Николай I. Освободитель (СИ) - Савинков Андрей Николаевич. Страница 9

Император внимательно посмотрел на меня, подумал десяток и секунд и медленно кивнул. После чего повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Ему сегодня предстояла еще очень длинная ночь.

А через несколько дней мое так неосторожно брошенное предсказание о возможной каре, которая упадет на весь наш род, неожиданно начало сбываться. До Петербурга с определенной задержкой дошла весть о том, что наша сестра Александра, выданная в прошлом году за австрийского эрцгерцога, скончалась от родовой горячки, что было в общем-то более чем привычным делом в эти времена.

Я не присутствовал в тот момент, когда Александру донесли эту горькую весть, однако по слухам, которые наводнили дворец, с императором случилась настоящая истерика. Он плакал и причитал, что это он виноват, и это все из-за него. И то, что Александра умерла за несколько дней до убийства Павла, совершенно не смутило впечатлительного юношу и не натолкнуло на мысль об отсутствии тут причинно-следственных связей.

Впрочем, и у меня, признаюсь пошли по спине мурашки размером с добрую крысу, когда я узнал о смерти сестры. Понятное дело, биографию всех детей Павла я помнить не мог и о возможной смерти Александры даже не подозревал, поэтому испытал просто незабываемые впечатления оттого, что придуманное мной предсказание начало сбываться.

Глава 4

Забавно, что моя попытка надавить на Александра, для того чтобы получить при новом императоре кое-какой политический вес — смешно, конечно, учитывая мой возраст, но тем не менее — в итоге привела к прямо противоположному результату. Император начал меня откровенно сторониться, как будто именно маленький Николай стал причиной всего произошедшего. Видимо, сумел я затронуть какие-то струны в душе юноши, и теперь при встречах со мной эта рана вновь начинала болеть.

Единственная же реальная попытка как-то скорректировать историю, как я понял впоследствии успешно провалилась. Мой разговор с Суворовым не принес никакой практической пользы, тем более, как оказалось я несколько напутал причины, вынудившие генералиссимуса совершить переход через Альпы. Там дело было не в том, что Суворова начали поддавливать с юга в Италии, а в том, что корпус Римского-Корсакова — интересно это предок знаменитого композитора или нет — остро нуждался в помощи. Не известно, данное заранее предсказание повлияло ли как-то на потери Александра Васильевича в ходе этого маневра, однако корпус Александра Михайловича в итоге спасти все равно не удалось.

Впрочем, нельзя сказать, что мой хорошо подготовленный экспромт был совершенно бесполезен. Ламсдорфа от нас с Михаилом отставили, а новым воспитателем стал приехавший из Лондона, где он был до того посланником, Семен Романович Воронцов.

В Петербург мой — вернее наш с Михаилом общий — воспитатель добрался только к началу 1802 года. До этого же моим воспитанием, по сути, никто не занимался, и большую часть времени я был представлен сам себе. Лишь только те занятия, которые постепенно начал вводить в мой распорядок дня отставленный к тому моменту генерал, продолжались скорее по инерции, чем действительно из какого-то осмысленного учебного плана. Пришлось даже брать определенную инициативу в свои руки и обращаться к графине Ливен за помощью в приглашении мне кое-каких учителей. После той памятной ночи, как мне кажется, Шарлотта Карловна меня немного побаивалась, что, впрочем, не удивительно. Для любого человека, который потрудился бы пообщаться с маленьким великим князем чуть больше пяти минут, становилось очевидно, что я сильно отличаюсь от других детей и поведением и манерой себя держать и зрелостью рассуждений. Другое дело, что большинство придворных, не видя во мне возможного наследника — как не крути Александр был еще очень молод и мог произвести на свет не одного ребенка мужского пола, да и Константина нельзя было сбрасывать со счетов — мало интересовались жизнью третьего сына покойного Павла Петровича.

Так вот насчет учителей, во-первых, я попросил найти мне преподавателя по рисованию. В той прошлой жизни я никогда не умел и не любил рисовать, поэтому подобных навыков не имел. Тут же я почти сразу столкнулся с необходимостью переносить свои визуальные воспоминания на бумагу и понял, что без дополнительного обучения дела не будет. Просто так мои каракули ценность имели около нулевую.

