Именем Анны (СИ) - Губоний Татьяна. Страница 23
– Что за письмо?
– Пришло по почте, на адрес кабаре, но на имя Мины. Мэтр демонстративно вскрыл его у всех на глазах, сказал, что не почурается вычислить её местонахождение через корреспондентов. Дамы вскипели. Не могу сказать, что это послужило причиной, но последней каплей – определённо. С их менталитетом в Европе тяжело.
– Местонахождение выяснили?
– А? Нет. Письмо оказалось коротким и, похоже, от неё самой. Слыхал, как девчонки болтали. Вас только Додо интересует, кстати? Имя Анна вам ни о чём не говорит?
Лент не ответил. Не смог.
– Нет? В письме было всего несколько слов. «Не ищите меня. Именем Анны». Как-то так. И всё. Ни подписи, ни обратного адреса.
Вот так апперкот! Да у Мины просто талант вышибать из Лента дух! Глаза пришлось закрыть, потребовалась некоторая передышка. А когда он привёл себя в норму, благоразумно воспользовавшись своими новыми возможностями, телефон из его руки пропал и, судя по прищуренному взгляду официанта, эффект заклинания – тоже. Так что Лент посчитал за благо поспешно встать, достать из портмоне десятку и покинуть кафе. Дублёнку натягивал уже на ходу.
Нет, он, конечно, прорвётся в Лидо, поговорит с разъярённым директором и с обслугой, но что-то ему подсказывало, что самую ценную информацию он уже получил. Было у него такое чувство – смесь предчувствия с подозрением. Раньше он называл его английским словом «hunch», выпендривался перед Анной, а потом забыл и сто лет не вспоминал, пока не прочёл вчера в её дневнике.
Ленту хорошо – у него ханч! Так он называет своё профессиональное чутьё. Ему не нужно знать, где искать и что там найдётся, он это предчувствует, а я вот нет. Обычно. Но сейчас всё наоборот. Я будто иду по следу. Разматываю клубок. Удивительно, почему он так не похож на неё? Я договорилась в монтажном цеху, у операторов, мне показали её фильмы. Что сказать? Тяжело смотреть немое кино. То есть мне не понравилось. Совсем. Теперь я понимаю, почему Алевтина с самого начала не советовала мне смотреть. Говорила, что всё это блажь, и что Верочка прекрасно об этом знала, рассчитывая в уме верный подход к каждой публике. Она была из сильной семьи. Ответственность перед кланом впитала с молоком матери. И хорошо понимала условности, и жизни, и экрана. Как никак, время было непростым – Первая мировая, Октябрьская революция... Весной восемнадцатого она приехала в Одессу и встретилась там с П.А. – Алевтина смеётся, что в этом и заключается единственная правда её бесчисленных жизнеописаний. Если я правильно поняла, в официальной биографии переплетены судьбы двух реально существовавших женщин, и все события по-своему правдивы, но только по отношению к каждой из них по отдельности, а не к обеим сразу. П.А. в то время числился в Одессе французским послом – курсу дипломатии он в своих перевоплощениях следует исправно – и влюбился в Веру Васильевну с первого взгляда. Или это та, другая, была Верой Васильевной? Алевтина смеётся: «Называй, как хочешь», а я уже совершенно запуталась. И понимаю, что мне незачем в этом разбираться, но что-то тянет. Дразнит. Требует.
С бумаги на Лента дышала тревога. Да, дневник Анны оказался не таким уж лёгким чтивом... Поначалу Лент смаковал почерк. Потом мелкие детали воспоминаний. Майонез «Провансаль» – 45 коп. Но столбики с наименованиями блюд и ничего не значащие для него инициалы напротив дат он стал пропускать очень быстро, безошибочно вылавливая из записей именно те, которые складывались в историю «дознания». Дневник не мог послужить примером дедуктивной логики или каллиграфического совершенства, он пестрел правками и пометками, а почерк от раза к разу менял наклон и размер, будто под настроение хозяйки. Но Лент знал свою Анну, и знал, то она не умела успокаиваться на полпути. Про возраст силы она поняла достаточно быстро.
