Фантастическое приключение доярки Нюрки и коровы Шурки - Ивенин Владимир. Страница 2

Нюрка опустила ноги с кушетки на пол и вслух обругала себя:

— Это что же я, дурёха, развалилась и полёживаю! А про Шурку и позабыла совсем. Она у меня недоеная ни вчера, ни сегодня! Вымя загрубнет, так какая же она тогда рекордистка будет?

Она вскочила на ноги, подняла подойник и остановилась в замешательстве: где взять воды.

— Как-никак, а перед дойкой вымя помыть нужно, — ворчала она себе под нос.

Но куда бы она ни тыкалась, нигде не могла обнаружить водопроводного крана или чего-нибудь похожего.

— Что же они здесь без воды живут, что ли? — пронеслось в Нюркиной голове. — Ну, подоить свою рекордистку я, и вымя не помыв, могу. А как же потом? Ведь она же пить захочет!

И, скользя в подрезанных сапогах по гладкому кафельному полу, Нюрка принялась обследовать все выемки и впадины, где, по её мнению, должна была быть вода. Наконец остановилась перед Шуркой, решив больше не терять времени на бесплодные поиски и подоить свою рекордистку. И первый раз за всё время, пока за ней была закреплена Шурка, прикрикнула на неё:

— А ну вставай! Разлеглась, как у себя дома! Доить сейчас буду!

Шурка лениво повернула голову в её сторону, перестала жевать серку и заскользила копытами по бирюзово-кафельному полу, пытаясь встать. Но только она вставала на колени передних ног и готова была подняться, как задние ноги начинали скользить по плитке, и корова снова тяжело падала на пол. Нюрка изо всех сил старалась помочь любимице, но ничего не получалось. Если не считать того, что обе вывозились в наложенных тут же Шуркой тёмно-зелёных «блинах».

Обескураженная и раздосадованная неудачей, Нюрка села на диван непонятной конструкции и задумалась, что делать дальше. Вокруг ни души. Ни окон, ни дверей. А прямо из стен льётся мягкий, не режущий глаза голубоватый свет.

— Ну я попала в переплёт! — выговорила она, покачав головой. Потом вдруг вскочила на ноги и принялась стаскивать с себя халат, шевеля при этом полноватыми губами, но не проронив вслух ни звука. Подошла к Шурке, и, сев перед ней на колени, подсунула халат под её задние ноги.

— Поднимайся, милая. Вот так, моя хорошая!

Корова послушно выполняла приказания хозяйки. Поднялась на задние ноги, выпрямила передние. И вот уже стоит, не решаясь переступить с ноги на ногу.

Нюрка потянулась за подойником, опершись левой рукой о плитку пола, которая была светлее других. И в эту же секунду одна из стен исчезла бесшумно. Перед изумлённой Нюркой оказалась небольшая круглая поляна квадратов в шесть-семь, поросшая низенькой голубой травкой.

— Вот это да! Как в сказке! Кому расскажешь, не поверят.

Больше раздумывать она не стала, поспешила перевести корову на полянку. Шурка обнюхала голубую травку, но на вкус пробовать не стала. Нюрка тоже опустилась на корточки, потрогала траву.

— Трава как трава. Только голубая. Где же мы всё-таки? И где эти зеленопупики? — Нюрка подошла к корове и обняла её за шею. — Не на том же свете мы с тобой оказались?! А может, я сплю…

Нюрка опустила руку и сильно ущипнула себя за бедро. Да так сильно, что даже ойкнула от боли.

— Как белый свет ясно, что живая я и здоровая, и все это не во сне, а наяву. Не свихнулась же я?

Корова посмотрела на неё своим масляным взором и жалобно замычала.

— Ах ты, милая! Я опять про тебя забыла. Сейчас подою. Хватит уж думать и гадать…

После всего сказанного она по-хозяйски огляделась по сторонам, но не найдя «сидюшку», которая у неё была на ферме (доильные-то аппараты давно испортились, а новые купить не на что), опустилась перед Шуркой на колени и подставила подойник под вымя. Белые струйки молока зазвенели об алюминиевую жесть, и Нюрка сразу же забыла о том, что с ней случилось и где она находится.

Надоив целый подойник пенящегося парного молока, она встала с колен и огляделась по сторонам:

— Куда же вылить? Не на траву же? Ведь у Шурки ещё с полдоенки наберётся.

Она подошла к углу помещения и заметила там неглубокую выемку в бирюзово-кафельном полу. Потихонечку начала выливать молоко из доенки, понимая, что все туда не войдёт. Но молоко все до последней капли ушло, как в песок. Нюрка вернулась к корове и опять, опустившись перед ней на колени, принялась доить её, не думая о том, куда девалось молоко.

