Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм. Страница 29

Колоссальный подвиг, подчеркнувший падение Мексики, но и рискованная бравада, – ведь сами-то мексиканцы еще не погибли; они все прибывали да прибывали; одна черная волна катилась за другой, словно клубы дыма на пожаре, стремительные, дико воющие, кровожадные… Скоро не осталось ни одного испанца, который бы не был ранен. Что оставалось им делать?

Сделали попытку обратиться к народу через посредничество самого Монтесумы,

– он все еще имел власть над ними. Его заставили выйти на крышу, чтобы уговорить их. Величественный момент; шум действительно стих на несколько минут и уступил место небывалой до тех пор тишине, когда появился Монтесума и толпа увидела того, кого считала достойнейшим и лучшим из людей. Он заговорил, но слабый одинокий голос его недолго раздавался над этим морем тишины, из которого устремлялись на него мрачные взоры.

Ответом ему был град камней. Раненого, обливающегося кровью Монтесуму увели прочь.

Другого ответа он не получил. Он перестал быть прежним Монтесумой. Они вырвали его из своего сердца. Совет, древняя власть, собрался и признал Монтесуму низложенным; он был теперь никто, его место, заступил ближайший родственник Куаутемок, которого провозгласили земным наместником божества и полководцем мексиканцев.

Тогда Кортес попытался сам уговорить народ. После низвержения Вицлипуцли он вышел на крышу вместе со своим толмачом Малиной. Опятьвоцарилась мертвая тишина, – и он заговорил с народом, но обратился к нему не с кротким увещанием, не с просьбой о мире, которого сам жаждал, а с холодными доводами полководца, рассчитывая убедить, устрашить.

Вот они сами видят, храм их разорен, боги их повержены во прах; как могут они противиться ему? Добром они еще могут поладить, но, в случае сопротивления, он не оставит в Мексике камня на камне!..

Эта суровая речь была переведена певучим голосом Малины; оцелот мяукал одиноко над морем людских голов, передавая слова железного полководца тысячам воинов, над которыми еще клубились облака боевой пыли. Малина грациозно извивалась, облизывала свои розовые губы, сверкала разноцветными перьями колибри, сквозь которые просвечивало ее бронзовое тело, вспыхивавшее под лучами солнца, – послушное и сладострастное эхо уничтожающих речей Кортеса!

Ответ держал один из старых касиков кратко и ясно. Он сказал, что испанцам скоро нечего будет есть, что большинство из них ранено и измучено, да, кроме того, все мосты между плотинами разрушены, и им все равно не уйти отсюда!

Это была правда.

После паузы опять затрещали барабаны, завыли дудки, заскрежетали рога антилоп и завыли сотни тысяч ацтеков, – мощный погребальный хор возобновился, чтобы не умолкать до окончания погребения. Сколько разверзлось могил, и какие ужасные могилы!..

Тем временем умер Монтесума. Это было ударом для Кортеса, потому что, хотя Монтесума и был низложен, у него все-таки была своя партия, и его еще можно было использовать. Но его нельзя было спасти; он упрямо срывал со своих ран все перевязки, отказывался от пищи, упорно молчал и не поднимал глаз с того момента, как его побил камнями собственный народ, вплоть до самой смерти. В Испании не было человека разочарованнее Колумба, но и Монтесума со своей стороны пережил не меньшее разочарование: в обоих жила великая искренняя вера и надежда узреть бога, но один дожил до встречи с людоедами, а другой – с Кортесом.

В следующую же ночь после смерти Монтесумы Кортес начал отступление.

Это была та самая знаменитая скорбная ночь, которую Диас неделикатно называет «ночью, когда испанцев вышвырнули вон из Мексико». Сам он испытал при этом совершенно новое ощущение, на которое до того не считал себя способным, – он узнал страх. И он с таким изумлением говорит об этом, описывает свое состояние такими странными выражениями, как будто страх представлялся ему неким ужасным внешним чудовищем, с которым он здесь познакомился впервые. Так ужасна была эта ночь.

