Беременна в расплату (СИ) - Шарм Кира. Страница 12

Я вижу только огромные глаза. Длинные черные волосы, что оплетают ноги до самых щиколоток.

Красные. Сочные губы.

Твою мать. Сочные!

В них хочется впиться. Вонзиться зубами. И не отпускать, пока я не выпью всю влагу из нее!

А дальше провал. И снова темнота. Уже настоящая.

13 Глава 13

— Зачем ты его привел в свой дом, Анхель? Зачем ты его вообще здесь держишь? Ты с ума сошел?

— Ания открыла дверь, когда он постучал. Впустила его. Добрая она у меня. А он рухнул. Прямо на пол повалился. За дверью. За дверью моего дома. Как я мог его выбросить? Традиция нерушима. Ты на пороге можешь его оставить. Пусть подыхает сколько угодно. Во дворе. Переступай и иди себе дальше. Но если путник или больной или нищий переступил порог, ты должен ему помочь. Не имеешь права вышвырнуть. Отказать в помощи. Традиции, Рафат. Я не хочу гневить богов.

— Богов? Анхель, очнись! Каких, на хрен, богов? Ты понимаешь вообще кого свозят в этот могильник? Тех, кто даже пули не заслужил. Чтобы мучились и подыхали тяжко. Дурели от солнца. Чтоб стервятники их еще полуживых рвали на части. Оттуда еще никто живым не выходил! Значит, заслужили такую смерть. Значит, вот тебе и воля богов.

— А этот выжил. Явно оттуда и выжил. Много ты знаешь таких, кто оттуда выбраться сумел? Ни одного. За всю историю ни одного. За три поколения на моей памяти. Даже легенд не было, чтобы кто-то песчаных демонов пустыни обвел вокруг пальца. Пустыня всегда берет свою кровь. Никогда не выпускает свою добычу.

— Я об этом тебе и говорю. Это сам дьявол, раз оттуда выбрался. С какими демонами он сделку заключил? Оттуда никто не выходит. Он проклятье в твой дом принесет. Беду. И смерть. Потому что пустыня никогда свою жизнь не отдаст. Никогда, Анхель. Она и к тебе придет за то, что ты добычу ее украл. Придет и страшно с тебя спросит. А если не пустыня, то те, кто его сюда забросил. Непростые же люди. Простые об этих местах не знают. И силы такой не имеют. Ты же знаешь. Очень опасные люди сюда врагов своих отправляют. Да и хрен знает, кто он такой. Может, детоубийца. Или насильник. За простые прегрешения в могильник не попадают!

— Никого я еще не украл. В себя приходит, но тут же обратно проваливается. Сознание теряет. Только воды напьется и снова в отключку. Может, судьба еще доделает свое дело.

— Так вышвырни его. Просто возьми и вышвырни. Не связывайся, Анхель. Говорю тебе. И Анию подальше от него держи. Зачем она ему отвары носит? Тело его обтирает мазями?

— Добрая. Она просто у меня добрая. Жаль ей его. Человек все-таки, не собака. Хотя. Она бы и собаку пожалела.

— Смотри, Анхель. Добрая она у тебя. Как бы не так. Сколько она бойцов у тебя покалеченных видела? Твои же бои самые зверские во всей округе! Сколько их на глазах у нее подыхало? Что-то не помню, чтоб твоя добрая девочка жалела кого-то из них. Каждый раз в первых рядах под самым рингом сидит. Визжит и кричит, когда их кости хрустят. Сама сто раз, как ты, говорила. Что слабаку туда и дорога, если подыхает. Да и то. Твоих-то бойцов она знает. Ты их выращиваешь и в дом к себе пускаешь. А этот… Чужак. Приблуда. Чего она с ним носится? Может, он правда демон, а не человек. Заколдовал ее. Человек такого бы не прошел. Оттуда бы не выполз.

— Перестань, Раф. Ты становишься слишком суеверным. Прям как наша бабка. Здоровый лось, посмотри на него. Он же огромный. Ты хоть одного такого хотя раз видел? Даже среди лучших бойцов таких не было.

— Бабка наша не так уж неправа была. Она жизнь повидала. И пустыню. А в ней всякое чудеса случались. Пустыня закружить может в трех метрах так, что не выберешься. А может дорогу открыть. Сам знаешь, сколько всего творилось. Не все человеческим законам поддается. Но точно знаю. Кто у пустыни то, что ее забрал, тот в сто раз ей заплатит. Дорого заплатит, Анхель.

