Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег. Страница 61

Время потеряло свою меру, каждой секундой слишком растянувшись, либо сжавшись до крайних пределов. И так стояла Аня, не отводя взгляда от тусклого желтого окна, сама превратившись в тень наподобие одинокого дерева посреди поля.

Она развернулась и уже скорым шагом пошла обратно в дом-курган Наумовой. Это все стаи птиц, которые в трудные минуты кружат вокруг Ани. Одна из них села ей на плечо и просунула клюв в ухо, прошептав мысль уставшему рассудку девочки.

Зайдя в дом и зачем-то снова заглянув в спальню, Воскресенская увидела, что оставила труп с подушкой на лице. Без эмоций и чувств — здесь же испарившихся — она подошла и сняла ее, потом подняла голову Наумовой, а под нее положила подушку. После она прошла в комнату некогда бывшей Олега. Включив телефон, она стала рыскать по шкафу и тумбе. Нашла — три свечи, но три ей не нужны: взяла две. После достала из мусорного ведра пустую бутылку водки, на кухне с петли сорвала старую тряпку служившей полотенцем для рук и вышла на улицу. Она знала, что за домом Олегом был сколочен что-то вроде маленького деревянного навеса, под которым он держал всякое барахло, только ему нужное.

Поравнявшись с домом Лисенко, Аня аккуратно толкнула калитку. Как и в большинстве подобных хибар, она не закрывалась. Подойдя поближе к темному окну, метра с два, Аня подняла бутылку, которую держала в правой руке, а левой чиркнула зажигалкой, вызволяя на свободу огонек. Вычеркнув желтый язычок, она держала зажигалку перед глазами наравне с бутылкой и словно завороженная впилась в его спокойное горение.

— Рыжий — самый болезненный… — задумчиво произнесла Аня. — Иди на свободу, огонек, — и подожгла тряпку, торчащую из горлышка бутылки.

Немного подождав, пока пламя охватит ткань, Аня отвела в сторону руку, сделала шаг назад и бросила бутылку в окно. Комната осветилась желтым светом; было видно как по противоположной стене разливается рыжее пламя, жадно рычащее, как выпущенный на волю голодный зверь.

Не отводя глаз от разбитого окна, Аня попятилась назад — к забору. Вскоре послышался топот и — того не было видно — вроде как открылась дверь в загоревшую комнату. Раздался голос Лисенко, тревожный, громкий:

— Господи! Мамочки! Что же это… Горю! Горю!

Аня мигом развернулась и побежала домой, оставив калитку открытой.

***

Вернувшись домов, она осторожно прикрыла дверь и легонько провернула ключом два оборота в замке. После разулась, поставила обувь в угол, пошла в ванную, а там не спеша умылась и почистила зубы. Увидев на полке гребень, принялась расчесывать волосы — аккуратно, не спеша, присматриваясь к медленному движению руки вниз, вдоль своих рыжих волос. Поворачивая голову из стороны в сторону, она заботливо укладывала каждый свой длинный волосок.

Расчесываясь Аня разглядывала свои глаза, нос, уши, брови, скулы, губы. Странно, но она никогда не замечала за собой, что может себе же так нравится. Было интересно смотреть на свое лицо — Анька, оказывается, очень красивая. Убедившись, что действительно она красива, Аня улыбнулась себе в зеркало, постояла так, присмотрелась — и губы у нее очень милые, очень симпатичные. Потом, выключив свет в ванной, пошла в комнату.

Во всей квартире темно. Только из окна просачивается счет фонарей. Очень тихо, совсем спокойно. Мама спит на диване — слышно ее слабое дыхание. Вот, автомобиль проехал по пустой улице и снова воздух замер.

Аня разделась, аккуратно разложила свои вещи на стуле: долго складывала джинсы — чтобы как надо; расправив, повесила на стул блузку; разгладив, сложила носки; ровно поставила тапочки, а телефон осторожно положила на тумбочку. Закутавшись в теплое одеяло, Аня положила голову на подушку. Спокойно, мягко, хорошо. Еще раз Аня улыбнулась себе, как несколько минут ранее отражению в зеркале. Как же ей всегда нравилось — она это обожала — беззаботно и плавно уплывать в страну снов.

В животе что-то проснулось: леденящее, тревожное, метающееся из стороны в сторону. Оно двинулось вверх — сжало грудь, сдавило сердце, потом ухватилось за горло.

