Моя и только моя (СИ) - Уотсон Эмма. Страница 26

— Совершенно не отрицаю, просто сама не дойду.

— А я тебе для чего?

— Ты и так со мной возишься, как с…

— Ой, перестань, а? Вожусь я с ней. Да если б не ты, я б тут совсем скисла от скуки! Две недели сидеть безвылазно, чокнешься!

Берет тарелки и убегает в к раковине, прихватив губку. Покорно остаюсь ждать на табуретке.

— Тэк-с, ну вот. Это ваше, это наше, — расставляет посуду на тумбочки. — Тебе книгу взять или телефон?

— Давай книгу.

— Окей. Давай выдвигаться.

— Какая ж я улитка! — восклицаю, когда мы уже сидим на ближайшей лавочке в больничном парке. — Сколько времени?

— Без двадцати два.

— За двадцать минут я прошла от силы сто метров. М-да уж.

— Как можешь, так и идешь, — подбадривает Катюша.

— Да тебя задерживаю…

— Ань, ну опять ты за свое! Куда ты меня задерживаешь? На кровать? Я и так до дыр ее протру, не волнуйся, — смеется. — Все в полном порядке! Ой, смотри, кино снимают! — почти взвизгивает, указывая пальцем на главный заезд в поликлинику.

— Камер сколько!

— И народу!

— Слушай, а, может, это журналисты? — пропускаю догадку.

— Пфф, делать им нечего, по всяким захолустьям разъезжать, — фыркает она.

— Я б не сказала, что наш город — захолустье, — возражаю, вглядываясь в шумную толпу.

— Ну, это я могла и перегнуть. Суть ты поняла.

— Суть-то поняла, только зачем им микрофоны, если они фильм снимают? — продолжаю настаивать на своем.

Кто-то из медперсонала проходит мимо группы режиссеров-журналистов. Его (или ее, издалека не разглядеть) тут же облепляют со всех сторон, практически загораживая проход.

— Интересно, чего они у нее спрашивают, — с интересом шепчет Катя.

Опрашиваемый «кто-то» поворачивается, словно ища кого-то взглядом, и затем как-то неопределенно машет рукой. Сзади никого нет, на кого она могла бы указать…

— В нашу сторону, что ли, махнула? — удивляется новая знакомая.

— Мне тоже показалось, что сюда.

Надеюсь, это не по мою душу…

Однако опасения лишь подтверждаются, когда все двенадцать или пятнадцать, сколько их там, человек наперегонки пускаются к нам. Я понимаю, что это могут быть ЕГО люди, которые представились журналистами только ради получения «пропуска». Они приехали, чтобы забрать меня…

Внутри что-то надламывается, разделяя внутренний голос на две части: Надежду, утверждающую, что это обычные люди, и вторую — параноидальный Здравый Смысл, подсказывающий, что нужно «делать ноги».

— Было б куда их делать! — тут же влезает еще одна неопознанная составляющая.

Разнообразные мысли обрушиваются на сознание ледяным потоком похлеще ливня.

— Почему их так много?

— Чтобы не вызывать подозрения.

— Им бы не составило труда просто окружить больницу, выставив какой-нибудь ультиматум, к чему весь этот театр? — продолжает Надежда.

— Может, он лишился поддержки, и теперь вынужден брать хитростью? — настаивает Разум.

— Как они узнали, что я здесь?

Сейчас жалею только о том, что все старания при возвращении были напрасными…

— Здравствуйте, мы журналисты из проекта… — начинает представляться первый, но второй его опережает.

— Добрый день, значит, это Вы стали жертвой небезызвестного «черного бизнесмена»? — обращаются сначала к Кате.

— Ну… эээ, — косится на меня.

— Это я, — разрешаю немой вопрос.

Голова идет кругом от количества камер, микрофонов, в одно мгновение направленных в мою сторону. И заодно людей, обернувшихся сюда же. Когда-то в детстве я хотела стать знаменитой (покажите мне человека, у которого не было такой мечты!), вот, пожалуйста: получите и распишитесь.

— Как Ваше самочувствие?

— Уже получше, спасибо, — вежливость все-таки никто не отменял.

— У нас есть неподтвержденная информация, что Вы вспомнили свое имя и имена родственников.

— Да.

— Как Вас зовут?

— Анна, — ограничиваюсь на этот раз лишь полным именем.

— Сколько дней Вы находитесь на лечении?

— Два.