— Перестань. Ты еще не немощный старик, Раф, чтобы сидеть и байки-страшилки рассказывать. А я еще из ума не выжил, чтобы их пугаться. Лосяра здоровый. А у смерти я ничего не отбираю. Выхожу его. Раз уж так вышло, что в доме моем оказался. А когда оклемается, устрою самый громкий бой за всю историю. Поставлю его против десяти. Одного. Вот и посмотрим. Если он смерти принадлежит, то обратно к ней и вернется. Она свое заберет, а я ни при чем. Я традицию исполнил. Путника из дома не отправил умирать. Но если его судьба не жить, значит, бой эту судьбу и решит. Вернет его смерти обратно.

— Вот оно что, Анхель! А я уж было подумал… Ты хитрый старый стервятник. Прощелыга! Я решил, ты сердобольным на старости лет стал. А ты просто бабла решил срубить на нем. С боя такого сколько загребешь? На три жизни хватит! Старый лис!

— Я просто не спорю с судьбой. Традицию исполнил. Подохнуть не дал тому, кто в дом мой постучался. Но если он принадлежит смерти, она свое возьмет. А я препятствовать не стану.

— Смотри, Анхель. Я свое слово сказал. Дорого обойдется тебе эта жадность. Проклятие на твоем доме из-за этого.

— Не ной, Раф. Я и с тобой поделюсь. Что я? Не человек, что ли? Приданое своей Ание соберу. Дом новый построю. И тебя, брата своего, не забуду.

— Не все измеряется деньгами. Когда уже поймешь?

* * *

Они пили и хлопали друг друга по плечу. Смеялись. Пьяно ржали, иногда снова вспоминая о высших силах и заводя свой «философский» спор.

Ничуть не стесняясь и не смущаясь тем, что я все слышу. Что кухонная дверь, на которой они устроились, открыта, а один из выходов из нее ведет как раз в тот тамбур, где я валяюсь.

Мясо. Я просто мясо, которое приготовили на убой.

А я и есть просто мясо.

Не помню. Ни хрена не помню, что было после того, как постучался в эту дверь.

Пошевелиться почти не способен.

Иногда открываю глаза, и вижу деревянный потолок. Узкие стены тамбура, словно меня уже в гроб поместили.

Хрустящую белоснежную подушку и такие же простыни, уже измазанные моей кровью и гноем из незатянувшихся ран.

Глухо рычу, сжав зубы.

Бешено. Одержимо. До одури хочется пить.

И вот он стакан. И графин с блаженной влагой.

Совсем рядом. Только протянуть руку. На тумбочке впритык к постели.

А я не могу.

Ни хрена не могу.

Только чувствовать, как подыхаю. Как в глотке и во рту все пересохло хуже проклятой пустыни и не песок, а мои легкие, кажется, песком хрустят на зубах.

И ненавижу.

Ненавижу это проклятое бессилие. Ненавижу еще сильнее, чем жажду, от которой выворачивает все внутренности наружу.

Что может быть худшим проклятием? Чем невозможность пошевелиться?

И каждый раз проваливаюсь в темноту. Снова и снова. Сжав челюсти и кулаки до хруста.

И тогда чувствую, как кто-то поднимает голову.

Губы обжигает ледяной спасительной влагой.

Касается тела. Проводит чем-то мягким. И вот тогда начинаю ощущать боль. Сдертую кожу, что кусками с меня обрывалась. Только тогда, когда тело получает свои спасительные глотки.

И боль отходит, но остается темнота. Темнота и это проклятое бессилие.

Они выходят, громко хлопая дверью, а я снова только и способен, что скрипеть зубами.

Дьявол!

Бой простив десяти?

Я выдержу. Я зубами кадыки им выгрызу. Хоть всему войску.

Им нужно зрелищ?

Они их получат. Кровавые зрелища. Такие, что весь ринг этого Анхеля зальют реки чужой крови.

Такие получат зрелища, что еще годы содрогаться будут.

Потому что я встану.

Встану ради того, чтобы найти тех, кто меня забросил в это пекло.

Дьявол? Демон? Так они между собой меня называли?

Оооооооооо!

Эта пустыня и правда превратила меня в самого настоящего дьявола!

И нечеловеческая злоба, ярость и жажда напиться крови врагов меня поднимет с этой проклятой постели!

Они хотят увидеть на ринге смерть? Они ее получат! Только уж точно не мою!

14 Глава 14

Рычу сквозь сжатые до хруста челюсти, заставляя это деревянное тело пошевелиться.