Отражение (СИ) - Ахметшин Дмитрий. Страница 43

Он продолжил, без всякого снисхождения глядя в глаза Насте:

— Мы учились вместе с первого класса. И виделись до этого. Только приехав в город, вы жили в соседнем доме. Ты помнишь?

— Да, — едва слышно сказала Настя. — Мы из Отрадного. Крымский полуостров, умирающее село рядом с неработающим маяком.

— Тогда ты должна помнить, какой была. В первый раз я увидел тебя играющей вечером у себя во дворе. Ты собирала с листьев светляков, строила для них из песка и прутьев дома. Целые города. Я подошёл к забору и спросил: «Что это у тебя?». Помнишь, что ты ответила? Наверняка нет. «Это город для всех бездомных, для всех потерявшихся. Укрытие от дождя».

— Я помню, — прошептала Настя. Ветер подхватил её слова и донёс до ушей Егора.

— А когда этот дождь пошёл, страшный, с громом и молнией, я слышал, как ты ревела, боясь, что все твои дома для несчастных лесных малюток сейчас смоет. В ту ночь я не мог уснуть — мне снился этот твой плачь.

— Правда?

Матвей свёл брови и заговорил жёстко и громко:

— Комета, может, и обронила часть своего света, но только для того, чтобы он выжег тебя изнутри. Сейчас ты просто кукла, без сердца, без сострадания, с ватой вместо мозгов, перенимающая поведение того, кто находится поблизости и способен задавить тебя своим показным авторитетом.

Компания Олле была неподалёку. Матвей не удостоил их и взглядом, но все прекрасно поняли, о чём речь.

Включать и выключать свет одной лишь силой мысли? — бросил напоследок Матвей. — До чего глупый дар!

— Но я… я же об этом не просила.

— И, тем не менее, ты им гордишься. Полагаешь, что стала особенной, что на твой свет непременно должен лететь каждый, о ком бы ты ни подумала. Ты пуста. Прогнила изнутри.

— Нет, смотри! — Настя поднялась на цыпочки, вцепившись руками в ворот Матвеевой майки. — Взгляни, я целая!

Она зажмурилась, и по рядам собравшихся прокатился дружный вздох: сквозь белую блузку вдруг потёк свет. Солнце побледнело, как матрона, готовая шлёпнуться в обморок при виде паука, опавшие берёзовые листья зашелестели между ног людей, словно ручьи позолоченной воды.

Егор знал анатомию настолько, насколько в его всегда сонном и апатичном разуме задерживались строки из учебника биологии (параграф 25: «Как мы устроены?»), однако сейчас он мог бы с лихвой восполнить пробелы в знаниях. Он видел сквозь ткань блузки, и дальше, сквозь кожу, пронизывая взглядом её слои, видел движения жидкостей во всех направлениях, пульсирующие светящиеся органы, похожие на кладку яиц, из которых вот-вот вылупится стайка дракончиков. Он мог разглядеть, как сокращаются стенки желудка, как воздух расправляет складки на лёгочных мешках.

— Видишь? Я наполнена внутри, — сказала Настя, оглядывая себя с некоторым страхом, будто ожидая, что в любую секунду свет солнца способен растворить её в себе, как комок соли в стакане воды. Она положила левую руку чуть ниже груди. — Посмотри, вот моё сердце. Оно бьётся, и бьётся чаще, когда ты рядом. Прошу, не бросай меня!

— Очередной фокус, — Матвей стряхнул с себя её руку. — Сколько раз повторять, что на меня они не действуют? Мы славно позабавились прошлой ночью. Пили пиво, курили, дурачились, ты говорила о себе, о своих подругах, которые, конечно, тебе не ровня, и о приятелях, каждый из которых на самом деле не более чем половая тряпка у твоих ног. Я слушал. А потом ты сказала: «Смотри, как я теперь могу!», и выключила свет силой своего многогранного разума. Но такого больше не повторится. За эту ночь я окончательно убедился, что ты не более чем пиявка, которая живёт за счёт чужой крови.

Он повернулся и пошёл прочь через толпу (и когда она успела собраться?), которая расступилась перед ним, как масло вокруг нагретого ножа. Егор опешил. За то, что Матвей сейчас сказал Насте, самой милой, по мнению Егора, девушке класса… его должны были четвертовать. Отбить все почки, подошвами кроссовок втоптать печень в землю, на поживу червям. Но никто не посмел даже посмотреть Матвею в глаза. Олле сотоварищи смеялись, как шакалы, свистя и улюлюкая. Кто-то крикнул: «Я вижу тебя насквозь, детка!» Настя опустилась на корточки, тщетно пытаясь прикрыться руками. Её внутренности и не думали меркнуть, кишечник сиял, как золотое ожерелье в свете софитов.

