Макошин скит - Кретова Евгения. Страница 9

Картина заполнялась, штрихи ложились все плотнее, забивая собой белоснежную чистоту листа.

Вырвав эскиз из альбома, Рафаэль положил его на пол, рядом с такими же графитовыми набросками – идеями будущих снимков. Еще вчера в кафе «Тростиночка» ему казалось, что он нащупал решение, даже сбросил несколько набросков арт-директору «The Photograph».

Он понимал, что ему нужна эта локация. Но Семен сказал, что настоятельница этого скита даже разговаривать с ним не стала, так что разрешения на съемку у них все еще нет. И это могла быть проблема – журнал будет запрашивать все исходники и согласования.

Рафаэль поручил Семену узнать в Росреестре, за кем зарегистрированы права собственности на эти руины.

А пока – думал.

Взгляд упал на последний набросок. Хрупкий силуэт на фоне голодной черноты, тревожные штрихи, будто когтистые лапы.

Карина. Девушка, которую он пытался остановить во сне была Карина.

К вечеру Семен позвонил, сообщил радостно, что «все ОК».

– Что именно «ОК» – Рафаэль нахмурился, нажал кнопку «отправить» и отослал ссылку на Яндекс. Диск последнему клиенту, для которого завершил обработку фото.

Голова гудела, в желудке свербело от голода. Чтобы ненароком это не стало слышно в динамик, зажал сотовый плечом, откупорил бутылку с минералкой, сделал пару больших глотков.

– Так по поручению твоему! По собственнику развалин.

– А-а, понял. И что?

Семен отозвался через мгновение:

– Ну… ОК, я же сказал… Пришлось сделать ускоренный запрос, с увеличенной госпошлиной, поднять кое-какие знакомства, чтобы ответили прямо сегодня. Потому что письменно только завтра можно будет…

Рафаэль кивнул.

– Значит, завтра в шесть утра общий сбор. Напомни Татьяне, чтобы захватила маску силиконовую…

– Чудовища?

– Да, его, родимого. Не уверен, что оно нам понадобится. Но пусть. И Семен… Найди веревки, не современные, а старые, типа пеньки? Найдешь? – он посмотрел на время – конечно, это свинство с его стороны, на часах почти шесть вечера.

Семен шумно засопел, но к совести взывать не стал, пробормотал:

– В гараже посмотрю… Нам же супер-новая не обязательно? Ничего, если немного промасленная окажется?

– Даже еще лучше. И сухой лед не забудь!

– Это помню, уже в багажнике.

Рафаэль, положив трубку, уставился в разложенные на полу эскизы. «Хорошо бы получилось», – подумал, стараясь избегать взгляда на набросок с девушкой, похожей на Карину из тревожного сна – это его личные проблемы, вряд ли они кому-то еще нужны.

– Млада, успокойся уже…

Девушки сдавленно смеялись, то и дело оглядываясь по сторонам, будто опасаясь, что их увидят. В темной от холода воде поблескивало апрельское солнце, струился тонкий, будто паутина парок – это они опустили белье в реку. Цветастые ткани набухли, поднялись пузырями над поверхностью, подхваченные несильным течением и порывом ветра.

– Ох и влетит нам из-за тебя, – темноволосая девушка поправила платок на голове, надвинула на брови, собрала багром отплывшую одежду, прибила к деревянному мостку.

Ее напарница, смешливая девушка-подросток все больше улыбалась, чем работала сегодня. Она подставляла солнцу веснушчатое лицо и без устали болтала.

– Да ничего не влетит, вот сколько настирали! Послушание выполнили, отчего не расслабиться? – помолчав, изучая свою подругу, она спросила: – Агата, а в миру́ тебе как звали?

Карина осторожно, чтобы не поскользнуться на влажных, потемневших от времени досках, отозвалась:

– Тебе-то что?

– Да интересно просто. Все послушницы от мирских имен отказываются, зовутся, как матушка Ефросинья прикажет. У тебя совсем чудно́е имя. Значит, и в миру тебя звали чудно́. Поэтому и спрашиваю. Интересно ведь…

– Ничего интересного. У тебя имя интереснее: Млада. – Темноволосая, наклонившись, достала несколько рубашек, принялась отжимать. Покосившись на подругу, бросила: – Ты так и будешь трепаться или поможешь?

– Пожалуешься? – девушка не шевелилась. Только теперь яркие, будто весеннее небо, глаза, искрились от настороженного удивления.

