Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм. Страница 6

Отведя взгляд от сверкающих гвоздей небесного свода, он видит вокруг себя необъятный простор моря, но знает, что это лишь незначительная часть океана, океан же лишь частица всей земли, невообразимо, головокружительно огромной. И еще одно знает он, – вернее, чувствует. Это опыт всей жизни Колумба, результат его наблюдений; само по себе это необъяснимо и все же основано на прямом ощущении или своего рода предчувствии: земля кругла! Об этом говорится еще в древних писаниях, только не в Библии; об этом же говорит высота звезд, их угол с горизонтом. Кто освоился с положением звезд на небе и достаточно плавал по морю, – и к северу и к югу, между Исландией и Гвинеей, – как Колумб, и никогда не терял ощущения пройденных расстояний, ощущения, присущего Колумбу больше, нежели кому бы то ни было, тот чувствует, что земля кругла, и даже может в некотором смысле чувствовать, насколько она велика.

Вот эти-то наблюдения и внутреннее безошибочное чутье и дали Колумбу его идею кругосветного плавания. Ведь если земля кругла сверху и снизу – с севера и с юга, то должна быть кругла и с боков – с востока и с запада, кругом экватора, и если плыть все прямо-прямо на запад достаточно долго, то кончится тем, что объедешь вокруг всей земли. Никто не хотел верить этому, теперь это будет доказано!

На столь длинном пути к югу, как от Испании до Канарских островов, разница высоты звезд уже прямо бросалась в глаза тому, кто привык наблюдать; до некоторой степени можно было даже чувствовать разницу по истечении каждых суток; и таким образом нельзя было не чувствовать, что, держа курс с северо-востока на юго-запад, корабль плывет над выпуклой поверхностью чудовищно огромного шара.

Теперь Колумбу казалось, что они уже достаточно продвинулись к югу, и он собирался повернуть прямо на запад! Вот тогда посмотрим!

В ясные звездные ночи, наедине со Вселенной Колумб видит, что он прав. Как могли бы солнце, луна, все неподвижные звезды и планеты, словом, все сферы, вращаться вокруг земли, если бы она не была кругла и не витала свободно в мировом пространстве?

В ОКЕАНЕ

С 9 августа по 6 сентября, почти месяц, стояли корабли Колумба у Канарских островов. «Пинта» лишился руля,– каверзы двух владельцев судна, участвовавших в экспедиции, но добивавшихся, чтобы их отпустили обратно; настоящее предательство; в результате страшная задержка. Да, заглянуть бы поглубже в натуру человеческую!.. Но повреждения были исправлены, и, потеряв месяц, корабли все-таки отправились дальше, прямо на запад, в открытый океан, где никто и никогда еще не бывал. В этом году случилось извержение Тенерифа, и, когда Колумб проходил мимо вулкана в ночь с 23 на 24 августа, взорам команды «Санта-Марии» представилось зрелище, от которого у них мозг застыл в костях: на небе пылало кровавое зарево, чудовищный конус вулкана, торчащий из моря, освещался сверху донизу собственным пламенем; вершина его, словно с лопнувшими огненными жилами, извергала клубы дыма и раскаленные камни, лава текла потоками по бокам горы. На палубе корабля было светло, как днем; ночь была оттеснена на целую милю во все стороны от горы, зато за пределами светового круга вставал стеною мрак кромешный. В дыму сверкали молнии, и страшные раскаты грома сотрясали как будто недра самого моря. Мореходы предвкусили в эту ночь ужасы конца мира, и впечатление это, хотя и заслоненное потом другими, глубоко и крепко засело в их душе, отнюдь не придав им бодрости и сил для дальнейшей поездки.

Самое пребывание на Канарских островах тоже не способствовало укреплению в них силы характера; разбалованность и самоволие, к чему привыкла команда на этих волшебных островах, пришлось снова изгонять плеткой, пока матросы опять не втянулись в лямку черной работы на корабле. Диего, соприкоснувшись с существами удивительной, чарующей прелести, – на островах еще сохранились небольшие остатки чистой туземной расы, – прибавил новые влияния к той многообразной смеси, которая составляла его характер. И, снова очутившись на палубе корабля, брошенного в океан, Диего первые дни был сам не свой, отдаваясь воспоминаниям, непосредственно принадлежащим ему самому лишь наполовину; другая половина была отдаленного наследственного происхождения, и Диего, защищая глаза рукою, не переставал оглядываться назад, на конус Тенерифа, пока тот не окутался клубами дыма, как женщина, прячущая лицо в волнах распущенных волос. После этого Диего загрустил и стал несловоохотлив.

