Николай I. Освободитель (СИ) - Савинков Андрей Николаевич. Страница 44

Впрочем, и тут все было не слава Богу. На смену войнам на юге пришла война со шведами. Честно говоря, на что рассчитывал Густав IV мне понятно не до конца. Если на помощь англов, то это слишком это уж было оптимистично, тем более что британцам не удалось уничтожить франко-датский флот, и островитяне здесь и сейчас вообще ничего не могли сделать, чтобы помочь последнему союзнику на континенте.

Знаменитому ледовому переходу по замершим водам Ботнического залива в этой истории состояться было не судьба. Война, затянувшаяся в той истории больше чем на год, этот раз протекала гораздо более стремительно. Параллельно русскому наступлению в Финляндии, с юга, пользуясь тем, что в этот раз у них остались плавсредства, в Швецию вторгся франко-датский корпус под командованием Бернадота. К такому не слишком большая армия скандинавской страны была совершенно точно не готова, и уже к маю, после нескольких не слишком громких, но тяжелых в первую очередь в психологическом плане поражений, шведы запросили мира.

Мирный договор в этот раз для шведов стал еще более неприятным чем в прошлый. Кроме Аландов и Финляндии, которые отошли России — я лично предлагал взять деньгами, поскольку ценность этих приобретений мне видалась крайне сомнительной, однако в шведской казне было еще более пусто чем Российской, поэтому с контрибуцией мы пролетели как фанера над Парижем — а датчане получили провинцию Сконе, которая уже не в первый раз в истории датско-шведских взаимоотношений поменяла владельца. Ну и, конечно, Швеция была вынуждена примкнуть к континентальной блокаде.

В начале лета в Испании началось восстание против Франции, впрочем, до Петербурга новости доходили с изрядной задержкой и порой весьма в сомнительной интерпретации, поэтому точных подробностей о происходящем на Пиренейском полуострове я не знал. Было только очевидно, что без англичан там не обошлось, и что война там на юге будет стоить Наполеону не одну тысячу жизней его солдат. В общем, испанцам можно было только пожелать удачи в их нелегкой борьбе за свою свободу.

…Господу помолимся… — поп в дорогой рясе заунывно читал молитву над маленьким гробиком, в котором лежала Елизавета Александровна — дочь императора, прожившая на этом свете всего лишь полтора года. — … прими душу рабы твоей Елизаветы…

Никогда не любил церкви. Запах мира и ладана забивался в нос, проникал в каждую клеточку и вызывал тошноту и головокружение, но как не парадоксально, после попадания сюда пришлось посещать эти религиозные сооружения гораздо чаще. Во-первых, тут от этого просто отвертеться было невозможно, что ни говори, а Россия — страна православная и ее правители должны этому соответствовать. Лично мне же приходилось посещать службы еще чаще, дабы мое странное поведение не вызвало у церковников лишних вопросов. Не то чтобы кастрированная еще Петром, а потом окончательно добитая Екатериной, православная церковь имела в стране реальный политический вес, однако зачем наживать себе лишних врагов.

А во-вторых, — и это уже было действительно похоже на издевку судьбы — службы в церкви стали тем временем, которое можно было использовать для себя. Просто постоять, подумать, не боясь, что кто-нибудь начнет тебя дергать по учебе или по коммерческим делам. А то еще Александр начал меня активно нагружать государственными обязанностями, которые отнимали и так невеликие остатки свободного времени. Брат видимо окончательно смирился с тем, что именно я буду его наследником и стал вовлекать меня в государственное управление. Пока неофициально: мне присылали бумаги, я знакомился с ними и писал докладную записку со своим мнением, после чего все это богатство брату. Иногда писал доклад по своей инициативе, но пока никаких официальных постов у меня не было. И слава Богу — еще и такую нагрузку я бы точно не потянул. Кое-какие мои предложения превращались в итоге в императорские указы, большая же часть тонула в недрах российской бюрократии, не оставляя на поверхности этого болота даже кругов.