Сопоставляя ход событий в различных местах, можно вкратце описать эту ночь следующим образом, взяв центральным пунктом Попокатепетль.

Вулкан пылает, подымает к небу распаленную огненными грезами голову, ведя по-своему счет времени, и в одно из его мгновений, когда он выбрасывает столб пламени, озаряющий лежащее под ним плоскогорье из застывшей лавы, Соленое озеро с тяжелыми тусклыми водами и весь город на озере, словно вылепленный из крови и извести, – в это мгновение там внизу творится история: Орел и Змея вступили в поединок. Хищная птица держит змею в своих когтях, а та, извиваясь, пытается вонзить в грудь врага свои ядовитые зубы.

Кортес дождался самой темной части ночи, – поскольку могло стемнеть в Теночтитлане с его сотнями пылающих алтарей, – прежде чем начал свое отступление с артиллерией, конницей, обозом и всем войском, выделив целый отряд для переноса бревенчатого моста, сколоченного втихомолку по его приказу, чтобы перекидывать через каналы между плотинами.

Канал между плотиной и материком оказался роковым – здесь произошел бой, в котором испанцы понесли огромные потери. В тылу горящий город; по пятам наступают мексиканцы – и по плотинам и в челнах; они слишком быстро заметили отступление и зажгли все, что только было горючего в городе, чтобы хорошенько осветить врагам обратный путь. Они гонятся за испанцами с воем и криками, с острыми копьями, с градом осколков обсидиана; испанцам волей– неволей приходится остановиться и обороняться, но на смену уничтоженным наступают все новые и новые ряды пеших мексиканцев и в челнах.

Ужасная ночь. Части беглецов удалось перебраться, как вдруг мост обрушился, люди попадали в воду, смешались в общую кашу, дрались, утопали, убивали друг друга; канал запрудило пушками и тонущим обозом, так что задним рядам войска удалось перебраться по этой запруде на другую сторону; самым последним в арьергарде был Альварадо; он перепрыгнул с берега на берег; вещь невозможная, как утверждает Берналь Диас, но весь свет утверждает и посейчас, что он сделал это, – перепрыгнул!..

Да, на илистом дне озера остались все прекрасные пушки испанцев и большая часть золота Кортеса в ящиках и тюках. Ужасное несчастье! Все эти чудесные солнца и луны из червонного золота, огромные как колеса; все слитки, которых хватило бы на постройку целого домика, – столько было расплавлено Кортесом сокровищ искусства Теночтитлана, – все драгоценные камни на баснословную сумму. Лишь грустные песни Испании в состоянии были выразить все горе, вызванное подобными потерями. Да, завоеватели лишились всего. Но один продолговатый ларец из обоза был спасен; его нельзя было не спасти; Кортес доверил его своим лучшим носильщикам и приказал охранять лучшим бойцам; в нем была спрятана Малина, завернутая, словно хрупкая драгоценность, в мягкие перья – сами по себе представлявшие целое состояние! Надо думать, ей снились жаркие сны во время этого переноса!

Малина пережила эту горестную ночь. Всех остальных своих невольников и невольниц испанцы лишились; дети Монтесумы, следовавшие в обозе, были убиты. Лошади почти все погибли, уцелело десятка два. Диас проливает слезу в память рыжей кобылы Альварадо, которая, по-видимому, стоила того. Рассказывают еще об одной уцелевшей женщине, единственной уроженке Кастилии, проведшей весь поход, если верить Диасу. Звали ее Мария д'Эсперадо. Это была замечательная женщина: дралась мечом не хуже солдата при отступлении через плотины и спасла-таки свою жизнь. Вот так женщина! Проследите мысленно ее судьбу!

700 испанцев погибли в ту ночь; кто утонул, кто был убит; некоторые попали в плен; имена их канули в вечность, а ведь каждого из них пестовала когда-то мать, каждый был младенцем в пеленках; потом из него вырос солдат, который отправился бродить по белу свету, а теперь кончил здесь свой век —

как подкошенная былинка. Но много пало в ту ночь и грандов, и кабальеро [45], лучших друзей и сподвижников Кортеса, незаменимых и незабвенных!