Стены комнаты сотряс истошный крик.

Дарья Николаевна, вскочившая и страшно перепуганная криком Ани, не спала всю ночь. Дочка билась в истерике: рыдала, словно испытывая нестерпимую боль. Била руками и ногами о кровать, вертела головой и роняла ее на подушку. Долго не могла успокоиться Аня — кричала как в бреду. Мама, стоящая на коленях у кровати дочери тщетно старалась успокоить Аню — держалась за ее вспотевшие ладони, гладила ее по рукам, по волосам, и повторяла нежные слова, сама испуганно плача и надеясь, что все обойдется и бедная Анечка вот-вот придет в себя.

Весь приступ истерики Дарья Николаевна выслушивала, как дочь повторяет, что она убийца, она устала и больше так не может. Кричала Аня, что вся жизнь ее — это несуразица, абсурд и скверна.

— Скверна! Скверна! Не отмыться, мам! Никогда!

Когда Аня успокоилась, и вся мокрая лицом от пота и слез, с взъерошенными, запутавшимися и местами прилипшими ко лбу и вескам волосами; когда она лежала не двигаясь без сил, сказала:

— Мам, иди спать.

— Что случилось, доча? — побледневшая от переживаний спросила мама.

— Заболела я, мам. Давно заболела. Иди спать. Я хочу заснуть.

3

Под утро поднялась температура, но Дарья Николаевна и без того не вышла бы на работу, решив, что за дочерью необходимо день присмотреть. Оставлять ее одну было нельзя. Истерика Ани до сих пор стояла перед глазами, а в ушах эхом разносились ее скребущие душу крики.

Дарья Николаевна всю ночь не сомкнула глаз, зато эмоционально изнеможенная Аня заснула очень крепко и спала до самого обеда. Рано поднявшись, мама успела сбегать в магазин, опасаясь, что дочка проснется одна, и с ней — «не дай Бог» — что-то подобное повторится. Перед уходом она заглянула к Ане за занавеску и потрогав ее горячий лоб, убедилась, что дочка заболела, и это — решила она — причина всех ее ночных бредней.

Проснувшись, Аня от всего отказалась, кроме бульона и сладкого чая с конфетами. Вставать с кровати категорически не желала, а потому Дарья Николаевна приносила все к постели дочери. Аня до сих пор прибывала в каком-то полузабытье.

В комнате работал телевизор — тихо, но Аня все слышала. Передавали новости и впервые на памяти Ани был упомянут их забытый городок. Сообщали о намеренном поджоге дома инспектора органов опеки и попечительства — Лисенко. Сгинуло все. Деревянный дом уже догорал, когда подоспели пожарные. Никто не пострадал, а сама Лисенко, сокрушенно, со слезами на глазах только и твердила в камеру, что все это происки ее врагов, потому что «отдавая всю себя работе, выполняя ее честно, по закону и по совести, без врагов в наше время быть не может». На вопрос корреспондента: кого она может подозревать, Лисенко беззастенчиво ответила, что всех.

Еще днем Дарье Николаевне звонила Ирина Васильевна. Директор говорила быстро, будто намереваясь сообщить все разом — одним выдыхом. Она стала что-то перечислять, но не успев дойти до основного, ради чего и звонила, Дарья Николаевна перебила ее и сказала, что ее ребенок сильно болен и ей, как матери, не до мелких школьных шалостей Ани.

— Когда Аня выздоровит, я к вам забегу, — сказала она и положила трубку.

Но ближе к вечеру раздался звонок в дверь — пришел участковый. Ане надо явиться в местное отделение полиции.

— Объясните, что случилось? — на пороге спросила взволнованная Дарья Николаевна.

Участковый ответил, что сам пока не в курсе деталях произошедшего, ведь его только прислали сообщить, но ему было известно, что дело связано с употреблением наркотиков двух одноклассниц Ани, а по уверениям директора школы, в этом скорее всего замешана Воскресенская.

— А потому обязаны проверить.

Разволнованная тревожными известиями участкового, явившегося после звонка директора, Дарья Николаевна сказала, что как только ее заболевшая дочка встанет на ноги, обязательно зайдет в отделение.

— Но Анюта здесь не при чем. Это точно, — сомневаясь заключила Дарья Николаевна.