Ее подруга вздохнула, снова вернулась к своему занятию:

– Дура ты… Сама знаешь, отречение от мирского – часть послушания. А ты меня во грех вгоняешь своими расспросами. Не хорошо. Я тебе о твоем имени не спрашиваю ведь, вот и ты не спрашивай.

Девушка пожала плечами:

– А чего тут говорить, в этом тайны нет. Имя настоящее, мамой-папой данное…

Темноволосая покосилась на нее подозрительно, но новых вопросов не задала.

Любопытная напарница соскользнула с пригорка, приблизилась к кромке воды. Подобрав длинную юбку и закрепив подол на поясе, подтянула к себе небольшое полотенце-рушник с вышивкой по краю. Скрутила ткань, наблюдая, как прозрачная вода возвращается в реку. Добавила примирительно:

– Почему сразу дура? У всего есть прошлое. У тебя. У этого ручья… Прошлое идет за нами, как его не назови, не отпускает.

– Потому что болтаешь много. – Карина пожала плечами, вздохнула, но сказанное Младой засело под сердцем. Девушка какое-то время полоскала белье. Покосившись на напарницу, все-таки спросила:

– А отчего у тебя имя осталось? Матушка Ефросинья вроде бы строга с обетами.

Млада небрежно пожала плечами:

– А у меня обет в другом.

Карина закусила губу. Отжав несколько рубашек, расправила их и резко встряхнула, расправляя складки. Влажное белье выбросило веер мелких брызг, засверкавших золотом в весеннем солнце.

– А в чем же тогда? – не выдержала, спросила.

Млада фыркнула:

– Кто-то говорил, что следует послушанию и любопытный нос не в свои дела не сует… – Посмотрев на девушку, примирительно отозвалась: – Ладно уж, скажу.

Оглядевшись по сторонам, наклонилась к Карине, одновременно вытягивая из-за пазухи тонкий шнур. Разжав ладонь, сунула Карине под нос болтающееся на нем обручальное кольцо.

– Видишь?

Темноволосая кивнула, затаила дыхание. Млада распрямилась, спрятала украшение обратно.

– Имя мое – мой крест. Я ж уголовница, Агата, воровка. Сюда мужем на исправление прислана.

– Мужем? Это ж сколько тебе лет? – Карина недоверчиво нахмурилась.

Млада посмотрела свысока:

– Двадцать два. Не веришь?.. А на сколько тяну?

Девушка растерялась.

– Ну, не знаю. Я думала, тебе лет 16…

Млада присвистнула. Отжав еще несколько вещей, с размаху бросила их в корзину.

– А это у меня кровь такая. И мать такая, и тетка, и бабушка, говорят, в свои шестьдесят на сорок тянула… Кровь цыганская. Мое проклятье, – девушка закусила губу. – Все, что плохо лежит, к себе прибираю. Особенно золотишко. И колечко это, – она кивнула себе за спину, – из ворованного золота сплавлено.

Она остро глянула на Карину, прищурилась. Та задумчиво перекладывала вещи в корзине, молчала.

– И чего тебя сюда, насильно привезли?

– Ну, отчего насильно?.. Муж сказал: или сюда, или в тюрьму. Я, видишь ли, у его золовки кое-чего взяла, – девушка вздохнула, – Выпрямившись, уперла кулаки в тощие бока: – Не выдержала. Бес попутал, однозначно. Сколько раз я эту чертову заколку на ней видела, сколько раз в руках держала, ни одна крамольная мысль не пошевелилась. А тут в гости к ним приехали… А у них дом богатый… Муж ее в администрации работает, сама понимаешь… Ну вот, приезжаем, я в дом первой вхожу, мой Гриша у машины замешкался, сигареты искал. И вот захожу и вижу, как золовка буфет запирает… И, заметив меня, аж побелела вся, съежилась… и так бочком-бочком – в кухню. Спряталась. И до того меня злость и обида взяла, что…

Девушка махнула рукой.

– Ну так если ты воровала, наверно, естественно, что люди ценности перед твоим появлением припрятывали, нет?

– Вот! В самый корень смотришь! Я ж до того раза никогда ничего чужого и не брала. Но разве кого убедишь, раз цыганка – значит, воровка. А тут, как увидела, что эта стерва свое шмотье прячет от меня, так и взыграло во мне. Увидела на столике заколку для волос, обычная побрякушка, думала. А она антикварная оказалась.