Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег. Страница 83

— Можешь не говорить, — хрипло сказала Аня и два раза кашлянула в кулак. — Лучше не говори.

— Нет, надо, скажу. Я так… Так испугалась, что… Я не помнила себя, я не знала что делаю… Не понимала. Я бросилась на пол, Аня, — твердо сказала Элина, посмотрев в глаза подруге. — Бросилась и положила свою малышку к ней, а потом отпрыгнула к стене и наблюдала… — всхлипнула она. — Наблюдала, как эта тварь в кольца зажимает моего ребенка своими острыми лапами и… пожирает… понимаешь, пожирает… На моих же глазах! Глазах матери! — нервно выкрикнула она.

— Ну Э-эля… — не зная, что сказать, умоляя произнесла Аня.

— Это еще не все. Той ночью я заснула. Слышишь? Я заснула и хорошо спала! Что я за… Какой кошмар. Я спала крепко, как никогда с моего приезда в город, — говорила, будто намеренно раздражая себя. — Но среди ночи я проснулась от постукивания ножек этой твари. Казалось, что они доносятся со всех сторон, с каждой стены, потолка и пола. Мне так все это понравилось… Аня! — в слезах срывалась Элина. — Мне так было хорошо и приятно от этих постукиваний ее ножками… Я приподняла одеяло! Я пустила ее к себе! Мне так нравилось, что эта тварь опутывает меня кольцами, ползает по мне… щекочет… Я не знаю, Аня, что со мной тогда произошло…

— Сломалось, — уверенно вставила Аня.

— Сломалось? — повторила Элина. — Да, — подхватила она, — да, ты наверное права! Действительно, такое ощущение, что что-то надломилось тогда внутри…

— Элина! — осторожно обратилась Аня. — То, что ты сейчас рассказала, это правда? — Она посматривала на подругу, не решаясь глядеть на нее в упор.

Дернувшись, Элина открыла рот, желая что-то сказать, но не могла. Она сурово посмотрела в сторону, потом на Аню и снова в сторону.

— Мне пора, — сказала девушка приподнимаясь.

— Нет-нет! — вскочила Аня, ухвативший за ее руку. — Я верю тебе. Честно, верю. Просто я всегда… Я всегда переспрашиваю, Эля. Это привычка у меня такая… дурацкая. Постой, Эля. Постой! — Она подбежала к своей кровати, отбросила край одеяла у подушки в сторону, схватила плюшевую собачку и вернулась к Элине. — Это от меня. Когда сколопендра будет приходить, не пускай ее к себе, а лучше возьми это и прижми покрепче к груди.

— И… — последнее, что тихо сказала Аня подруге, когда они уже стояли у высокой белой двери, открытой медсестрой, чтобы выпустить Элину, — И… Можешь злится на меня, но не все в твоей истории правда. И птицы меняют цвет.

Элина сдержанно посмотрела на «маленькую головоломку»; всплывшая в ее глазах глубокая печать прошлого разлилась до краев.

— Твой ребенок жив и скоро позовет тебя, — сказала Аня и мигом развернувшись, скорым шагом направилась в палату.

Взгляд Элины переменился, но этого Аня уже не видела.

4

Входная дверь в отделение всегда открывалась шумно благодаря резкому бряцанию затворки замка и закрывалась хлопком из-за всякий раз образовавшегося сквозняка. Когда уходила Элина, для упавшей на кровать Ани эти хлопок и бряцание казались просто оглушительными, а вместе какими-то роковыми, чудовищно обидными и несправедливыми, как по отношению к ней, так и по отношении к самой Элине. Гораздо было бы лучше, если бы они присматривали друг за другом, ведь у них это так хорошо получалась, думала она.

А еще Ане не давал покоя вопрос: Элина намеренно молчала и не хотела обмениваться номерами телефонов, или «тупанула» заодно с ней. Когда более верным казался второй ответ на вопрос, Ане до слез было обидно за такую оплошность, но а когда одолевал первый, она клялась при встрече со старшей подругой первым же делом «разбить ей морду».

Всю последующую неделю, как уехала Элина, телефон Ани молчал. Лишь Татьяна Алексеевна позвонила в четверг уточнить у Ани, что ей надо бы прикупить.

— Не надо мне ничего! Сигарет блок, — и бросила трубку, все такая же расстроенная, как и в тот день, когда входная дверь отделения хлопнула, разделив поделившихся друг с другом тайнами сердца подруг.

Ходила она все эти дни, буквально надув губы и щеки, а взгляд сделав неподвижно озлившимся. И старую практику общения со своей Судьбой возобновила, начав проклинать ее и грозить ей кулаком; иногда ухмыляться и говорить про себя, а порой и вслух, что «еще посмотрим, кто кого».