Во-вторых, я захотел научиться играть на гитаре. В прошлой, опять же, жизни дальше трех аккордов я уйти не сумел, и теперь захотел немного расширить свой кругозор начальным музыкальным образованием.

Забавная история приключилась, когда ко мне привели учителя математики чтобы научить ребенка считать. Имя козломордого старичка, по правде говоря, я так и не запомнил, потому что оказалось достаточно показать сохранившиеся после десяти классов общеобразовательной школы знания, чтобы вопросов в этом направлении у окружающих меня взрослых больше не было.

Пробежав быстро по простым действиям, затронули дроби, немного вспомнили геометрию, порешали уравнения, в том числе с двумя неизвестными. На многочленах я уже поплыл — ну вот сложно оказалось вспомнить ни разу не применяемые в обычной жизни знания спустя сорок лет, — дойдя до квадратных уравнений, неожиданно даже для себя вспомнил формулу дискриминанта, начисто забыв формулу собственно нахождения решения уравнения.

К концу урока математик смотрел на меня уже совсем ошалело, и в итоге заявил, что ему особо нечему меня учить в рамках общеобразовательной программы, однако он настаивает на продолжении занятий, поскольку видит во мне незаурядный талант и будущее мировое светило математической науки.

Я как человек математику никогда особо не любивший — двойка за годовую контрольную по алгебре в десятом классе не даст соврать — и питавший симпатию скорее к гуманитарным наукам от такой перспективы пришел в настоящий ужас и только большим трудом сумел от нее отбояриться.

— Шарлотта Каловна, — воззвал я к разуму единственной на время смены Ламздорфа на Воронцова воспитательницы у моего августейшего тела. — Становиться ученым я не собираюсь. Поверьте, существует огромное множество того, что мне предстоит сделать в этой жизни и математические изыскания не входят в этот перечень, я вас уверяю. Не нужно тратить время, оно, к сожалению, не бесконечно, на то, что не будет иметь определяющего значения, когда можно заняться изучение гораздо более важных и прикладных наук.

К счастью, к этому времени я уже имел определённое влияние на свое ближайшее окружение, которое, казалось, было не готово спорить со взрослым, рассудительным человеком, выглядящим как пятилетний ребенок.

В общем, жизнь моя в эти годы текла своим чередом, и так же своим чередом текла печально известная мне по прошлой жизни историческая линия, на которую я, как оказалось, не смотря на все — откровенно говоря не слишком резкие — телодвижения хоть как-то повлиять не смог.

В 1801–1802 годах на территорию Европы неожиданно пришел короткий период мира. Все европейские страны, участвовавшие до того в общеконтинентальной бойне по очереди, заключили с Наполеоном мир — на выгодных для последнего условиях, конечно, — хотя было очевидно, что долго такая ситуация не продлится. Она не удовлетворяла всех: европейские страны боялись корсиканца и желали вернуть потерянное, а тот в свою очередь уже вошел во вкус побед и горел желанием подчинить себе всю Европу.

Подробностей очередной приближающейся войны я не помнил абсолютно. Ну как абсолютно: помнил Аустерлиц, помнил Йену в шестом году, Прейсиш-Эйлау и Фридланд, после которых был Тильзит в седьмом. Потом в девятом помнил войну со Швецией за Финляндию, и очередную русско-турецкую, которая должна была закончиться как раз перед вторжением Наполеона в Россию. В целом — больше, чем средний человек не увлекающийся историей, но гораздо меньше, чем хотелось бы в ситуации, в которой я оказался.

Однако хуже всего, наверное, было то, что все мои попытки встретиться с Александром и попробовать донести до него очередную порцию предсказаний, поданную как геополитическую аналитику, с треском проваливались. Пересекались мы с императором только на официальных мероприятиях, где место мое было весьма далеко от монаршего тела, а дать мне аудиенцию наедине брат отказывался, ссылаясь на вечную занятость.