Книга несчастной любви - Ивасаки Фернандо. Страница 8

Когда мы подошли к туру вопросов и ответов, каждый выкарабкивался как мог. Маноло бросили в лицо экономический кризис, какую-то неизвестную мне страницу из истории нефтяных договоров и североамериканскую помощь никарагуанскому диктатору [56], хотя самым худшим для него был момент, когда Каролина – моя Каролина – угрожающе потребовала от него сознаться, принадлежит ли он или нет «Опусу Леи». Маноло напустил на себя вид ессеhomo [57]и, раскрыв руки, словно на распятии, ответил евангелическим тоном: «Истинно, истинно говорю вам: я поступил в Католический университет, потому что я католик апостольской и римской веры». Меня также попытались прижать к стенке, однако я не ушел от ответа, а предпочел принять к сведению и стать на путь сотрудничества, вследствие чего я пообещал, что забастовка ни в коем случае не станет причиной роспуска университета, и заверил, что сделаю все, что в моих силах, чтобы военная диктатура вернула средства печати своим законным владельцам, и взял на себя обязательство лично пойти в польское посольство, чтобы добиться свободы проявившего недовольство польского электрика. До этого самого мгновения я и не понимал, насколько велико влияние университетских делегатов, уверен, что и в Польше об этом также не имеют ни малейшего понятия.

После долгого и бурного подсчета голосов Маноло вышел победителем с перевесом лишь в один голос, и пока его сторонники распевали, приложив руку к сердцу, национальный гимн, мои – пели чересчур интернациональный марш, выбросив вверх кулаки. Каролина прочувствованно обняла меня, и во взгляде ее синих глаз я прочел, что она гордится мной, что для нее я выиграл, и не надо огорчаться по поводу разницы в один голос, потому что «всегда найдется какой-нибудь дурень, понимаешь?». Я видел, как она была рада, и потому не решился признаться, что я постыдился голосовать за самого себя, и поэтому проголосовал за Маноло.

Никогда до той поры я не был знаменитым и никогда не пользовался успехом, но благодаря этим проигранным выборам все стали со мной здороваться, некоторые девчонки просто осчастливили меня, назвав «таким великолепным», и неожиданно я почувствовал, как весь белый свет с придыханием муссирует мое ego. Моя первая политическая авантюра окончилась неудачей, но я уже нашел безгранично теплый прием у моего электората.

К несчастью, любое везение когда-нибудь заканчивается, не прошло и двух часов после выборов, как Каролина передала мне срочное извещение от наблюдателя из Студенческого центра, имевшего парочку критических замечаний, которые он хотел изложить мне. И чего же хотел наблюдатель высказать мне после столь блестящей диалектической битвы? И как же так случилось, что этот наблюдатель был другом Каролины?

Студенческий центр оказался довольно-таки задрипанным местечком, где – за исключением сломанного мимеографа [58] – не оказалось ничего истинно ценного. Там меня поджидал наблюдатель факультета гуманитарных наук, костлявый тип, одетый во все черное, в круглых очечках, похожий на макаронических персонажей со старинных литографий [59]. Его приветствие вряд ли можно было назвать очень радушным: «Ты хорошо вляпался, дружище. Что у тебя за ячейка? Кто поддерживал твою кандидатуру?»

Его вопросы в один миг смели глупую улыбку с моего лица. Куда это я вляпался? Что там такого было с моими ячейками? Неужели он не видел, что почти половина моей группы поддерживала меня? Как бы то ни было, можно представить, с каким идиотским видом я смотрел на него, когда его прорвало.

Военная диктатура уже дышит на ладан, и народные организации должны действовать согласованно, чтобы обострить противоречия буржуазного государства, компаньеро. Профсоюзы Католического университета претендуют на боевую траншею в авангарде борьбы, и для этого необходимы делегаты, которые не подрывали бы дисциплины внутренней структуры. Почему ты полез на выборы без партийной поддержки, компаньеро? Твоя поспешность сорвала выдвижение другого согласованного кандидата, который решил самоустраниться, чтобы не дезориентировать избирателей прогрессивного направления и продолжить подрывную работу – тихой сапой, компаньеро, – среди неопределившейся части студентов. Кроме того, почему ты взял на себя обязательство препятствовать тому, чтобы по причине забастовки распустили университет? Неужели ты не знал, что забастовка – единственное средство борьбы, единственное в этом смысле, компаньеро? В довершение ко всем бедам, экспроприированные средства печати ни в коем случае нельзя возвращать буржуазии, а этот польский электрик – порядочная сволочь и заслуживает пожизненного заключения как контрреволюционер. Наконец, ты напортачил еще и в том, что наговорил всяких глупостей товарищам из университета Сан-Маркос, которые, наверно, в этот самый момент на своем собрании смеются над демократически настроенными студентами, радеющими за народное дело, то есть и за народное дело Католического университета, компаньеро.

Должен признаться, что я не понял почти ничего, но по лицу Каролины стало ясно, что я опростоволосился, даже опростоголовился. Она смотрела на меня, как будто я кого-то убил, скорбно качая головой и, наверное, даже чувствуя ко мне жалость. Среди всех катастрофических последствий моего выдвижения – разъединение левых партий, духовное перевооружение военной диктатуры и наступление реакции в Польше – на самом деле меня интересовало только одно: что будет у нас с Каролиной. Будет ли она снова здороваться со мной в микроавтобусе? Будем ли мы вместе обедать в дни занятий по основному языку? Будет ли она по-прежнему позволять мне поедать ее взглядом, полным безответной страсти?

После того дня я почувствовал себя раздавленным, словно дождевой червяк, я не мог даже спокойно вспомнить об этом. Я, который ради любви был способен отстаивать то, что мне было чуждым, ради любви оказался неспособным признаться в своих чувствах. Однако любовь снисходительна к сумасбродству, потому что без сумасбродства любовь невозможна.

Утром я обратил внимание, что скрипучая песня сверчков не была столь же радостной, как прежде, меланхолия свинцом навалилась на меня, и даже запах горячего хлеба и аромат мокрого луга не могли вывести меня из подавленного состояния. Когда на остановке на углу улиц Монтань и Бенавидес Каролина вошла в микроавтобус, улыбка мигом слетела с ее лица, а взгляд заиграл металлическим блеском, напоминая мне цвет океана у побережья, где насыщенная синева растворяется в мутном множестве песчинок. Глаза Каролины были словно морские волны – голубые вдали, они становились песчаного цвета, едва ее взгляд наталкивался на меня.

Несколько недель спустя я наконец увидел их вместе в «Эль-Параизо» – так мы называли сады факультета общественных наук – и признался себе, что Каролина и наблюдатель факультета гуманитарных наук были поразительной парой. И тогда я понял, что никогда бы не стал революционером, потому что можно было стать революционером из-за безумства, из-за глупости, из-за негодования и даже из-за обиды, но никогда из-за любви. А я из-за любви – ну прямо как акробат на трапеции – накрутил бы любое сальто.

Вот так я разочаровался в политике, а говоря по совести, и в священниках, потому что даже мой благочестивый брат Кармело соврал мне: женщины не идут в университет только ради того, чтобы найти себе жениха. Они туда приходят, преследуя весьма ценные и экстраординарные идеалы, в которые включен в качестве бесплатного приложения и любимый мужчина.

aлисия