От обиды ночью спалось еще хуже. Аня, забывая, все старалась нащупать свою мягкую игрушку и не знала, расстраиваться ей, или наоборот — радоваться, что собачки у нее теперь нет, но зато она у Элины — страдающей по ночам от скрежетов острых ножек сколопендры. Во всяком случае спать с пустыми руками было уже не просто и приходилось жертвовать некоторым комфортом, выдергивая из под головы подушку и забирая ее под одеяло. Так сон находил гораздо быстрее и окутывал Аню он мягче, нежнее.

Но просыпалась она крайне недовольная, нервная и даже возбужденная неугасаемой обидой. Приподнимется не вставая и бросит взгляд на пустую заправленную кровать у противоположной стены палаты, а потом пойдет курить, не умывшись и даже не заварив кофе.

— Расскажешь, что случилось? — нагнала интерн сидящую на скамейке с сигаретой еще не проснувшуюся, растрепанную в волосах Аню.

— Нет, — недружелюбно ответила та. — Я уже все рассказала, что могла.

— И воображение иссякло? — присела она около. Ни коим образом интерн не хотела посмеяться над Аней. Разговаривала она добродушно, часто улыбаясь своей подопечной. Воспринимала она Воскресенскую, как еще совсем несмышленую девочку, но сообразительную и вполне неординарную с некоторыми особенными чертами своеобразной личности. Но в первую очередь, Аня — это несчастный, запутавшийся, со множеством страхов и комплексов подросток.

— Ага, — как отрезала Воскресенская. — Уже и придумывать не хочется.

— Тебе надо понять одну вещь. Я сейчас тебе это не как врач говорю. Просто совет по дружески, между нами. В некоторых случаях, когда в жизни от нас требуется пережить ту или иную неприятность, никакая медицина не может так нам помочь, как мы сами. Может быть я не права, но сейчас, мне кажется, это более верно в твоем случае. Иногда надо набраться терпением и стиснув зубы идти дальше — продолжать жить. И тебе бы надо научиться так. Не хочу сказать, что у тебя нет психических проблем, но в любом случае, терпение — это главное. Между нами, хорошо? — уточнила она.

— Спасибо, — ответила она холодным, безразличным тоном. За все это время Аня ни разу не посмотрела на интерна.

— Надеюсь, теперь ты меня не будешь прогонять по утрам.

***

Подход интерна — правда, довольно запоздалый — сработал. Больше Аня не воспринимала эту девушку в белом халате и толстой оправе как нечто не нужно-назойливое, словно надоедливая муха, в жару залетевшая в комнату. Неохотно, но Аня стала что-то мямлить — по другому и не скажешь — по прежнему лежа на кровати, правда, не лицом к стене. Интерн в свою очередь перестала расспрашивая ее, между слов выискивая слабо заметные, укрытые на дне двух зеленых озер рыжие камешки. Краткий разговор — от силу в минут пять — стал напоминать больше беседу двух слабо знакомых девушек. От девушки в халате больше исходили простые, незатейливые советы, как не замыкаться в себе, больше общаться, стать немного открытой и все в том же духе.

Советы интерна немного помогли Ане «проснуться» и наконец написать давно умолкшей своей «придурковатой Ленке», да и общаться больше не с кем Аня не могла. Кругом эти унылые, бледные, в большинстве своем старые лица, с которыми и здороваться не хотелось. Что там говорить — она отказалась бы от половины своей суточной нормы никотина и кофеина, если бы поменяв их, можно было не видеть этих «кукол», как она их про себя называла.

Все больше после ухода Элины она погружалась в себя, к тому же необычайно остро замечая, как стремительно летний август преображается в сырую и холодную осень. Вместе с тем чувствовала, как с голубым небом ясной погоды словно засыпает миленькая девочка Агния и просыпалась хмурая убогая Аня. Все раздражало!

Раздражала Оксана Павловна — средних лет женщина, — перед обедом носившаяся по коридору из одного его конца в другой, будто каждый раз вспоминая, что опаздывает попасть в противоположный. Ее ноги нервно дергались ходуном, даже когда она лежала в кровати. Аня теперь с трудом себя сдерживала, чтобы не поставить ей подножку, а поняв, что вот сейчас, в эту самую минуту ее нога как раз таки вытянется мимо проходящей женщины, она бессильно убегала в палату. Но в палате не лучше. На Веру смотреть противно, особенно по утрам, когда ей делают укол, чтобы купировать синдром, который уже месяц как все не купировался. Сидит и поливает свою засаленную блузку струей слюны, да медленно, асимметрично моргает: одно веко за другим и обратно. Света опять лежит, как похороненная в мавзолее: не встает третий день, будто и впрямь померла. До того «остроносая» ходила бодрая и все наравилась побыстрее узнать, как у каждого дела, но депрессия взяла свое и это ее состояние Аню устраивало гораздо больше.