Но на другое утро, когда Тенерифа уже не видно больше, Диего поражает товарищей новыми песнями, с своеобразными дикими напевами и с обрывками текста на чужом языке, из которого сам Диего знает лишь несколько слов, самых нежных в нем. Слова эти часто раздаются в пути отголоском пережитого и настраивают Диего на грустный лад. А белые округлые контуры «Ниньи», плывущей в близком соседстве, служа единственным напоминанием о чем-то женственном среди сурового простора моря, заставляют Диего, сидящего на палубе на корточках, отчаянно мотать головой, свешенной вниз между коленями,

– нет на море человека несчастнее его!..

8 сентября подул крепкий северо-восточный ветер, который был им нужен, и дул упорно. Вот когда дело пошло всерьез! Однажды утром мореходы уже не могли найти на горизонте ни малейшего признака берегов. Куда ни обернись, вокруг них кольцо водной пустыни. Матросы глядят друг на друга: так вот к чему шло дело? И сердце у них падает… Да, к этому. Адмирал стоит на своем мостике с таким выражением лица, что ошибиться нельзя; он говорит, что наконец-то они все у него в руках, и он использует их до конца. Матросы растерянно ищут глазами два других корабля, которые, то догоняя, то отставая далеко позади, следуют за «Санта-Марией» по тому же направлению – прямо на запад. И с них, верно, глядят на «Санта-Марию»; эти три суденышка держатся вместе, составляют друг другу компанию в океане, в этой беспредельной водной пустыне…

Кое-кто всплакнул украдкой в это первое утро; матросы ходили с покрасневшими глазами; спускаясь за чем-нибудь в грузовой трюм, не в редкость было встретить там товарища, который при встрече отворачивал лицо, а, поднявшись на грот-мачту подтянуть парус, можно было найти там товарища, который забрался туда выплакаться. И у кока в камбузе глаза тоже покраснели. Но по лицу того железного человека на мостике видно было, что назад возврата нет. Он ходил своим львиным шагом взад и вперед, вперив в западный горизонт свои бездонные зеленовато-голубые глаза… Уж не само ли море приняло его образ? Он спокоен, как будто путь ему знаком, как будто он едет к себе домой со всем этим грузом доверчивых простаков, которых он обманом заманил к себе на корабль… Уж не сама ли смерть оказалась их кормчим?..

«Санта-Мария» со своими двумя горбами впереди и сзади раскачивается на длинной глубокой волне Атлантического океана, как качалка; деревянная обшивка судна трещит, такелаж, реи скрипят, зеленая прозрачная вода и белая пена обдают нос судна; судно неважное, с плохим ходом, но при попутном ветре, как сейчас, все-таки успешно подвигается вперед.

Неуклюжая, полусудно-полукрепость, каравелла (самое слово происходит от слова «краб») – плод смеси тех же элементов, которые послужили материалом для создания Диего. В сущности, это был корабль викингов, средней величины ладья или шхуна с прямым парусом на средней мачте и с более чем достаточною для такого судна командою из 52 человек. По всей вероятности, родоначальником каравеллы был флот норманнов, проникший в Средиземное море и оставивший свой след в мореходстве Генуи, Венеции – гондолы! – а также Испании, куда норманны углубились речными путями – например, по Гвадалквивиру. На Средиземном море корабль викингов обзавелся лишними парусами: косым латинским на кормовой мачте, вторым прямым парусом, но поменьше, на особой мачте на носу, и третьим, еще поменьше, на кливере, чтобы ловить ветер; над большим прямым парусом посередине поставили еще топсель; вообще это было судно переходного типа – от старого к новому. Башенки на носу и на корме были надстройками, созданными опытом сухопутных войн – плавучими крепостцами. Весла норманнского корабля были убраны с каравеллы, зато ей дана была артиллерия, небольшие чугунные пушки – фальконеты и ломбарды, которые стреляли и вредили неприятелю издали. Готическая резьба украшала все наружные деревянные части судна; на борту своем оно несло средние века и Средиземное море, но кораблеводитель был взят от древнего северного корня – провидец, путешественник и перевозчик, а в жилах команды текла самая смешанная кровь, кровь многих рас и народов, осевших в разные времена на разных берегах Средиземного моря; тлели в этой европейской крови и темные африканские искры.