Закончив работу, она почувствовала усталость. Добралась до дивана и села. На вид твёрдый, как камень, он был мягкий и пружинистый. «Вот чудо! — подумала лениво и полусонно Нюрка. — Что же это за контора такая? Увезли на иномарке, да к тому же вместе с Шуркой и заперли в какую-то зеркальную светлицу без окон и без дверей. На тюрьму не похоже. Тюрьмы у нас обшарпанные, серые и в них хоть какие-то окошечки есть».

Размышления её прервала замычавшая корова.

— Так и есть, пить после дойки захотела, — хлопнув ладонью по круглой коленке, воскликнула она и с нарастающим раздражением добавила: — Куда же подевались зеленопупики? Они что же, без воды и еды заморить нас хотят? А права человека как же?

Усталости и сонливости как не бывало. Нюрка вскочила на ноги, хмуро поглядела сначала в одну, потом в другую сторону. Точно так, как это делал, когда приходил в ярость, их племенной бык Калистрат. Расправив плечи и пригнув голову, Нюрка сорвалась с места и ринулась на глухую стену, которая изливала в помещение голубоватый свет.

Она крепко зажмурила глаза, а когда, не почувствовав ни удара, ни боли, вновь их открыла, то увидела стену позади себя.

— Что за чёрт?! Уж не телепаткой ли я стала после того оранжевого лучика, направленного на меня зелёным, что вот так просто через глухую стену прохожу? Невероятно!

Нюрка давно заметила, разговаривает вслух. Иначе в этой звенящей тишине было жутковато. Когда слышишь свой голос — не так страшно. И вдруг появился ещё один звук. Она прислушалась.

— Вроде бы где-то ручеёк журчит? Ну точно! Как у нас за фермой в овражке!

Осторожно, глядя себе под ноги, в густую голубую траву, пошла на этот звук и вскоре увидела перед собой ручеёк, который струился по белым и голубым камушкам и через пару шагов пропадал в голубоватой остролистой траве, чем-то похожей на осоку. Там образовался небольшой омуток.

Нюрка решительно повернулась и поспешила к корове. Держа её за обломанный рог и подгоняя своим халатом, привела к ручью. Корова наклонила голову и принялась обнюхивать воду, весело бежавшую по голубовато-белым камешкам.

— Чего нюхаешь?! — прикрикнула на неё Нюрка. — Это тебе не у нас на ферме. Чистую, ключевую воду она, видите ли, не желает. Будто у нас там вонючая ржавая вода слаще. От чистой воды она морду воротит. Пей, сказала!

Шурка грустно поглядела на хозяйку, прямо-таки по-человечески покачала головой и, опустив к ручейку морду, принялась пить.

— Вот так бы давно и надо было, — заулыбалась Нюрка и, отойдя пониже, к омутку, принялась полоскать свой халат, чтобы потом высушить его и надеть на себя.

Занятая делом, она не сразу увидела метрах в двух от себя таинственного похитителя, одетого все в тот же, как и при захвате, омоновский или десантный комбинезон, в зеленоватых, хорошо облегающих руки перчатках и точно такого же цвета маске на лице, с большими, круглыми глазищами, как у противогаза. Между ними тонкий крючковатый нос, своим кончиком почти касающийся растянутых губ. Он стоял на противоположном берегу ручейка и нагло разглядывал её. Только тут Нюрка вспомнила, что она почти голышом: в трусах и бюстгалтере, а в руках скрученный в жгут халат.

Нюрка не испугалась, а только ещё больше обозлилась на то, что какой-то зеленопупик разглядывает её, как свою собственность. А такое не позволялось даже начальству из Агропрома, когда оно бывало в колхозе с ночёвкой. Если Петру Савельевичу нужно было позарез выпросить пару тракторов, то один из них всегда обещал потом отдать её мужу Косте. Тут уж Нюрка не ломалась: надо, значит, надо! Что не порадеть ради общего дела… Не только с начальником из Агропрома ночь проведёшь, но и на амбразуру дзота полезешь, особенно если знаешь, что в колхозной кассе ни копеечки. «А этому-то что надо? Вылупился, как на своё! — с возмущением подумала Нюрка. — Нет уж, она теперь учёная. За просто так, без гарантии ублажать не будет. Одного урока на всю оставшуюся жизнь хватит: обещанный новый трактор Пётр Савельевич не Косте, а свояку своему отдал».