Вопросы градом сыплются со всех сторон, приходится отвечать чуть ли не междометиями. Им как будто важнее побыстрее все свои вопросы позадавать, а не получить на них ответы.

— Что говорят врачи по поводу Вашего выздоровления?

Нашли у кого спрашивать!

— Это лучше уточнить у них, так как навыками телепатии я не обладаю, — перевожу в шутку.

— Сколько дней Вы пробыли в плену?

— Анна, Вы пытались бежать? — тараторят, перебивая друг друга.

— Очень важный вопрос, который беспокоит, пожалуй, нас всех, — набрасываются, словно сорвавшиеся с цепи собаки. — Что Вы чувствовали, когда Вас в буквальном смысле вернули с «того» света?

Они вообще понимают «границы»?! Похоже, что нет!

Уже собираюсь обозначить правила приличия, когда… следует удар под дых:

— Скажите, а вы видели самого Зверя лично?

В глазах темнеет. Упираюсь обеими руками в скамью, не чувствуя боли.

— Аня! Аня, тебе плохо?

— Анна, с Вами все в порядке?

— Вы так и не ответили на мой вопрос!

— Кать, отведи меня обратно. Отведи, Кать, — прошу, чуть не плача.

— Хорошо, пошли. Дайте пройти!

— Вы так и не ответили…

— Человеку плохо, не видите, что ли?! — зло бросает моя защитница.

Журналюги немного расступаются.

— Так все-таки, вы видели «черного бизнесмена»? Может, Вам даже удалось с ним поговорить? — самый настырный не отстает ни на шаг.

Могут ли жалкие несколько букв со всей стегануть по нервам? Оказывается, да. Крепче сжимаю Катину ладонь, и ускоряю шаг. Боль ужасная, но слышать все, что творится позади — еще хуже.

— Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы! — голос дрожит, почти срываясь на крик.

«Тем более на этот», — добавляю про себя.

— И все же…

— Если Вы прямо сейчас не оставите нас в покое, я не успею ее довести, она может умереть прямо здесь, а Вы, — тыкает пальцем прямо на этого идиота, плюнув на приличия, — отправитесь за решетку, перед этим продав последнюю камеру для оплаты морального ущерба!

В другой ситуации я бы расхохоталась, насколько серьезно и угрожающе Катя это произнесла. В другой ситуации… Не сейчас.

Сейчас я боролась. С болью, тошнотой, с собственной персоной — чтобы дойти, а самое главное — отогнать упорно всплывающий в перед глазами образ.

— Не слушай их, — горячий шепот щекочет ухо. — Всякую чушь несут, не слушай.

То ли Катины слова подействовали, то ли я сумела абстрагироваться, но возгласов сзади больше не последовало.

Более-менее прийти в себя удается только в палате.

— Как ты? Водички принести?

— Не, нормально.

Врушка. Какая же я врушка…

— Спать чего-то хоч-чется, — не удерживаюсь от зевка. Несчастное сознание, выдержавшее эмоциональный штурм, сигнализирует красной лампочкой: с него хватит.

— Так ляг поспи.

— День ведь, — тяну скептически.

— И че теперь? Хочется — значит, надо. Ложись.

Принимаю горизонтальное положение, не без труда затащив ноги на кровать. После характерного звука задергивающихся штор в палате темнеет:

— Спасибо… — последнее, что слетает с губ, прежде чем я проваливаюсь в приятное забытье с оттенком горечи всплывших воспоминаний.

— Где она? Я спрашиваю. Где. Она? — кричит кто-то, вырывая из сонного царства.

— Чего ж так орать, — сонно бормочет Катя, накрываясь с головой одеялом.

Глухие шаги эхом разносятся по коридору, становясь все громче. Дверь резко распахивается, и я зажмуриваю глаза, потому что это лучший способ не видеть… Зверя.

— Берите.

Слегка приподнимаю веки, чтобы контролировать ситуацию, хотя… чем мне это поможет?

— Стой! — приказывает кому-то и подходит. Касается плеча…

Сердце ухает в пятки, подскакивает к горлу, и вновь проваливается, забиваясь в какой-то дальний угол.

— Пойдем со мной, мелкая. Я ведь знаю, что ты не спишь, — тихо, спокойно и даже… ласково.

В коридоре кромешная тьма. Его лицо освещает лишь бледно-голубой лунный свет, добавляя схожести с вампиром или оборотнем.