Так вот оно что! Ей было пятьдесят! Это конечно не всё объясняет, но на некоторые мысли наталкивает. К чему-то же нужно отнести эти её метания. Поменяла студию, поменяла режиссера, помчалась на съёмки в Одессу, вместо того, чтобы принять предложение одной из Европейских кино-мануфактур. Будто готовилась к чему-то. Нет, скорее, убегала! И не от революции, как все, а наоборот. Подошла к пятидесятилетию на пике карьеры, и всё равно боялась. Неужели боялась перелома? Что я вообще знаю об этом таинственном времени силы? Ничего. Вот как Ленточке исполнится, так и посмотрим. А ребёнок? И решилась же! Под пулями, в хаосе перемен. Только не говорите мне, что так получилось. Это у простых людей «получается». У моих родителей «получилось». А у тёмных дети – уж мне ли не знать? – результат множественных соответствий и совпадений. Или того хуже, как у жёлтых, чуть ли не деловые договора. Неужели П.А. предложил ей некую сделку? Алевтина клянётся, что нет, была любовь. Сделка тоже была, но не с П.А. – хозяйка за несколько лет до их встречи начала что-то такое поговаривать. Соглашусь, странности начались раньше.
Дети. На эту тему они не говорили. У тёмного мира свои законы. Однажды в споре (о модели человеческих взаимоотношений, о чём же ещё?) она доказывала ему, что человек эволюционировал не только физически, но и эмоционально. Лент не мог не согласиться с её доводами, но на практике видел, что обстоятельства имеют тенденцию к выявлению в человеке животной сущности, несмотря на эволюцию. Роль поддержания человечности приняло на себя общество, наша зависимость от его устоев стала безусловной, и сто́ит обществу «качнуть» в другую сторону, мы слезем с автомобилей и пересядем на ослов. А то и вспомним про принцип выживания сильнейшего, и перейдём к поголовному мордобою.
Этот спор был пассивным, бесконечным, и напоминал отложенную партию. Они всегда подхватывали его с той точки, где остановились в прошлый раз, нередко к ней и возвращаясь. Многократное повторение ходов допускалось. Смена сторон – тоже. В один из таких заходов, соглашаясь с теорией Лента о животности наших начал, Анна сообщила ему, что любая женщина запрограммирована на создание семьи. Лично она-де «чувствует это с детства как своё единственное предназначение, хотя и допускает, что обусловлено это именно обстоятельствами – ей всегда не хватало мамы – но было бы глупо допустить, что она согласиться перечеркнуть для этого свою жизнь». Он очень надеялся, что она этого не сделает.
Я так и знала! Я не первая подняла этот вопрос! Алевтина помнит грандиозный скандал. Это было в Одессе, на Соборной, в апартаментах, принадлежавших кому-то из семьи. Пётр Алексеевич потребовал объяснений. Он хотел забрать её с собой во Францию, а она отказывалась ехать. Тяжёлая была уже. Алевтина точно срок не помнит, но помнит, что спала Вера плохо, ребёнок толкался. П.А. ушёл ни с чем, Вера была с ним холодна и отказывалась оправдывать свои решения, говорила о верности родине в трудные времена. А когда он ушёл, рыдала у Алевтины на плече про обязательства, которые превыше, и про то, что она свой выбор сделала, и жалеть она не станет, поздно уж. А ещё она сказала, что у неё будет мальчик, и что она всегда будет с ним.
Лента никогда не тяготило отсутствие матери, как Анну. У него была Алевтина. А мама, она появилась в его жизни позже, как далёкая и недостижимая звезда. Он не мог представить её простой женщиной, мечтающей никогда не расставаться со своим сыном. Пожалуй, при случае он поговорит об этом с отцом. Как-нибудь.
П.А. снизошёл до разговора. Велел мне не вмешиваться в чужие дела, но на вопрос ответил. Оказывается Вера Васильевна была практически одержима идеей добровольной жертвы. То есть переселения собственной души. После разговоров с П.А. всегда остаётся осадок. Он возлагал на Лаврентия надежды, у него были планы, а я смешала ему все карты. Детей нужно любить, дорогой Пётр Алексеевич, а не распределять на клановые отработки! И если вам казалось, что вы любили свою жену, то вы ошибаетесь! Была ли она вашей женой – вопрос второй, это сейчас не важно! Главное, что любить человека нужно целиком! А у вас как получается? Вы Веру Васильевну только тогда любили, когда она с вами соглашалась? Разве это любовь? От злости я забыла, что обещала себе во всём ему потакать, лишь бы он приехал на юбилей. И хорошо, что забыла. Незачем он здесь! …Вот дура. Что я наделала? Нужно было текст написать и читать по бумажке. Никогда не вырасту.