфильмов, я положил левую руку ей на плечо, а вытянутой в сторону правой вцепился в ее руку, и задвигал бедром так, как это делал знаменитый папаша Педро Пикапьедра [14]. Марисоль вернулась на свой стул, а я – на свою кровать. В то лето девчонки снова говорили обо мне.

Никогда прежде я так не готовился к новому летнему сезону, как в этот раз: я научился танцевать и пускать дым из ноздрей, натренировался в игре в волейбол и пляжную пелоту и, наконец, добился того, чтобы отец разрешал мне давить на педали старенького «форда-фалькон». Лето было уже на носу, как вдруг однажды мама нашла неоспоримый предлог не ехать в Плайа-Ондабле: мошки и комары заели бы до смерти моего новорожденного брата. Если мама не ехала, то не ехали также и мои сестры, а значит, все мои грезы накрывались медным тазом, но папа решил, что Гонсало, Мигель и я на лето займем бунгало, а все остальное семейство будет подкатывать к нам на выходные. Лучшего нельзя было и придумать.

С начала января [15] мы были королями положения, поскольку могли делать все, что нам заблагорассудится, не испытывая никакого давления со стороны родителей, как остальные мальчишки. Наше бунгало было «свободной территорией» до самого поздна, и в одну из таких нашенских вечеринок я познакомился с Кармен. Она была смуглой стройной девушкой со спелыми, едва не лопающимися губами, прекрасными, словно черные лепестки, бровями, которые венчали глаза, напоминая мне богинь «Илиады». Но Кармен было тринадцать лет, а мне еще не исполнилось и двенадцати, так что мне оставалось лишь лелеять надежду, что я спасу ее, когда она будет тонуть в лягушатнике, после чего спою ей песни Нино Браво [16].

Компания наша была весьма разномастной, ведь нас объединяли только скука и противоречивые пылкие страсти отроческих лет, которые порой весьма сильно огорчают, но в то же время дарят много приятных минут. Марио – старшему брату Кармен – нравилась Роксана, ей было почти восемнадцать, и она была дочерью какого-то генерала, и Марио она не замечала, потому что они были одного и того же возраста. Марио, в свою очередь, не понимал, с чего это Росарио – младшая сестра Роксаны – сохла по нему; возможно, потому, что ее неполные пятнадцать лет казались ему совсем незначительными. Если вам этого мало, то добавим еще: Николас и Гонсало – обоим по четырнадцать – спали и видели, как тает суровое безразличие, которым потчевала их Росарио, ее олимпийское презрение было сравнимо разве что с бесплодными усилиями Кармен – ах! – привлечь внимание этой парочки искренним очарованием своих тринадцати лет. С позиции жалкого плевка в виде моих одиннадцати я довольствовался лишь фантазиями о тарзаноподобных и музыкальных приключениях в окрестностях сонного лягушатника Плайа-Ондабле.

Прошла первая неделя лета, а никто заметно не продвинулся в своих любовных начинаниях, и вдруг Марио попал точно в яблочко, затронув пару-тройку чувствительных фибр души Роксаны, а вместе с тем надавив на рано созревшие железы всей группы – он вспомнил про страшилки. Рассказывать страшилки следовало в вечернюю литургию, которую мы отправляли в сумерках, она достигала особого накала в полночь, когда свет свечей оказывал волшебное действие на темноту, на которую нас обрекало отключение электрического тока. Мы садились в кружок и рассказывали зловещие истории, населенные призраками, цепями, колдовством и загробными договорами, и все это доходило до своего апогея под утро, когда мы уже дрожали от страха и жались друг к дружке, а потом провожали девчонок до их бунгало и опрометью возвращались назад, страшась встречи с безголовым солдатом.

Я быстро заметил, что Кармен питала какую-то непостижимую слабость к таким зловещим сказкам, и постарался садиться рядом с нею, чтобы извлечь для себя какую только возможно пользу из ее детских импульсивных страхов, которые порой неожиданно обрушивались на меня щипками, или, например, бывало так, что ее беззащитная рука начинала испуганно искать прибежища в моей руке. Я был счастлив, пока шли рассказы самые новые и страшные, но когда истории стали повторяться, Кармен перестала бояться и уже не позволяла мне согревать ее дрожащие, словно щеночек, пальцы. Помню, мы рассказали дьявольскую легенду дома Мацусита, леденящую душу историю о монахе из Госпиталя Лоайса и уже пересказывали очередную версию старой сказки о «девчонке, которая ехала автостопом и забрала куртку подсадившего ее парня, и парень потом узнал, что девчонка умерла, и нашел свою куртку на могиле девчонки», и поэтому я решил, что настал момент освежить жанр и возобновить покорение нежного и ласкового осьминога, которым была для меня рука Кармен.

Сначала я наплел замогильных небылиц о делах, происходивших в провинциальных казармах, приправляя их апокрифическими свидетельствами и подвергая страшной опасности солдатиков, патрулировавших окрестности. Потом я попытал счастья случаями про утопленников, возвращавшихся с того света, чтобы искупить в этом мире грехи, и даже выдумал призрак, который злобно подшучивал над обитателями дачных домиков Плайа-Ондабле, чем еще больше наэлектризовал атмосферу нашего эзотерического собрания. И вот пришел черед кошмарных историй о доме моей бабушки – старом домике в Линсе [17], превращенном моим влюбленным воображением в трещину, через которую в наш мир извергался ад, – историй, которые доставили мне наибольшее наслаждение.

Для моей доверчивой, пребывающей в ступоре аудитории дом моей бабушки навсегда пропах серой, призраки моих тетушек метались из стороны в сторону, а одна порочная воспитанница по имени Гильермина прятала в своем гардеробе печальных кукол, истыканных кучей булавок. Кармен вздыхала, представляя, как это я не боялся спать в этом проклятом домине, а я тихо млел от удовольствия. Все прошло бы гладко, не пригрози мне Гонсало разоблачением, если я откажусь сделать его героем какой-нибудь придуманной мной истории. Однако бывает так: одно лечишь, а другое калечишь; когда я рассказал, что дух нашей прабабки всегда следует за Гонсало по пятам, Росарио отскочила от моего брата, как от зачумленного. Ну а потом Марио предложил новую жуткую забаву: говорящую доску.

Николас первым втер нам очки, ведь все вызванные души оказались душами девчонок, которые назвали его самым красивым и умным из всех нас. Затем Марио заставил духа сказать, что один из нашей компании однажды женится на присутствующей здесь девчонке, и тут я решил, что пора бы на сцене появиться моему гипотетическому утопленнику из Плайа-Ондабле, и его появление охладило страсти и избавило большинство из нас от терзаний по поводу того, кому и на ком жениться. Призраку мы уже стали поперек горла, и он захотел навести на нас порчу – сильную порчу, – но свет моей астральной ауры помешал ему. Никогда не забуду заговорщицкую улыбку Роксаны и влажную ладонь Кармен в моей руке.