…Аминь… — Я машинально, как делал это уже сотни и тысячи раз перекрестился, бросив взгляд на стоящего напротив Александра. Тот, как будто постарел лет на пять за эти несколько дней, осунулся, кожа посерела, а под глазами залегли глубокие тени. Естественно, он винил в смерти дочери себя, хотя с учетом местной медицины, тут мог умереть буквально любой совершенно нелепым образом.

Прошлой зимой я простудился в сыром и холодном питерском климате и две недели провалялся с температурой, кашлем и соплями. Благо без последствий, однако меня время, проведенное под одеялом, натолкнуло на мысли о возможном переносе столицы куда-нибудь южнее. Оно и в двадцать первом веке со всеми этими глобальными потеплениями зимы на севере России были не лишком приятными, а уж сейчас — так и вовсе. Построить город где-нибудь в районе Одессы, а то и на ее месте, благо пока там еще практически пусто. Это перенесет акцент имперской государственности с северного направления на южное, поможет скорее заселить Причерноморье, может поспособствует скорейшему захвату Проливов — в такой ситуации это станет просто жизненно необходимым. Со всех сторон прекрасная идея, осталось только дожить до того времени, когда я смогу ее реализовать. Помнится настоящий Николай тоже от воспаления легких умер, так что стоит, наверное, поберечь себя в этом направлении.

…Прииде, поклонимся и припадем Христу Цареви нашему Богу… — А тут еще и присоединение Финляндии, и вот этот кунштюк с обязательством сохранять местные законы и обычаи. Откуда Александр это взял я даже находясь в этом времени не понял. Видимо, идея заключалась в том, что раз он не может освободить крестьян в России, дать им закон и самоуправление, нужно сделать это в новоприсоединенной губернии. Вернее, Великом княжестве.

Когда я прочитал текст уже опубликованного манифеста, больше всего захотелось кого-нибудь убить. Это была вообще крайне странная традиция сохранявшаяся в течение сначала всего существования Российской империи, а потом парадоксальным образом перекочевавшая в СССР, хоть и в несколько ином виде. Тут все покоренные народы имели больше прав чем непосредственно русские. Например, считаться лютеранином тут было выгоднее чем православным, поскольку обычный русский крестьянин кроме привычных нам светских законов обязан был выполнять еще и церковные, и за их нарушение полагались совсем не иллюзорные наказания. А лютеранин мог делать что угодно — ходить или не ходить в церковь — всем было пофиг. И так во многих сферах жизни, не удивительно что с «ассимиляцией» покоренных народов у нас было, мягко говоря, не шатко не валко, какой смысл признавать себя русским, если это автоматически поражает тебя в правах. Дичь полнейшая!

…Аминь… — Я вновь перекрестился и мысленно скользнул к эпизоду месячной давности, когда я вывалил на брата все что я думаю о такой национальной политике, и к чему это в итоге приведет империю.

— Ваше императорское величество, разрешите мне, вашему неразумному холопу высказать свое ничтожное мнение по поводу опубликованного вами манифеста, — ядом в моем голосе можно было наполнить средних размеров бассейн. Александр, которого я вытащил в парк чтобы пострелять из новых капсюльных ружей и поговорить наедине, посмотрел на меня очень подозрительно, помолчал несколько секунд и, видимо не придумав остроумного ответа, сказал.

— Дозволяю.

— Скажите мне, государь, — не меняя тона начал я, — почему чухонцы, коих мы силой оружия к своей стране примучили, теперь будут иметь в нашем государстве больше прав чем обычный русский мужик, тянущий на своих плечах империю. Сеющий хлеб, платящий не маленькие налоги и умирающий в войнах за свое отечество. За что это отечество его так не любит? И за что чухонцы такие привилегии получили? Свои выборные органы, право служить с полках не покидая Финляндии, делопроизводство на собственном языке?

От такого вопроса Александр дернулся как от пощечины.

— Ты Ники, очень молод, хоть и умен при этом. Гениален, говорят твои преподаватели, однако даже тебе не дано обозревать всю картину со всех сторон. И этот вопрос — лучшее тому подтверждение.