Егор сорвался с места и перехватил Матвея возле разломанных в незапамятные времена, погребённых под грудой листвы качелей.

— По-моему вышло неплохо, а, братец? — добродушно сказал он, и в ответ Егор, размахнувшись, ударил его прямо в нос.

Кулак взорвался болью — казалось, в каждую костяшку ввинтили по саморезу. Следовало смотреть правде в глаза, Егор никогда и ни с кем не дрался, даже когда в ход шли самые обидные насмешки, самые болезненные тычки, старался опустить голову и забиться в какой-нибудь угол. Но нынешняя ситуация не оставляла выбора… он должен был так поступить. Матвей удержался на ногах, однако отступил на шаг и даже слегка присел, будто в удивлении. Его приплюснутый шнобель, напоминающий о далёких кавказских корнях, стремительно краснел, широкое лицо приняло обиженное, в чём-то даже детское выражение.

— Ты мелкая неблагодарная шваль, — грустно сказал он. — Я ведь для тебя старался.

— Старался? Ты сломал девочке жизнь.

— Я думал, что наглядно тебе всё показал. Она уже сломанная. Всё, на что она пригодна — попользоваться и выбросить на помойку, как я и поступил.

Егор икнул от обиды, из ноздрей вырвались две струи пахнущего серой дыма. Со всех сторон свистели и кричали, солнце блеснуло в окне на втором этаже школы: кто-то из учителей выглянул посмотреть, что за шум. Он сделал шаг, всего шаг, который, казалось, разогнал его почти до шестидесяти километров в час и на скорости впечатал в кулак Матвея. Подросток рухнул, как подрубленный, бывший приятель нависал над ним, словно колосс, ноги которого, против ожидания, оказались железобетонными.

— И в самом деле, — сказал Матвей, — ты только что открыл мне глаза. Вы два сапога пара. Девочка-пустышка и обиженный на весь мир мальчишка.

— Зачем же ты со мной дружил? — с трудом ворочая языком, спросил Егор.

— Не знаю, — пожал плечами Матвей. Казалось, он вот-вот протянет руку, и всё может стать как прежде. Но он не протянул, а если бы и протянул, Егор не стал бы за неё хвататься. — Действительно, не знаю. Как возникает дружба в наши с тобой годы? Почти всегда на пустом месте. Дом без фундамента… ничего удивительного, если его свалит землетрясение, или сильный порыв ветра, или даже проезжающий мимо грузовик.

Он повернулся и ушёл, а Егор всё лежал, чувствуя, как по щеке стекает кипящая едкая слюна, упивался этим чувством. Зрители начали расходиться, из окна школы что-то одурело верещала Антонина Васильевна, преподаватель географии.

Потом он встал, огляделся, стряхнул с коленей мусор и побрёл домой.

11.

Егор снова начал ходить в школу. Учебный год тёк, как ни в чём не бывало. Этой реке было всё равно, что в ней мыли испачканные в крови руки, что рыба всплывает кверху брюхом, а недавний ураган сбросил в свинцового цвета воды несколько столетних древесных стволов, равным образом символизирующих дружбу, уверенность в себе и самооценку. С учительских трибун всё чаще звучали настойчивые призывы подумать о будущем.

Егора занимали другие мысли. Почему Настя перестала посещать занятия. Изо дня в день он садился на заднюю парту, всегда пустовавшую, и ждал, вертя в пальцах карандаши и боясь моргнуть, чтобы не пропустить искру заблудившегося в её волосах лунного света, желанного, как золотой слиток. Но серость будней ничего не нарушало. Егор будто предчувствовал, что ему уготована другая дорога, дальняя дорога, у которой, возможно, никогда не будет конца. В первый день подружка Насти сказала учителю, что девушка болеет. На второй и третий она отвечала уже не так уверенно. Начали ходить слухи… разные.

— По врачам её таскают, — говорила на перемене Маша Селивёрстова. Егор остановился неподалёку, чтобы послушать. — А те только руками разводят, говорят, что уникальный случай. А потом делают осмотр и говорят, мол, не от чего лечить. Всё же видно — прямо через кожу.